Галактическая баллада - Эмил Манов

Студенты с боязливым удивлением взглянули на профессора.

- Он мертв, друзья мои, - сказал профессор.

- Но ... ведь он только что разговаривал, правда? - заикаясь, спросила Наташа.

- Да, но он мертв.

Студенты попятились назад и по древнему обычаю молча склонили головы. Исподтишка они продолжали рассматривать незнакомца - было странно, что его нашли здесь, странными были и его последние слова, странной была и эта мгновенная смерть. Но самой странной все же казалась его одежда.

- Кто бы это мог быть, профессор? - спросил Марсель.

Карпантье Жюли недоуменно пожал плечами. Он вспомнил архаичный французский язык, который несомненно слышал только что из уст этого человека, но и это не подсказало ему никакой гипотезы.

Чудак, решивший покончить жизнь самоубийством именно здесь, в единственной пустыне Земного шара? Но чудаков уже давно не существовало на свете, а самоубийц - тем более... Какой-нибудь психопат, обманувший бдительность медицины? Это было невозможно.

Душевные расстройства были настолько редки, что сразу же вызывали интерес у ученых и тревогу у Мирового совета. Их легко распознавали и еще легче лечили. За последние пять веков были известны только два случая, одним из которых была шизофрения на половой почве, в то время как другой представлял собой весьма любопытное явление атавистической параной: больной изъявлял желание сесть верхом на Солнце для того, чтобы направить его движение к Магеллановым облакам и завладеть ими. Его вылечили несколькими пощечинами - простым классическим средством, которое, к сожалению, не было знакомо в параноичной древности... И все-таки, кто же был этот несчастный? И кто был Луи Гиле, которого он вспоминал в последние свои минуты?

Профессор осторожно вынул зеленый кристалл из руки мертвеца.

Он рассмотрел его на солнце: кристалл был полупрозрачный, восьмигранный, с гладкой поверхностью, на которой не было ни единой царапины.

- Марсель, возьмите его и сохраните. Наверное, это что-то хрупкое, сказал профессор и в тот же момент уронил свою находку.

Он ахнул. Кристалл ударился о камни, но остался целым и невредимым. Марсель поспешил поднять его.

- Гм, - сказал профессор. - Не все, что выглядит хрупким, является таковым в действительности!.. - Он почесал в затылке, взглянул на мертвого, потом посмотрел на солнце. - Мне кажется, нам придется отложить лекцию и вернуться назад, а? Нужно сообщить о том, что произошло. Большой Мозг Академии раскроет эту тайну за несколько секунд.

Но до помощи Большого Мозга не дошло. Марсель, который тоже рассматривал кристалл на свет, воскликнул:

- Профессор Карпантье, внутри - бесчисленное множество мелких кристалликов. И какие чудесные!

Он предусмотрительно вытер кристалл рукавом своей туники, но на одной из плоскостей осталось мутное пятнышко. Тогда он поднес кристалл ко рту, подышал на пятнышко для того, чтобы легче было его стереть и ... И почувствовал вдруг, как весь кристалл потеплел и словно размягчился. В следующий миг кристалл засветился ярким зеленым светом и начал медленно пульсировать в его руке.

- Профессор, он бьется! - закричал Марсель. - Он бьется, как сердце!..

Студенты смотрели в изумлении. Профессор потянулся к кристаллу, но рука его повисла в воздухе, потому что в этот момент немного глуховатый, но уже знакомый голос, произнес: "Люди, братья, человечество!.." Все невольно обернулись к мертвецу: его голубые глаза смотрели все также неподвижно, рот был плотно сжат.

"Я вернулся к вам. Я вернулся из Космоса и из прошлого для того, чтобы вы узнали истину. Простую, смешную и печальную истину... Выслушайте меня..." Вне всякого сомнения голос шел из зеленого светящегося кристалла. Профессор приложил палец к губам и все-таки Текли, чьим хобби были звукозаписывающие устройства, успел сказать: - Интересный фонограф, профессор. Совершенно незнакомое устройство.

- Тише, - прервал его профессор. - Садитесь и слушайте.

Студенты быстро расселись, кто где. Профессор сел недалеко от мертвого и оперся спиной о стену. Марсель остался стоять, бережно сжимая в ладонях зеленый кристалл. Пока рассаживались, они пропустили несколько слов.

