Битва богов - Андрей Дмитрук

Рванувшись, она разлепила веки. Шприц был уже отнят, уколотое место протирал ваткой бритоголовый мужчина в стеганом жилете на голом теле. У него были медлительные слоновьи движения и глаза, словно подернутые паутиной.

Дана еще не разбирала отдельных предметов в комнате: позолота, хрусталь и зеркала окутывали ее блестящим туманом. Постепенно внимание сосредоточилось на человеке, сидевшем за столом напротив. Это был офицер Стражи Внешнего Круга, очевидно, в очень высоких чинах, с раззолоченной грудью и бриллиантовым знаком посвящения на шейной цепи. Перед ним в свете настольной лампы лежало содержимое сумки Даны. Офицер смотрел не на вещи и не на рабыню, а все время вбок, на того, кто сидел в стороне от стола.

Человек, которого пожирал глазами высокопоставленный стражник, производил уютное и несколько забавное впечатление. Полный, русый, краснощекий бородач, он по-мальчишески обхватил ногами спинку стула и положил подбородок на сцепленные пальцы рук. Увидев, что женщина пришла в себя, весело поднял брови:

— О! Вот мы и очнулись! — пальцы его двигались в такт словам, постукивали по спинке стула. — Дайте-ка ей выпить для бодрости…

Офицер стражи почтительно усмехнулся. Бритоголовый подал на подносе стакан с мутно-коричневатой жидкостью.

— Не бойся, не отрава, выпей до дна!

Горьковатый, пахнущий весенними почками напиток оказался волшебным. Оцепенение, подавленность, остатки тошноты исчезли мгновенно; даже посиневшая рука как-то сразу сделалась гибкой и почти перестала болеть. Дана приободрилась. Если бы хотели убить, то убили бы сразу — по крайней мере, не старались бы привести в чувство. А может быть, хотят устроить публичную казнь? Но важный бородатый господин смотрит так участливо, весело. Какая у него странная, удивительная одежда! Черная рубашка, переливчатая, словно галочьи перья, с широким блестящим поясом; на цепи из квадратных звеньев — золотой крылатый диск. Похоже на облачение храмового священника и вместе с тем — на военную форму.

— Совсем девочка… Неужели у тебя был такой взрослый сын?

Сочувствует! Слезы навернулись на глаза, впервые за два безумных дня. Забери меня отсюда, ну что тебе стоит, ведь ты сильнее всех этих страшных людей в голубой коже, я вижу, что сильнее!

Он встал и легонько взъерошил ее огненно-рыжую голову. А когда заплаканное лицо робко поднялось к нему — сказал стражнику:

— Нет, какая чувствительность, генерал! Она мне определенно пригодится.

— Дело твое, Священный, — ответил тот, кого назвали генералом.

— Что ты умеешь делать, Дана? Сиди, сиди…

— Шить рубашки, вышивать, готовить пищу и мясо, печь пироги, — радостно заторопилась она, решив, что бородатый хочет взять ее в дом.

— И это все?

(Ему мало? Спаси меня Единый, — не возьмет!)

— Я не знаю, господин… Вообще, я сильная, могу работать в саду, как мужчина. Обучена любви лучше, чем молоденькие!

Он фыркнул, легкомысленно подняв уголки рта:

— Нет, Дана, меня интересует другое. Умеешь ли ты делать что-нибудь особенное, то, что никто не может?

Она только всхлипнула — и опустила глаза.

— А это — твоя работа? — нетерпеливо спросил он, резким жестом поднося на ладони филигранную серебряную сережку с круглым глазком бирюзы.

— Моя, господин. Мне давали монеты, я их расплавляла и делала. Для жены управляющего, для дочери старшего надсмотрщика. Браслетики тоже делала, и колечки сетчатые, как носят в городе.

— Браслетики, — передразнил, расплываясь в улыбке, бородач. — Ах, ты, птица рыжая! — И бросил сережку на стол, к другим вещам Даны. — Собирай свое гнездо, поехали.

— Священный доволен? — хмуро спросил генерал, вставая. У него были красивые седые волосы и смолисто-черные брови. На Дану он так ни разу и не посмотрел.

— Ага! — закивал бородач. — Это славно, что я к тебе зашел, а? — Он ткнул пальцем генерала в живот. — Ну, не стоит на меня обижаться. Отправить ко мне — все равно, что… В конце концов, формальности нетрудно соблюсти. Если вам так уж нужна жертва, мало ли рыжих! Устройте публичный спектакль и успокойтесь.

А Дана складывала свои вещи в сумку и недоумевала: почему пустая забава, умение плести побрякушки из серебряной нити показалась господину важнее всех прочих ее способностей?

