Искушение страстью - Француаза Бурден

На перроне вокзала Клара махала платком и не знала, что видит невестку с внучкой в последний раз. Через два дня, на рассвете, Юдифь была схвачена в квартире близ Пантеона. Она попала в гестапо и была угнана в Равенсбрюк вместе с пятилетней дочкой. Они погибли там почти одновременно. Об этом семья узнала много времени спустя. Как и многих других евреев, ее арестовали по анонимному доносу.

Конец войны стал для Клары настоящей Голгофой. Вся забота о Винсене и Даниэле легла на нее, и она не знала, сироты они или нет. Ей казалось, что им каждую минуту грозит опасность, она бледнела при каждом звонке в дверь и всего боялась. Эдуард совершенно не помогал ей. Он был единственным мужчиной в семье, но, если бы его вообще не существовало, никто бы не заметил разницы. После исчезновения Юдифи он окончательно погрузился в молчание. На настойчивые вопросы он отвечал, что ему не по себе. Его отец когда-то погиб за отечество, его брат, все еще находившийся в немецком плену, тоже проявил себя, а он военные годы провел как рантье, как тыловая крыса: от него никому не было пользы. Может, за этими словами скрывался крик о помощи, но Клара не расслышала его. Она думала лишь о том, чтобы защитить внуков, металась в поисках следов Шарля, молилась за Юдифь и Бетсабе, ей приходилось управлять имением и заботиться о том, чтобы семья не голодала. Высадка союзников в далекой Нормандии и капитуляция Германии год спустя стали одними из самых счастливых дней ее жизни. От радости она проплакала несколько часов – а ведь из нее ничто не могло выжать и слезинки, – потом спустилась в подвал и принесла три бутылки шампанского, специально припасенного для такого случая. Даже детям разрешили выпить, а потом разбить бокал, как делают русские. Казалось, жизнь начнется снова: война окончена, Шарль должен был вернуться.

Но надо было запастись терпением. После третьей попытки побега его отправили в замок Кольдиц под Лейпцигом – крепость особого режима для особо опасных офицеров. Через год Шарля перевели в другой лагерь, на западе Дрездена, откуда 11 мая всех заключенных освободила 77-я дивизия 11-й американской армии. Возвращение в Париж – часть пути он проделал пешком – заняло у Шарля три недели. Оттуда он позвонил Кларе, и она была вынуждена рассказать ему об ужасной гибели Юдифи и Бетсабе.

В июне 1945 года всему миру открылись зверства Холокоста. Кинохроника и страницы газет обнажали одну за другой страшные картины. С конца апреля отель «Лютеция» принимал депортированных, рассказывавших о жестокости, об истреблении, о девяти кругах ада. Почти обезумевший Шарль направился туда. У него не было ни малейшей надежды увидеть жену и дочь – то, что они погибли, было абсолютно достоверно, – но он хотел узнать хоть что-то о том, что случилось в Равенсбрюке, как и почему Юдифь и Бетсабе погибли там с семью тысячами других француженок.

В Валлонг он вернулся только в начале июля. Увидев сына на перроне Авиньонского вокзала, Клара поняла, что для семьи Морванов война еще не закончилась.

Винсен и Даниэль стояли слева и справа от отца и, не поднимая глаз, подпевали латинским песнопениям. Похороны дяди Эдуарда потрясли их, но они выдержали Достаточно испытаний и научились крепко стоять на ногах при любых обстоятельствах. В тринадцать и одиннадцать лет у них больше не было права на детские слезы, и Шарль подавал им достойный пример, хотя от присутствия этого худого мрачного человека мальчикам становилось не по себе. Почти так же не по себе, как от плача кузенов, предававшихся горю и не отходивших от Мадлен.

Ища поддержки, Винсен и Даниэль украдкой бросали взгляды на Клару. Казалось, в ней ничто не изменилось: несмотря на смерть старшего сына, она по-прежнему оставалась той непоколебимой, как скала, бабушкой, которую они обожали.

Застывшим взглядом Шарль уставился на священника, не видя его. Он устал и чувствовал себя чужим в собственной семье, чужим двоим своим сыновьям. Да и всем остальным тоже: он мог думать только о Юдифи и Бетсабе, доводя себя этим до одержимости.

– Папа… – шепнул Винсен.

На мгновение оторвавшись от своих болезненных мыслей, Шарль увидел, что люди вставали со скамеек, шли благословлять гроб. Он скривил губы в бесцветной улыбке, поблагодарил сына и тоже пошел по центральному проходу. Темно-синее пальто болталось на его плечах: он почти не набирал вес. Хотя Клара проявляла чудеса предприимчивости и после возвращения сына обегала все соседние фермы, принося домой свежие яйца, кур, овощи. Она готовила его любимые пироги, часами стояла перед кухонной плитой, и весь первый этаж дома был пропитан аппетитными запахами. Мадлен пользовалась этим и объедалась, а Шарль ел мало и неохотно.

«Мама, – с отчаянием думал он, – почему ты не захотела меня выслушать?»

Теперь он уже никогда не заговорит: момент истины миновал. Шарль взял кропило из рук своей племянницы Мари и небрежно, все с тем же рассеянным, почти отсутствующим видом начертал крест. Клара, поддерживающая Мадлен, проводила его взглядом, пока он не сел на место. Потом повернулась к священнику: тот ожидал, когда закончится шествие родственников и друзей, чтобы начать мессу; с этим, как Клара и предполагала, трудностей не возникло. Самоубийца или нет, Эдуард имел право на христианские похороны, ведь это же такая малость.

Служащие похоронного бюро стали собирать венки и букеты. Цветы и соболезнования Кларе прислали многие, но передвигаться по стране было еще сложно, и народу было не так много. После стольких лет войны жизнь только-только набирала ход, и каждый оплакивал своих умерших. Перед миллионами невинно замученных, которых не удается даже сосчитать, самоубийство выглядело вызывающе.

Клара возглавляла шествие, Мадлен опиралась на ее руку, рядом были ее дети. Шарль шел позади вместе со своими сыновьями.

– Отвлеките чем-нибудь ваших кузенов, пусть дадут матери передышку, – шепотом приказал он.

Винсен воспользовался этим и побежал к Алену, участливо обнял его за плечи. Они были примерно одного возраста, понимали друг друга с полуслова и в своей тесной компании доверяли друг другу мальчишеские секреты. Даниэль не столь расторопно занял место между Мари и Готье, плохо представляя, как себя вести. В одиннадцать лет он оказался теперь самым младшим среди Морванов – его сестренка Бетсабе уже не вернется, – и он не представлял себя в роли утешителя. Но чего ему и в самом деле не хотелось, так это сердить отца. Ему сто раз повторяли, что отец много пережил за годы заключения, что гибель жены и дочери в Равенсбрюке стала для него такой трагедией, что ему потребуется много времени, чтобы снова стать собой, и поэтому все должны быть с ним ласковыми. Винсен с Даниэлем хотели быть ласковыми, но не знали, с чего начать. Замкнувшись в высокомерном молчании, Шарль за целый день мог не произнести и трех фраз, а его остановившийся взгляд светло-серых глаз был совершенно невыносим. У сыновей остались лишь смутные воспоминания о том, каким отец был до войны – старшие говорили, что очень веселым. Видя его теперешнего, в это трудно было поверить. Шарля все еще можно было назвать красивым мужчиной: правильные черты лица, мягкие блестящие светло-каштановые волосы, прямой нос, красивые глаза, – однако его портило выражение жесткости и циничная улыбка, от которой на впалых щеках появлялись две вертикальные складки.