Рейтинговые книги
Читем онлайн Пойдём за ним! - Генрик Сенкевич

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7

Отдельные кучки людей, с утра поместившихся на Голгофе, то и дело обращались в городу, откуда процессия должна выступить если не сейчас, то через несколько минут. Появились носилки Антеи в сопровождении десятка солдат прокуратора, которые должны были пролагать дорогу среди народа, а до некоторой степени и охранять чужеземцев от оскорблений ненавидящей их фанатической толпы. Возле носилок шёл Цинна в сопровождении сотника Руфила.

Антея была как будто более покойна и менее встревожена тем, что приближался полдень, предвещающий появление страшных видений, которые высасывали из неё жизнь. То, что прокуратор говорил о молодом Назарее, овладело её умом и отвлекло внимание от её болезни. В этом крылось что-то странное для неё, чего она почти не могла понять. Тогдашний мир видел многих людей, которые умирали так же спокойно, как гаснет погребальный костёр, когда дрова догорят дотла. Но то было спокойствие, истекающее из отваги или из философского примирения с неодолимою необходимостью перехода из света во мрак, из действительной жизни в какое-то существование мглистое, неясное и неопределённое. Никто до сих пор смерти не благословлял, никто не умирал с непоколебимою уверенностью, что только лишь за костром или за гробом начинается истинное существование и счастье, такое великое и бесконечное, какое может дать только существо всемогущее и бесконечное.

А тот, которого сейчас должны предать распятию, провозглашал это как несомненную истину. Антею не только поразило это учение, но и показалось, вместе с тем, единственным источником утешения и надежды. Она знала, что должна умереть, и её охватывала неизмеримая скорбь. Чем представлялась ей смерть? — разлукой с Цинной, разлукой с отцом, разлукой со светом, с любовью, пустыней, холодом, полунебытием, мраком. Чем лучше могло ей быть в жизни, тем скорбь её должна быть сильнее. Если бы смерть могла ей на что-нибудь пригодиться, если бы можно было взять с собою хоть частицу воспоминания о любви, хоть память о счастье, то она нашла бы в себе силу покориться.

И вдруг, не ожидая от смерти ничего, она услышала, что смерть может дать ей всё. И кто же это проповедовал? Какой-то странный человек, учитель, пророк, философ, который внушал людям любовь, как величайшую добродетель, который благословлял их в минуту, когда они бичевали его, и которого сейчас распнут на кресте. И Антея думала: «Зачем же он так поучал, коль скоро крест является его единственною наградой? Одни жаждали власти, — он не хотел её, он остался убогим; другие — дворцов, пиров, роскоши, пурпурной одежды, колесниц, украшенных слоновою костью и перламутром, — он жил как пастырь среди стада. Он проповедовал любовь, сострадание, нищету, — не мог же он быть злым и умышленно обманывать людей. А если он говорил правду, то да будет благословенна смерть, как конец земного ничтожества, как обмен меньшего счастья на большее, как свет для гаснущих очей, как крылья, на которых возносятся в обитель вечной радости!..» Теперь Антея поняла, что значила проповедь воскресения.

Ум и сердце бедной больной всеми силами прилепились к этому учению. Она вспомнила слова отца, который неоднократно говорил, что только новая правда может извлечь истомлённую человеческую душу из мрака и отягощающих её уз. А это была новая правда. Она побеждала смерть, — значит, приносила спасение. Антея всем своим существом так погрузилась в эти мысли, что Цинна в первый раз за много-много дней не заметил на её лице признака тревоги перед приближающимся полуденным часом.

Процессия выступила из города к Голгофе, и с вышины, на которой стояли носилки Антеи, всё было видно до малейшей подробности. Толпа была огромная, но и она, казалось, таяла среди простора каменистой пустыни. Из открытых городских ворот выплывали всё новые и новые волны людей, а по дороге к ним присоединялись те, которые ожидали за воротами. По сторонам народного потока сновали рои детей. Процессия меняла свой цвет и пестрела белыми одеждами мужчин и красными и синими платками женщин. В середине сверкали мечи и копья римских воинов. Шум смешанных голосов доносился издалека и становился всё более и более ясным.

Наконец процессия приблизилась, — первые ряды начали всходить на пригорок. Толпа спешила, чтобы занять место поближе, не пропустить ничего из подробностей казни, вследствие чего отряд воинов, сопровождавших осуждённых, сильно отстал. Первыми появились дети, преимущественно мальчики, полунагие, перевязанные куском тряпки вокруг бёдер, с остриженными головами, за исключением двух локонов у висков, смуглые, с голубоватыми глазами и пронзительным говором. Посреди дикого гомона они начали вырывать из расщелин выветрившиеся обломки скал, чтобы потом было чем бросать в распятых. За детьми на пригорок хлынул первый отряд разнокалиберной толпы. Лица у всех горели от движения и от надежды на любопытное зрелище, но ни на одном не было и следа сострадания. Крикливые голоса, торопливость речи и резкость движений удивляли даже Антею, несмотря на то, что в Александрии она привыкла к болтливой и живой греческой толпе. Люди разговаривали между собою так, как будто были готовы броситься друг на друга, кричали так, как будто дело шло об их спасении.

