Эрнестина - Маркиз Сад

– И это союз для Эрнестины! – воскликнул сенатор... – Она, само совершенство, станет женой какого-то счетовода!.. Не бывать тому, сударыня, не бывать! Вам следует действовать совокупно со мной и не допустить столь нелепого замужества. Эрнестина создана, чтобы блистать при дворе, и я желаю, чтобы она появилась там под моим именем.

– Не слишком ли большая честь, граф, для дочери нищего дворянина... офицера, выслужившегося из рядовых!

– Она – дочь Богов, – невольно вырвалось у Окстьерна, – и должна жить, как богиня.

– Ах, сенатор! Вы повергнете в отчаяние юношу, о котором я только что упомянула. Нечасто встретишь столь трогательную нежность... столь искренние чувства.

– Соперник такого рода нисколько не смущает меня, сударыня. Разве могут создания такого низкого положения потревожить мою любовь? Вы подскажете мне средство удалить этого человека, а если он не согласится по-хорошему... то позвольте мне самому заняться им, госпожа Шольц, да, я сам возьмусь за него, и уверен – мы с вами без труда избавимся от наглеца.

Шольц одобрила этот план. Не желая охлаждать пыл графа, она представила ему дело в виде легко преодолимых препятствий, победа над которыми лишь подстегивает любовь.

В то время, как в доме у вдовы разворачиваются известные нам события, Герман находится рядом со своей возлюбленной.

– Разве не предупреждал я вас, Эрнестина, – восклицает он в слезах, – разве не предвидел, что этот злополучный бал принесет нам немало бед? Каждая похвала, из тех что щедро расточал вам граф, острым кинжалом вонзалась в мое сердце. Неужели теперь у вас еще остаются сомнения, что он влюблен в вас? Разве недостаточно ясно он дал это понять?

– Какое это имеет значение, и отчего ты так несправедлив ко мне? – отвечает юная Сандерс, успокаивая единственный предмет своей любви. – Какое значение имеет тот фимиам, что вздумалось воскурить в мою честь этому человеку, если сердце мое принадлежит лишь тебе? Значит, ты поверил, что я была крайне польщена его вниманием?

– Да, Эрнестина, поверил, ошибиться было невозможно. Ваши глаза светились гордостью от сознания, что вы нравитесь ему, вы были заняты им одним.

– Эти упреки для меня оскорбительны, Герман, горько слышать их от вас. Мне казалось, в вас достанет чуткости не высказывать их. Но пусть будет по-вашему! Поделитесь своими страхами с отцом, и если он не против, пусть наша свадьба состоится прямо завтра. Я согласна.

Герман тотчас ухватился за эту соломинку. Он вместе с Эрнестиной заходит к Сандерсу и, бросаясь на грудь полковнику, заклинает того во имя всего святого не чинить более препятствий его счастью.

В отличие от Эрнестины, чья любовь перевесила гордыню, в душе Сандерса тщеславие разожгло куда больший огонь. Честный и искренний полковник был далек от намерения нарушить обещание, данное Герману. Однако он был ослеплен возможным покровительством Окстьерна. Он прекрасно разглядел триумфальную победу дочери над душой сенатора. Его друзья также не преминули дать понять, что если страсть графа перерастет в законный брак, – а надеяться на это есть все основания, – то и его собственная карьера несомненно будет обеспечена. Мысли эти всю ночь не давали ему покоя. Отдаваясь честолюбивым мечтам, он лелеял радужные планы. Словом, момент для подобного разговора оказался явно не из лучших. Точнее сказать, Герману трудно было бы найти более неподходящий момент. Сандерс вовсе не собирался отказывать юноше, такое поведение претило его натуре. Однако не строил ли Сандерс замков на песке? Кто мог поручиться за исполнимость смелых фантазий, которые вскормил он в своем сердце? И он снова принялся излагать то, на что обычно ссылался прежде... возраст дочери, наследство тетушки Плорман, опасение навлечь на Эрнестину и на себя гнев Шольц, ибо, заручившись поддержкой сенатора Окстьерна, та становится еще более опасной. Стоит ли выбирать для свадьбы период пребывания в городе графа? Зачем устраивать этот ненужный спектакль? Если Шольц действительно озлобится, то теперь, осыпанная милостями графа, она ощущает себя еще сильней, чем когда бы то ни было. Эрнестина была настойчива, как никогда. Испытывая угрызения совести за вчерашнее поведение, она рада была доказать своему другу, что тот никак не может упрекнуть ее в охлаждении. Полковник колебался. Привыкший потакать просьбам дочери, он просто уговорил ее повременить до отъезда сенатора, пообещав, что впоследствии первым уладит все трудности, вплоть до того, что сам нанесет визит Шольц, если на то будет необходимость, дабы успокоить ее либо побудить к окончательной выверке счетов, без представления которых юный Герман не мог благопристойно разойтись с патронессой.

