Куриный бульон для души. 101 история о женщинах - Марк Виктор Хансен

Я пригласила женщину, которая только что развелась, на обед и в кино. Мне было приятно.

Я сходила на массаж. Было замечательно!

Делать добро просто так – хм-м-м, это совсем не больно.

Думаю, я буду так поступать весь год.

Сэнди Эзрин

Поцелуй на ночь

Я работаю ночной медсестрой в доме престарелых. По вечерам, заступая на дежурство, я прохожу по коридору, останавливаясь у каждой двери, чтобы пообщаться с пациентами.

Кейт и Крис часто сидели над большим альбомом и разглядывали фотографии. Кейт с гордостью показывала мне снимки прошлых лет. Крис тогда был высоким симпатичным блондином; Кейт – хорошенькой брюнеткой-хохотушкой. Двое влюбленных, чьи улыбки не поблекли спустя годы. Они были такими прекрасными! Свет, льющийся из окна, освещал их белоснежные волосы и морщинистые лица.

«Как мало знают молодые о любви», – думала я.

Лишь старикам по-настоящему понятно значение этого слова; молодежь может лишь догадываться.

Когда персонал ужинал, Кейт и Крис, держась за руки, медленно проходили мимо дверей столовой. Все тут же принимались обсуждать их любовь и верность друг другу, а также – что случится, если один из них умрет. В этой паре Крис был сильнее, и Кейт зависела от него.

Отход ко сну тоже сопровождался особым ритуалом. Когда я приносила вечерние лекарства, Кейт сидела в своем кресле в ночной сорочке и тапочках и ждала моего прихода. Под нашим с Крисом строгим взглядом она выпивала таблетку. Затем Крис заботливо перекладывал ее с кресла в постель и укутывал одеялом.

Наблюдая за этой любовью и заботой, я в тысячный раз думала: «Господи, ну почему в домах престарелых нет двуспальных кроватей для супружеских пар?» Всю жизнь они спали вместе, но в доме престарелых им приходилось лежать в отдельных постелях, лишаясь привычного ночного уюта.

«Какие дурацкие правила!» – думала я, глядя, как Крис выключает ночник у кровати Кейт.

Затем он наклонялся, и они нежно целовались. Крис гладил ее по щеке, и оба улыбались.

Он поднимал боковую перегородку ее кровати, и только тогда принимал свои лекарства. Выходя в коридор, я слышала, как Крис говорил: «Спокойной ночи, Кейт», а в ответ раздавалось: «Спокойной ночи, Крис».

Однажды меня не было два дня, а когда я вернулась, то первое, что услышала, было: «Вчера утром умер Крис».

– Тяжелый сердечный приступ. Все случилось очень быстро.

– Как Кейт?

– Плохо.

Я вошла в палату Кейт. Она неподвижно сидела в своей коляске, руки на коленях, взгляд устремлен в пустоту. Взяв ее руки в свои, я сказала:

– Кейт, это Филлис.

Она продолжала смотреть в пустоту. Я мягко взяла ее за подбородок и чуть приподняла голову, чтобы она посмотрела на меня.

– Кейт, я только что узнала о Крисе. Мне очень жаль.

На слове «Крис» взгляд ее ожил. Она озадаченно уставилась на меня, как будто гадая, откуда я взялась.

– Кейт, это я, Филлис. Мне очень жаль, что Криса больше нет.

Тут ее лицо озарилось воспоминаниями. По морщинистым щекам заструились слезы.

– Крис ушел, – прошептала она.

– Я знаю, – сказала я. – Знаю.

Какое-то время мы ухаживали за Кейт, разрешая ей есть у себя в палате, окружив ее заботой.

Затем персонал постепенно вернул ее к прежнему режиму.

Часто, проходя мимо палаты Кейт, я видела ее в инвалидной коляске с альбомом на коленях. Она грустно рассматривала фотографии Криса. Тяжелее всего был вечерний отход ко сну. Ей разрешили перебраться на кровать Криса, и медсестры, укладывая ее спать, шутили и болтали с ней, но она молчала и была полна печальной отрешенности.

Через час я обнаруживала, что она все еще не спит, а лежит, уставившись в потолок.

Шли недели, а ситуация не улучшалась: Кейт была все так же беспокойна и безутешна, особенно по ночам.

Однажды ночью, войдя в ее палату и как обычно обнаружив, что Кейт еще не спит, я вдруг спросила:

– Кейт, может быть, тебе не хватает поцелуя на ночь?

Наклонившись, я поцеловала ее морщинистую щеку. И тут – словно бы я освободила водопад. По ее лицу побежали слезы, и она судорожно вцепилась в мои руки.

– Крис всегда целовал меня на ночь, – плакала она.

– Знаю, – шепнула я.

– Мне так его не хватает, все эти годы он целовал меня на ночь.

Она посмотрела на меня глазами, полными благодарности.

– Спасибо, что поцеловала меня.

Губы Кейт тронула легкая улыбка.

