Сейги. Ассимиляция - Степан Матросов

Признавая свое поражение в поединке, он медленно опустился на одно колено, послав мысленный приказ на дематериализацию брони. Результат проявился с некоторой задержкой – достаточной для того, чтобы воин мог в полной мере ощутить радость от того, что трейты пока не прознали о подобном способе выведения своих противников из строя. Иначе Сейгов могли бы ожидать довольно серьезные неприятности.

Заставив свою броню исчезнуть, Ньют подошел к напарнику и подал ему руку, помогая подняться. Тот озабоченно потирал свое тело, словно надеясь поскорее избавиться от неприятного ощущения.

– Молодчина, – перевел он взгляд на друга, продолжая растирать руки, – и давно ты о таком оружии знаешь?

Несмотря на внешнюю простоту вопроса, тот на мгновение замялся. На самом деле он и не знал, как появилась в его мозгу мысль поступить именно так. Казалось, знание о подобной особенности защитного поля и грамотном ее использовании было с ним… всегда?

– Я…

Договорить он не успел. Прервал его голос наставника, все это время внимательно наблюдавшего за их сражением.

– Отлично потрудились. Вы оба. Ньют, великолепное использование собственной брони как оружия. Знаешь, наверное, стоит изучить свойства нейрокостюма более подробно…

Сейги застыли от изумления. Нет, их поразила не похвала со стороны учителя – в конце концов, он всегда относился к ним с добротой и благосклонностью. Нет. Поразило их другое. Голос мужчины шел не из прикрепленных под потолком тренировочного зала динамиков. Он звучал совсем близко.

Двери зала медленно открылись, впуская человека возрастом около сорока лет.

2

Жизнь человеческая, если приглядеться, вещь весьма удивительная. Она, как и время, с которым жизнь держит нерушимую связь, способна растягиваться на долгие десятилетия или заканчиваться почти сразу, едва перескочив первый десяток и не дав человеку вкусить все прелести существования в этом мире. Впрочем, ему бы все равно предстояло забыть о своем детстве, едва он вступит во взрослую жизнь. Таково еще одно ее свойство – становясь взрослым, начинаешь забывать о том, что происходило раньше, отпечатывая в памяти лишь избранные и греющие душу моменты. Остальные же воспоминания уходят в глубины сознания и лишь иногда появляются на поверхности, потревоженные неожиданной встречей с кем-то из той, предыдущей, детской жизни.

Почему так происходит? Ответ, как ни странно, прост – вступая во взрослую жизнь, человек познает груз других, куда чаще и сильнее тревожащих его повседневных забот. Не остается времени мечтать, вспоминать, жить так, как раньше – лишь единицы могут сохранить частицу той, иной жизни в себе. Остальным же приходится довольствоваться тем, что есть – памятью о том, что происходит вокруг в данный момент. Памятью, которая, в отличие от детской, не пропадает с течением времени.

Человек по имени Арч Штейн, если говорить честно и без прикрас, никогда и не помнил себя ребенком. Если бы наука однажды смогла доказать, – возможно, даже с его помощью, – что он появился на свет таким, каким он был сейчас, он с радостью ухватился бы за это объяснение. Действительно, первые 10—20 лет его жизни словно испарились из его воспоминаний, а вот последующие года так хорошо врезались в память, что порой мешали спать по ночам.

Обычно физическая боль очень редко бывает спутницей боли душевной, внутренней, однако в случае Арча все было иначе. И пережитое им в не самые лучшие периоды его жизни отражалось даже на его лице, казавшемся вполне нормальным для человека его возраста… Кто сказал, что одни лишь шрамы могут быть воплощением пережитых человеком страданий? Кто сказал, что осколки разбитой дружбы не могут ранить столь же сильно, сколь и осколки стекла?

В очередной раз, привычным ему движением головы отбросив назад предательски сползшую на лоб прядь темных волос, ученый поправил свои очки и ускорил шаг. Сопровождавшие его в зал двое бойцов были молчаливы, и за это он их любил – за долгие годы своей жизни он уже успел наслушаться кучу солдатских баек, и не хотел пополнять свою внутреннюю коллекцию очередной «смешной» историей. Что до наступления Глобальной Катастрофы, во времена расцвета (или упадка – смотря с какой стороны посмотреть) Общей эры, что после… Каждое поколение стремилось рассказать какую-то смешную историю, мораль которой всегда была такова – главный герой мнил себя выше других. Лучше других. Совершеннее. Люди не менялись. Они вообще практически никогда, видимо, не изменялись, и это было одной из черт человечества, которую Арч не особо любил.