…На следующий вечер стадион Висячих Садов был полон. Возле Стены Очищения сбилось не менее пятисот рабов — вся дворня Нары: краснокожие, черные, желтые голые люди, облитые как глазурью, обильным потом. Банщики, повара, садовники, горничные, механики бассейна, негры-носильщики, мальчишки-спинтрии. Все.

По обычаю, зрителям предоставлялась возможность убивать самостоятельно, как им было угодно. Одни стреляли или швыряли камни в толпу под Стеной, другие выволакивали отдельного раба или рабыню, гоняли по полю, тешились. Танит, жена инспектора распределителей, избрала старика — ночного сторожа и долго кромсала его маникюрными ножницами. Когда перебили всех рабов, радиорупоры объявили главный номер программы: стражники Внешнего Круга облили нефтью и подожгли посреди поля рыжеволосую женщину, убийцу своего хозяина.

Глава ІV

О том, как изготовлять детали для летающей колесницы, мы не сообщаем не потому, что это неизвестно нам, а для того, чтобы сохранить это в тайне.

«Самарангана сутрадхара»

Вирайя выжал полную скорость, следуя за красными огнями передней машины; в затылок ему упирались лучи замыкающей. Машины Внутреннего Круга, приземистые, желтоглазые и бесшумные, походили на бегущих черных котов. Перед въездом на Храмовый Мост разошлись половины бронированных ворот, салютовали часовые в зеркальных касках. Глубоко внизу лежал край залива, отороченный грязной пеной. На дальнем конце моста громоздился Храм. Он вырастал в небе ступенчатой горой, скупо отмеченный несколькими огнями.

Большинство горожан, удостоенные лишь предварительного посвящения, необходимого для получения рабов и пайка в распределителе, вообще не могло появляться на этом мосту. Вирайя, адепт малого посвящения и член Коллегии архитекторов, проходил мост не чаще двух-трех раз в году за наставлениями главы Коллегии. Храм управлял столицей. В нем пребывал невидимый для глаз смертных иерофант, наместник великого города.

Ребенком Вирайе посчастливилось попасть на Столетний праздник — когда столицу посетил тот, кого мог видеть только иерофант. Запомнились глубокие, как канавы, каннелюры на чудовищных стволах колонн; насыщенный благовониями дымный полумрак, спертое дыхание толпы, зеленоватые блики гигантского диска на алтаре. Затем вспышка ослепительного света, отец, падающий на колени вместе с тысячами людей, отцовская рука, прикрывающая глаза Вирайи. Наконец, когда сердце готово разорваться, — первые, многократно усиленные слова божества…

Передняя машина заиграла хвостовыми огнями, приказывая тормозить. Надвинулись, как утесы, два пилона, словно черный портал раскрыл руки для объятий. Вирайя остановил машину, вылез, запер дверцу. Придется ли отпереть? Влажный океанский ветер вливался в устье каменных громад. Вестники хлопнули дверцами машин, встали по обе стороны, рослые, как деревья.

Подобно двери на хорошо смазанных петлях, повернулся в основании пилона мраморный блок размером с вагон. Архитектору отчаянно захотелось оглянуться на сверкающую набережную, до отказа заполнить легкие свежим соленым воздухом. Не посмел. Шагнул в темноту и пошел, вытянув перед собой руки. Чуть вздрогнул пол под ногами, когда вернулся на место мраморный блок. Вздрогнув еще сильнее, пол поехал в сторону.

Цветные пятна множились, дробились, плясали в глазах Вирайи: мозг не терпел полной темноты. Пол, с лязгом наткнувшись на что-то, нажал снизу так резко, что ноги согнулись в коленях, и помчался вверх. Долго ли поднимался Вирайя? Он не смог бы сказать. Но сознание уже отказывалось работать, а язык — молиться.

Раскрылось внезапно звездное небо, и под свежим, ветреным его куполом предстала, словно паря среди светил, квадратная шахматная площадь, — красные и белые плиты, — окаймленная цепью алых огней… Пол-подъемник стал одной из красных плит. Жезл вестника легонько толкнул Вирайю в спину, посылая вперед.

Площадь, венчавшая Храм, служила подножием «черной стреле», летательной машине, с телом поджарым и хищным, как у молодой акулы, с золотыми дисками на треугольных плавниках. Архитектора посадили в кабину, и Вестник за штурвалом, не оглядываясь, опустил стеклянный колпак.

Так вот оно что! Значит, его ждут не в столичном Храме?

Значит… Вирайя пустил в ход все остатки своей силы, чтобы не потерять сознание от нового, ужасного открытия.

Проснувшись, машина забормотала что-то угрожающее человеку, разбудившему ее. Глухой рокот превратился в громовое рычание. Но человек не отставал, и «стрела», закатившись трескучим свистом, стала все сильнее дрожать всеми сочленениями.