– А знаешь, Крис пел мне песенку, – призналась вдруг она. – А теперь я лежу всю ночь и думаю об этом.

– Что это была за песенка?

Кейт улыбнулась, держа меня за руку, прочистила горло и запела. Голос у нее от старости стал тихим и тонким, но все еще был мелодичным:

«Так поцелуй меня, милая, и мы разойдемся.

А когда я состарюсь и не смогу больше мечтать,

Этот поцелуй будет жить в моем сердце»[5].

Филлис ВолкенсПрислано Джейн ХаннаПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА:

Автор этой истории Филлис Волкенс умерла через два дня после того, как мы нашли ее, чтобы получить разрешение на публикацию ее рассказа (см. Предисловие). Ее муж Стенли рассказал, как важно было для Филлис, что ее история войдет в сборник «Куриный бульон для души: 101 история о женщинах».

Для нас большая честь напечатать «Поцелуй на ночь» в память о Филлис.

Подарки

Я держу в руках книгу «Классики фантастики. Жюль Верн», на полу валяется разорванная оберточная бумага. Надпись на форзаце гласит: «Мэтту с любовью от дедушки Лорена, Сан-Франциско». Зачем мой семидесятипятилетний отец присылает моему девятилетнему сыну книгу толщиной в 511 страниц? Я раздражена абсурдностью этого подарка. Наверняка он купил книгу второпях, не задумываясь. Но откуда моему отцу знать, что может нравиться девятилетнему ребенку?

Я вспомнила, как прошлой весной мы ездили в Сан-Франциско. Отец схватил Мэтта за руку и на бегу втащил в кабинку фуникулера. Потом он подобрал с земли пятицентовую монетку и сказал:

– Смотри, Мэтт! Если положить денежку на рельс, фуникулер разрежет ее пополам!

До сих пор вижу их обоих, охваченных восхищением.

Раздражение понемногу утихает. Я смотрю в окно, на спящего на крыльце Хондо. Мы взяли его, когда ему было восемь недель. Теперь на его черной морде тут и там проступают седые шерстинки, нижние веки карих глаз обвисли. Он косолап, и между подушечек его мощных лабрадорских лап тоже торчат седые волосы. Я вспоминаю отца – как я наблюдала за растущей сединой в его бороде, пока она не стала полностью седой.

Рядом с Хондо лежит Фреклз, бордер-колли. Ветерок шевелит ее мех, и она уже не такая пятнистая, как в детстве.

Для собаки четырнадцать лет – это целая жизнь. Хондо уже угасает, его луна как будто слабеет с каждым заходом солнца. Давно пора было взять вторую собаку, и все же прошлым летом, отвозя на ранчо Фреклз, мы испытывали чувство вины перед Хондо. Но он повел себя как истинный джентльмен. Он обнюхал это дрожащее существо; она заскулила, и он облизал ее. Так, под общее виляние хвостов, родилась их дружба.

В амбаре Фреклз смотрела на Хондо как на своего наставника, гордо ожидающего, пока мы оседлаем лошадей. Подошла кошка, потерлась о лапы Хондо, и Фреклз поняла: за кошками тут гоняться не принято.

Мы отправились проведать коров, которые вот-вот должны были отелиться, и верный Хондо затрусил рядом. Фреклз поняла, что к коровам и оленям тоже приставать не следует.

И тут – словно не было этих лет! Мы кидали Хондо палку, и он приносил ее до тех пор, пока его ослабшие челюсти еще могли ее сжимать. Он как будто ожил, обретя второе дыхание. Но пробежав много миль по пыльной коровьей тропе, Хондо обессиленно рухнул в загоне: годы взяли свое. Мы ласково гладили его и трепали по загривку, и наконец он пришел в себя.

В следующий раз, отправляясь на пастбище, мы заперли его в конюшне. Он смотрел на нас сквозь деревянные перекладины, и в его взгляде читалась невыносимая боль.

– Все хорошо, старина, – сказала я. – Мы вернемся.

Но он к тому времени оглох и не слышал. Потом мы стали снова брать его с собой. Как бы мы ни заботились о нем, его луна все равно угаснет.

Снаружи по усыпанной гравием дороге проезжает машина. Фреклз слышит шум и вскакивает, навострив уши. Хондо продолжает спать. Фреклз лает – этот визгливый отрывистый лай не похож на глубокий, грудной голос, принадлежавший псу, который охранял наш дом 14 лет. Наконец Хондо просыпается – и не от шума машины, а от того, что визгливые нотки пробиваются сквозь его глухоту. Он поднимает голову и осматривается. Видит Фреклз – полную внимания и готовую охранять – и с глубоким вздохом вновь опускает голову на лапы.

Мне хочется выйти, взять голову Хондо в свои ладони, заглянуть в его карие глаза и тихонько сказать ему то, что он больше не в состоянии услышать, а может лишь почувствовать сердцем. Сказать, как мне важно, чтобы он еще немного пожил в моем мире. Но вместо этого я беру книгу и снова читаю дарственную надпись.