Подойдя к раздвижным дверям, ведущим в тренировочный зал, он помедлил. Лишь спустя несколько секунд, услышав голос своего воспитанника, решился зайти. С чем было связано подобное поведение, совсем не присущее создателю тренировочного центра, брони Сейгов и вообще всего, что сейчас было воздвигнуто вокруг него в радиусе нескольких километров?

– Наставник? – удивленно спросил Ньют, смотря, как закрываются двери за вошедшим в зал ученым. Сам Арч уже стоял в паре-тройке метров от него и внимательно смотрел на юношу. Казалось, пытался загасить чувство некой тоски, на миг мелькнувшее в глубине его глаз. – Но что вы здесь?..

Договорить воспитанник не успел – его наставник, никогда особо не следовавший правилам этикета еще при едином государстве, перебил его с той легкостью, с которой перебивают друг друга маленькие пятилетние дети, в пылу спора забывая о том, что мнение оппонента тоже стоит уважать. Хотя о каком уважении может идти речь, если в подобном возрасте тебе кажутся правильными лишь два мнения, – твое и мнение родителей – и ты по-настоящему счастлив, если эти мнения совпадают.

– Здравствуй, Ньют, здравствуй, Дрейк, – фактически процитировав слова Эйри, сказанные ей часом ранее, поприветствовал ученый своих воспитанников. После чего устало усмехнулся, заметив их удивленные взгляды. – Парни, что с вами? То, что я решил поговорить с вами лично, вызывает у вас такое изумление?

– Но ведь…

Дрейк попытался что-то сказать, но его фразу постигла та же участь, что мгновениями ранее постигла и вопрос его напарника.

– Не думаю, что из моего появления стоит делать событие, молодые люди. Или создатель Сейгов не может взглянуть на дело рук своих?

Лицо Арча так искренне выражало приветливость (во всяком случае, настолько, насколько это было возможно для изнуренного ученого), что воины улыбнулись ему в ответ и расслабились. Последнее, однако, было слишком опрометчивым решением.

– Что ж, раз вы больше не считаете это проблемой, перейдем к нашему дальнейшему разговору.

Щелкнув пальцами, ученый активировал установленные в полу слева от входа в тренировочный зал сенсоры, заставив появиться отверстия, секундой спустя явившие две стоящие друг напротив друга скамьи. Он показал Сейгам рукой на них и, не дожидаясь своих воспитанников, сел сам. Бойцы, охранявшие его, остались стоять у двери, не смея двигаться без дальнейших указаний.

– Итак, – подождав, пока Ньют с Дрейком усядутся на соседнюю скамью, продолжил Арч, – что вы смогли вынести из сегодняшней тренировки?

Видя, что напарник несколько задумался над вопросом, не-умеющий-сидеть-на-месте-больше-двух-минут-а-уж-если-надо-еще-и-молчать-то-это-вообще-караул Сейг поспешил с собственным ответом.

– Ее ненужность?

– Прости? – сделав вид, что неправильно расслышал слова Дрейка, переспросил мужчина.

– Этот спарринг, сражение между двумя Сейгами… зачем оно нам? Трейты пользуются абсолютно иной тактикой боя, они не имеют наших возможностей, они не имеют, наконец, наших технологий? Зачем устраивать бессмысленное сражение друг против друга, если оно не принесет нам никакой пользы? Пустая разминка для мышц, не более. Трейтам никогда не применить даже того приема, которым меня сегодня Ньют одолел.

Услышав имя воспитанника, Арч на мгновение покосился на сидящего рядом с Дрейком юношу. Его лицо не выражало почти никаких эмоций, и это было очень заметно рядом с его начинавшим активно жестикулировать напарником.

– Разве не правильней было бы продумать новое оружие, новый стиль ведения поединка, новые способы борьбы с ними? Для чего все это было?

Штейн вздохнул. Несмотря на то, что в битвах Дрейк был фактически незаменим, умея постоянно импровизировать и доставляя тем самым головную боль порой не только противникам, но и оберегающим его союзникам, его рассуждения порой отличались завидной недальновидностью. Для человека, не могущего ни секунды усидеть на месте и постоянно жаждавшего новых ощущений, он был слишком прямолинеен. Есть трейты – значит, необходимо сражаться с ними, придумывать новые пути, ведущие к победе над ними. Мыслить шире он мог, но отчего-то хотел этого очень и очень редко.