Центурион Руфил подошёл к носилкам и давал объяснения спокойным, деловым тоном, а из города, между тем, наплывали всё новые и новые волны. В толпе виднелись зажиточные жители Иерусалима, которые держались в стороне от жалкой голытьбы предместья. Появились и крестьяне, которых предстоящие праздники привлекли в город вместе с их семействами, землепашцы с котомками за плечами, добродушные и удивлённые пастухи в одеждах из козьей шкуры. Ряды женщин перемешивались с рядами мужчин; но так как более зажиточные горожанки неохотно выходили из дома, то здесь преимущественно были женщины из народа, крестьянки или пёстро разодетые прелестницы; с крашеными волосами, бровями и ногтями, щеголяющие широкими ожерельями из монет и далеко распространяющие запах нарда.

Наконец, появился и синедрион, — посреди него Анна; старик с лицом коршуна и красными веками, и тучный Каиафа в двурогой шапке с золочёною таблицей на груди. Вслед за ними шли разные фарисеи: волочащие ноги, которые умышленно натыкались на ходу на разные препятствия, фарисеи с кровавыми лбами, которые также нарочно бились головой об стены, и сгорбленные, как будто готовые принять на свои плечи грехи всего народа. Угрюмая важность и холодная свирепость резко отличали их от шумливой толпы простого народа.

Цинна смотрел на всех проходящих с презрением человека, принадлежащего к правящему народу, Антея — с удивлением и опасением. Много евреев жило в Александрии, но там они казались наполовину греками, а теперь она в первый раз увидала их такими, какими они представлялись ей по словам прокуратора. Молодое лицо Антеи, на которое смерть уже наложила свою печать, её фигура, более похожая на тень, чем на живое существо, обращали на себя общее внимание. Толпа рассматривала её со всех сторон и так назойливо, насколько это допускали солдаты, охраняющие носилки. Ненависть и презрение к чужеземцам сказывались и здесь, — ни на одном лице не было видно сожаления к бедной больной, — в озлобленных глазах толпы сверкала скорее радость, что жертва болезни не избежит рокового конца. Антея только теперь поняла, почему эти люди требовали распятия пророка, который проповедовал любовь.

И этот Назарей вдруг показался ей кем-то близким, чуть ли не дорогим. Он должен был умереть, и она тоже. Его после произнесённого приговора уже ничто не могло спасти, — приговор произнесён и над нею, и Антее казалось, что их соединило братство несчастья и смерти. Только он шёл на крест с верою в посмертное завтра, а у ней этой веры не было и она пришла почерпнуть её из его примера.

Тем временем вдали шум усиливался, раздался свист, вой, потом всё сразу стихло. Послышалось бряцанье оружия и тяжёлые шаги легионеров. Толпа всколыхнулась, расступилась и отряд, сопровождавший осуждённых, поравнялся с носилками. Впереди, по сторонам и сзади, ровным и медленным шагом шли солдаты, по середине видны были три перекладины крестов, которые, казалось, сами плыли в воздухе, потому что люди, несущие их, совсем сгибались под своею тяжестью. Легко можно было понять, что между этими тремя людьми не было Назарея, — лица двух осуждённых носили явные следы порока и преступления, третьего, немолодого уже, простого крестьянина, римские солдаты, вероятно, заставили нести крест за кого-то другого. Назарей шёл за крестами, в сопровождении двух стражников. Он шёл в пурпурном плаще, накинутом сверху одежды, а на голове его был терновый венец, из-под шипов которого показывались капли крови. Одни медленно стекали по его лицу, другие засыхали на челе, на подобие ягод дикого шиповника или зёрен коралловых чёток. Назарей был бледен и подвигался вперёд медленно, неверными, ослабевшими шагами. Он шёл среди издевательств толпы, как будто погружённый в задумчивость, заходящую за пределы видимого мира, словно уже оторванный от земли, не слыша криков ненависти, со всепрощением, переходящим меру человеческого прощения, с состраданием, превышающим меру человеческого сострадания, уже облечённый бесконечностью, вознесённый над уровнем земного зла, кроткий и скорбящий великою скорбью всего мира.

1 2 3 4 5 6 7
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Пойдём за ним! - Генрик Сенкевич бесплатно.

Оставить комментарий