Игедо (СИ) - Провоторов Алексей

Марева возилась в сыром пепле, на коленях, что-то складывая подле себя. Что-то, похожее на свирели, матово и зеркально блестевшие на мокрых углях. Металл и керамика не сгорели.

Бастиан едва удержал коня, когда тот бросился к девушке, нехорошо наклонив голову и вытянув шею; впрочем, Марева не обратила на него никакого внимания. Бастиан в недоумении спрыгнул в пепел, не пуская Мосла дальше.

И тут безумный конь обернулся и укусил его.

Боль растеклась по руке цветным вихрем, как зелёные чернила, которые выплеснули в воду; заклубилась мутью, так ярко стало вокруг, и небо сделалось полосатым, и в каждой полосе был огонь, и каждая звучала как струна, и Вторая Луна проступила головокружительным водоворотом, и во всём этом, словно мир отодвинулся на задний план, как на сцене театра, Бастиан увидел вдруг Мареву. И, заражённый, ощутил то же течение колдовства, то же влечение, что и его безумный конь.

Марева вся светилась угрожающе-алым от магии, странной, не похожей на привычную, — откуда только Бастиан это знал? — но явной магии.

И сквозь это свечение, сквозь одежду, сквозь очертания тела проступал неявным золотом, как горячая нить в темноте, некий контур.

И был он странен.

Бастиан стянул ручницу с плеча.

Он понял, почему конь бросался на неё, почему крутился на месте, не в силах выбрать цель, когда они ехали верхом; почему она закрывала лицо и отчего была такой невесомой; вспомнил её странный запах. Понял и ужаснулся. Кровь отхлынула от головы, сердце тяжело и неловко заворочалось в испуге.

Ты и есть Красная Птица, хотел сказать Бастиан, но язык не слушался, казался далёким, едва ли не ирреальным. Был у него вообще язык, или страшный дед отсёк его тогда своею костяной рукой, грязным ножом, и теперь Бастиан лежит в последнем бреду, снедаемый гангреной? Была ли вся эта поездка, Игедо, Ледо, Марева? Или лишь марево?

Было, решил Бастиан невероятным усилием.

— Ты и есть Красная Птица, — выговорил он со второго раза разболевшимся языком.

— Я и есть, — ответила она и встала на ноги. Она явно была выше, чем когда он видел её в прошлый раз.

Марева скинула плащ, и Бастиан подавился криком. На высоких, тонких, чешуйчатых ногах, сложенных в бедре неимоверным способом, на ногах, обутых в человеческие сапоги, стояло, вытягиваясь, высокое существо, покрытое лентами алых, багряных, белых мягких перьев. Прижатая к груди голова с двумя парами неподвижных, красных, как капли крови, глаз, поднималась, высвобождая прозрачный загнутый клюв из перьев; а то, что он считал лицом Маревы, оказалось ещё парой глаз на закруглённых суставах сутулых сложенных, сведённых над лопатками крыльев. Теперь птица выпрямлялась, и ненастоящее девичье лицо расползлось в стороны, упала с крыла шляпа, и одним движением Красная Птица разложила крылья, огромные, винно-красные с изнанки. Какая-то мелкая, горькая пыль окутала её облаком. Мосол шарахнулся в сторону, к воде, объятый ужасом. Такого конь ещё не встречал. С болью Бастиан увидел, как, не добежав до берега, Мосол упал и забился, роняя пену. Напряжение этих дней всё-таки вызвало у него приступ.

Бастиан попытался сфокусировать взгляд на морде Птицы, или хоть руках, или на чём-нибудь. По краям глаз клубилась чёрным туманом тьма, с запахом земли, лежалых перьев, и чего-то ещё, отчего теперь озноб гулял по коже; взгляд словно закрывало мутное и закопчённое стекло, копоть на котором медленно продолжала оседать.

— Я вижу твоё оружие. А где твои доспехи? — хрипло спросил стрегоньер, думая о пистолете. Нет, тот, скорее всего, промок. А вот ручница в чехле…

— Вы падаете слабыми, вам нужно время, чтобы войти в силу. И вот тогда вам дают доспехи и свирели, разве нет? — продолжал капитан, вспоминая незаконченный разговор с Ледо. Белый, облизанный пламенем череп её белел где-то на краю гаснущего зрения.

Бастиан испугался — а вдруг разум покинет его вслед за зрением? Он уже не знал, чему виной близкое присутствие Красной Птицы, а чему — укус коня; и вообще сомневался, а видит ли он Птицу, или давно разговаривает с пустотой?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Не в этот раз, — сказало то, что называлось Маревой, покачиваясь из стороны в сторону.