"...вокруг меня пустыня, - продолжал голос. - Если бы я не был уверен, что они меня оставили там, где я хотел, я никогда бы не поверил, что эта желтая безобразная громада передо мной - гора, которую когда-то я так любил; ее голубоватые леса и зеленый покой, ручьи, берущие начало из вечных льдов, птицы и яблоневые сады у ее подножья - не поверил бы, что это место, где было прервано мое первое земное существование. Не поверил бы, если бы не знал, что они всегда держат свое слово, и если бы не помнил так хорошо то свежее июльское утро 2033 года, когда вой сирен возвестил начало конца!.." Наступила пауза, которая дала возможность профессору и его студентам немного прийти в себя.

- Фантастично! - воскликнул профессор. - Он же совершенно прав. Бомба взорвалась в июле, двадцать третьего июля. Ровно тысячелетие тому назад.

- Профессор, это можно прочитать в любом учебнике по истории, иронично напомнил рыжий Текли. - Он - или сумасшедший, то есть был или сумасшедшим, или шутником - Нет, он говорил искренне, - возразил Марсель, упорно всматриваясь в зеленый кристалл в своих ладонях. - Он говорил с искренним волнением.

Его замечание было последним, потому что голос продолжал: "Но я вижу, что конец был началом, братья-земляне, что жизнь на планете не угасла. Они знали это... Я вижу внизу, в равнине за зеленым поясом, отделяющим смерть от жизни, большой и прекрасный город, чьи дома восходят к облакам, город, созданный вашим разумом - и это вселяет в меня надежду, что слова мои дойдут до вас. Может быть, еще ничего не потеряно... Но я видел также города и там, на Эргоне...

Впрочем, послушайте мой рассказ. Может быть, многие факты, которые я собираюсь сообщить, покажутся невероятными. Другие же - смешными, мудрыми, глупыми, трагичными, безумными, наивными, возвышенными, или наоборот - на уровне газетной шутки.

Пусть это вас не тревожит. И в самом деле все мы, живые, придаем фактам ту окраску, которая нас устраивает, и тот аромат, который исходит от нас самих. Но разве и сама жизнь не мудра, не смешна, не трагична и ...невероятна?

Позвольте мне прежде всего познакомить вас с некоторыми сведениями, которые я бы назвал: БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ О ГЛАВНОМ ГЕРОЕ ЭТОГО РАССКАЗА.

Честь имею: Луи Гиле, парижанин, бывший учитель истории. Говорю бывший, имея в виду те десять веков, которые отделяют меня от первого моего земного существования и моей преподавательской работы в коллеже "Абе-Сийе" - ул. "Абе-Сийе" № 13, 38 округ. Этот коллеж находился под покровительством святого Франциска Ассизского и его ордена, и этим объяснялись до определенной степени либеральные порядки в нем, как и мое присутствие в преподавательском составе. Учителя по вероучению, литературе и социологии были францисканцами, а также и директор, любезный отец Ивронь, преисполненный всегда добрыми чувствами к бедным и к бургундскому. Но остальные преподаватели были все гражданскими лицами: учитель математики был тайным левым социалистом, учитель ботаники - тайным правым маоистом, учительница физики - тайной последовательницей Штирнера и Ницше, химичка тайной голлисткой, а учитель по философской пропедевтике- тайным мазохистом-центристом, то есть человеком, которому достаточно было получить пощечину для того, чтобы испытать неземное блаженство. (Объяснение слова "тайный", которое мы вынуждены употреблять так часто: в то время французы радовались исключительной свободе исповедовать идеи Президента, и любая попытка проповедовать другие идеи рассматривалась как посягательство на саму свободу). В пансионе был даже один тайный коммунист, которому мы все завидовали, поскольку подозревали, что он единственный участвует в какой-то организации и действует каким-то образом против режима. Его звали Морис де Сен-Сансез, он преподавал рисование. Что касается меня, я был тайным беспартийным гражданином, что также опасно для свободы, как и все остальное. Явно же я состоял в Патриотической лиге Президента. Это придавало мне в определенной степени ощущение безопасности. Кроме обязанностей носить значок с образом Президента, прикрепленный к лацкану пиджака, и присутствовать на литургиях во имя его долголетия и здоровья, я располагал своим временем. Его мне хватало и для того, чтобы воспитывать моего озорника Пьера в духе благочестия и лояльности к государству, в результате чего, он, неизвестно почему, систематически писал на стенах неприличные слова, затрагивающие как честь Президента, так и самой Восьмой республики. Это было более чем странно, поскольку я себе не позволял в его присутствии никаких восклицаний, кроме "мон дьо" и "мерд" - и то, когда бывал в особенно добром расположении духа. В таких случаях Пьер мне подмигивал не совсем почтительно, а моя прелестная Ан-Селестин прикладывала палец к губам, после чего я замолкал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});