Герман остался не вполне удовлетворен объяснениями полковника. Но он старался успокоить себя – ведь теперь можно не сомневаться в истинности чувств возлюбленной. Однако какое-то смутное беспокойство завладело его душой, и он ничего не мог с ним поделать. Едва Герман ушел, как у Сандерса появился сенатор в сопровождении Шольц. Граф, по его собственным словам, зашел, дабы засвидетельствовать почтение славному офицеру, с которым имел честь свести знакомство во время путешествия и дабы получить от него позволение поприветствовать очаровательную Эрнестину. Полковник с дочерью должным образом ответили на столь любезное обхождение Шольц, с трудом пряча ревнивую ярость и вынашиваемые в своей безжалостной душе бесчисленные планы отмщения, Шольц осыпала похвалами полковника и была необычайна приветлива с Эрнестиной. Беседа сложилась настолько учтивая, насколько это было возможно при подобных обстоятельствах.

В течение нескольких дней Сандерс с дочерью и Шольц с графом обменивались визитами и взаимными приглашениями на обеды. Злосчастный Герман ни разу не был удостоен участия в этих многочисленных увеселениях.

Граф воспользовался выигрышем во времени и не упускал ни единого случая упомянуть о своей любви. Теперь у барышни Сандерс уже не оставалось сомнений, что граф испытывает к ней самую пылкую страсть. Однако во второй раз заманить красавицу в ловушку гордыни уже не удавалось – сердце Эрнестины было надежно защищено ее необычайной преданностью Герману. Она отклоняла все признания, отказывалась от всех предложений, впадала в рассеянность и задумчивость на празднествах, устроенных против ее воли, по возвращении беспрестанно молила отца не заставлять ее более на них присутствовать. Но в то время, как я уже говорил, Сандерс еще был не в силах, подобно дочери, устоять перед заманчивыми обещаниями Окстьерна и стал их легкой добычей. Он вел тайные переговоры с Шольц и сенатором. В конце концов несчастный полковник был ослеплен красноречием ловкого Окстьерна, который, ничем не компрометируя себя и никогда не подтверждая серьезности своих намерений, лишь давал понять, что рано или поздно дела примут нужное направление. Он настолько преуспел, что добился от Сандерса обещания отказаться от договоренности с Германом и решения покончить с безвестным существованием в Норрчёпинге ради переезда в Стокгольм, где полковник будет пользоваться самой влиятельной поддержкой, а также милостями, коими он, граф Окстьерн, намерен его осыпать.

Теперь Эрнестина реже виделась с возлюбленным, однако продолжала писать ему. Зная его вспыльчивый нрав и стараясь избежать бурных сцен, она приукрашала происходящее – ей казалось, так будет лучше. К тому же она еще не до конца была уверена в недостаточной стойкости отца. И прежде, чем настораживать Германа, решила сначала все выяснить.

Как-то утром она заходит к полковнику.

– Отец мой, – почтительно начинает Эрнестина, – кажется, пребывание сенатора в Норрчёпинге несколько затягивается. Вы обещали в самом скором времени соединить нас с Германом. Позвольте спросить, по-прежнему ли тверды ваши решения?.. И в силу какой необходимости для свершения столь желанного для всех нас бракосочетания следует дожидаться отъезда графа?

– Эрнестина, – отвечает полковник, – присядьте и выслушайте меня. Пока я верил, дочь моя, что счастье ваше и благополучие возможны лишь в союзе с молодым Германом, я был далек от мысли противиться этому браку, и вы убедились, с какой готовностью я шел навстречу вашим пожеланиям. Но с некоторых пор вас, Эрнестина, может ожидать участь более счастливая. Отчего же вы просите меня пожертвовать вашими интересами?

– Вы говорите участь более счастливая? Если вы на самом деле стремитесь дать мне счастье, отец мой, то знайте, что оно невозможно без моего милого Германа, счастлива я буду лишь с ним одним. Но кажется, я догадываюсь о ваших планах... они заставляют меня вздрогнуть... Ах! Не приносите меня им в жертву!

– Но дочь моя, с этими планами я связываю и свое продвижение по службе.

– О! Отец, понимаю, граф возьмет на себя труд обеспечить вашу карьеру, лишь добившись моей руки... Ну что ж, пусть так, вы вволю насладитесь обещанными вам почестями. Но тот, кто ими торгует – не получит того, на что надеется, потому, что я скорее умру, чем буду принадлежать ему.