Вот оно что, понял Бастиан. Ледо говорила правду.

Тогда, в ту грозу. Впервые в истории Короли сначала спустили доспехи и свирель. Ещё летом. А потом вырастили под них особую, новую Птицу. Только так картина складывается, подумал капитан. Плохая, красная, дрожащая, как раскалённый воздух, картина. Сейчас всё было красным и дрожащим.

— Ты нашла их здесь, на пепелище дома? — спросил Бастиан.

— Доспехи — нет, — отвечала Птица, которая, видимо, не прочь была поболтать, пробуя человеческую речь. Теперь её сухой, но затхлый запах казался отвратительным, и Бастиан почти радовался, что плохо видит её ужасную фигуру. Она немного напоминала человека, и это пугало больше всего.

— Доспехи не нашла, видишь. А свирели — здесь, да. — Птица подняла один инструмент к лицу, сунула кончик клюва в отверстие инструмента, сыграла ноту, вынула. — Ведьма забрала их себе, ты нашёл и убил ведьму, пока я была ещё слаба, и сжёг дом. Сидя ночью у огня пожара, я дышала полной грудью и набралась сил.

— На пепелище дома? — с нажимом, утвердительно повторил Бастиан, думая о своём шансе. Он надеялся, что Ледо плохо выполнила работу, пытаясь подражать мастерам Второй Луны. Форма удалась, спору нет, а вот суть…

Пальцы его нажимали на печать. Если ему удастся, не придётся даже доставать ручницу из чехла, уж её-то он всегда держал заряженной, поперёк правил. Главное — открыть чехол и взвести курки.

Он очень устал. Ноги держали плохо.

— Да же, — с лёгким, невесомым смешком ответила Птица.

— Ответь мне, — спросил Бастиан, — что тебе надо здесь?

Жаль штык не поставлен, подумал он. Штык было б хорошо.

— Всё, — сказала Красная Птица. — Весь шар земной. Но не мне, нам. Наша Луна тесна, ваша земля просторна.

— Там, на твоей Луне, все такие, как ты? — Нажим пальцев. Печать подалась. Теперь потянуть шнуровку…

Бастиан надеялся, что Птица не придаст его возне с ручницей никакого значения. При своих свирелях она могла не бояться огневого оружия.

— Нет, — засмеялась Птица. — Совсем нет. Наши Короли гораздо меньше похожи на вас, чем я. А я — инструмент. Я опустошу эти земли и разведу такой огонь, которого вы ещё не видели. Целая провинция будет пылать, и тогда за мной придут другие сёстры. Я расскажу Королям, какими следует их создать. Они будут лучше, чем я.

— Нет, — сказал Бастиан, взвёл курки и нажал на спуск.

Сухо щёлкнул кремень, и всё.

— И огнь не горит, — спокойно и насмешливо процитировала Птица. — Так у вас?

— Горит, — ответил Бастиан. Просто осечка, сказал он себе. Но он очень боялся, когда нажимал на крючок второй раз.

Ручница грохнула, тяжёлая свинцовая пуля попала птице в плечо, чуть пониже веера с перьями, что складывались в половину девичьего лица. Закружились алые перья и рыжий пух, тёмно-коричневая кровь густым маслом побежала по лапе. Птицу швырнуло, легко, словно она ничего не весила. Она дунула в свирель, вызывая другую ноту, но тут же Бастиан спустил второй курок. Половину головы — настоящей головы Птицы — снесло, масляная кровь внезапно плеснула струями, с визгом, словно под большим давлением; в кровянистой ране под разорвавшейся пергаментной кожей Бастиан увидел прозрачно-перламутровый череп, красный глаз бешено вращался в глазнице, а в пробоине виска, среди незнакомых очертаний костей, бурлила белая-белая пена, может быть, мозг. Птица сипло закричала, выронив свирель, кровь хлынула из клюва, как по жёлобу, окатив Бастиана. Создание затрещало, забило крылом, лапа его сорвала с пояса костяной, фарфоровый и хромовый нож, и Бастиан ударил в разбитую голову тяжёлым прикладом, опрокинул навзничь, и бил, бил, бил по голове, пока не оставил бело-бурое, пенистое, маслянистое месиво с запахом земли, горькой травы, тины и того осеннего холода. Он содрогнулся, вспомнив, как считал это девушкой, и тело её содрогнулось в ответ, попыталось встать.