Дом Холлоу - Кристал Сазерленд

когда поливал их.

Наша мать была не менее деликатной женщиной. Она пила лишь из бокалов, что сделал для нее отец; неважно, были это чай, сок или вино. Из трех пар обуви, что у нее имелись, она предпочитала резиновые сапоги и носила их при любой возможности. После дождя она подбирала улиток с обочины и переносила их в безопасное место. Кейт любила мед: тост с медом, сыр с медом, горячие напитки с медом. По выкройкам, доставшимся ей от бабушки, она сама шила себе летние платья.

Оба они носили стеганые куртки и предпочитали прогулки в английской глуши путешествиям за границу. У них были палки для ходьбы и спиннинги для рыбалки. Оба любили заворачиваться в шерстяное одеяло, чтобы почитать дождливым днем. У обоих были бледно-голубые глаза, темные волосы и приятные широкие лица.

Они были приятными людьми.

Но, соединившись, произвели каким-то образом на свет… нас. Все три вымахали на целых десять дюймов[10] выше своей миниатюрной матери. Длинные, угловатые, с острыми чертами. Вызывающе красивые. С высокими скулами и большими выразительными глазами. С детства люди твердили нам и нашим родителям, что мы неповторимы. Почему-то это звучало как предостережение… Полагаю, так оно и было.

Мы все знали о силе, которая заключается в нашей красоте, но пользовались ею по-разному. Грей осознавала свою власть и прибегала к ней с таким искусством, какое я редко встречала в других девушках. А я в каком-то смысле побаивалась своего отражения, потому что уже знала о побочных эффектах красоты, сексуальности, привлекательности и навязчивого внимания, исходящего не только от юношей и мужчин, но и от девушек и женщин. Моя старшая сестра была настоящей чародейкой, неотразимой и желанной, вечно пахнущей цветущим полем. Живое воплощение летних вечеров на юге Франции. Свою естественную красоту она подчеркивала всеми возможными способами: носила высокие каблуки, тонкое кружево и предпочитала дымчатый макияж. Точно знала, сколько кожи можно оголить, чтобы выглядеть круто и притягательно.

Но главным отличием между нами было вот что: по ночам она не боялась возвращаться домой одна. Всегда ослепительная, иногда пьяная, часто в короткой юбке и блузке с большим вырезом, Грей уверенно двигалась по темным паркам, пустынным улицам, вдоль раскрашенных граффити гаражей, где разные бродяги выпивали, баловались наркотой и спали в одной куче. Она не испытывала страха, посещая места и надевая вещи, из-за которых, случись с ней что-нибудь, люди сказали бы, что она это заслужила.

Грей шагала по этому миру так, как не смогла бы ни одна из известных мне женщин.

– Ты кое-чего не понимаешь, – однажды ответила мне сестра, когда я заговорила с ней об этом. – Я и есть опасность. Я то, что таится в темноте.

Виви была ее полной противоположностью и всячески старалась избавиться от своей красоты. Она побрилась налысо, сделала пирсинг и татуировку «отвали» на пальцах рук – заклинание, которое должно было избавить ее от нежелательного внимания навязчивых мужчин. Но, несмотря на все эти обереги, серьгу в носу, острый язык, волосы на теле, темные круги под глазами из-за бессонных ночей и пристрастие к алкоголю и наркотикам, она оставалась невероятно красивой. Ей свистели вслед, шлепали по заднице и хватали за грудь, а она собирала всю свою ярость, переплавляла в музыку и выплескивала на сцене, терзая струны своей бас-гитары.

Я представляла собой нечто среднее между сестрами. Не подчеркивала своей красоты, но и не скрывала ее. Регулярно мыла голову и пользовалась дезодорантом. Пахла чистотой, но не опьяняющим ароматом соблазна. Не пользовалась макияжем и выбирала свободную одежду. Не укорачивала юбку школьной формы и не ходила в одиночестве по ночам.

Я встала, чтобы вернуть фотографию на место, в открытый ящик прикроватной тумбочки Кейт. Из-под носков и нижнего белья торчала набитая бумагами папка. Мне захотелось вытащить и открыть ее. Она была заполнена копиями полицейских отчетов, края которых начали закручиваться от времени. Взгляд выхватил наши с сестрами имена и обрывки старой истории. Оторваться было невозможно.

Дети утверждают, что не помнят, где находились все это время и что с ними произошло.

Офицер и офицер отказываются находиться в одном помещении с пострадавшими, утверждая, что после взаимодействия с ними страдают одинаковыми навязчивыми кошмарами.

Цветы, обнаруженные в волосах у детей, являются неидентифицируемыми перофитами, возможно, гибридами.[11]

Собаки, натасканные на поиск трупов, продолжают реагировать на детей даже спустя несколько дней после их возвращения.

Гейб Холлоу настаивает на том, что глаза всех трех дочерей изменились, а выпавшие ранее молочные зубы вернулись на место.

Меня резко затошнило. Я захлопнула папку и попыталась засунуть ее обратно в ящик, но она раскрылась, и содержимое рассыпалось по полу. Я опустилась на колени и дрожащими руками стала собирать листы обратно в стопку, стараясь не обращать внимания на их содержимое: фотографии, показания свидетелей, улики. Во рту пересохло. Было физически неприятно держать в руках эти бумаги. Хотелось сжечь их, как сжигают зараженный урожай, чтобы остановить распространение болезни.

А потом наверху стопки я заметила фотографию одиннадцатилетней Грей; прямо из бумаги со снимком появились два белых цветка (настоящие, живые цветки), словно прорастающие через ее глаза.

Глава 3

Хоть Кейт и приготовила мне завтрак, дойдя до школы, я снова почувствовала голод. Даже сейчас, много лет спустя после неизвестной травмы, спровоцировавшей наш необычный аппетит, чувство голода по-прежнему меня не покидало. Как-то на прошлой неделе я пришла домой и опустошила кухню. Есть хотелось чудовищно. Холодильник и кладовая были забиты едой после очередной поездки Кейт за продуктами: две буханки свежего хлеба, банка маринованных оливок, два десятка яиц, четыре банки горошка, пакет моркови, чипсы с соусом сальса, четыре авокадо… и еще целый список. Она закупила продукты на двоих на две недели. Но я съела все до последней крошки. Ела, ела и ела, пока челюсть не начала болеть, а рот – кровоточить. Когда же новые продукты закончились, я отыскала старую банку бобов, коробку хлопьев, банку песочного печенья и проглотила их тоже.

Позже, когда голод наконец утих, встала перед зеркалом в спальне и принялась разглядывать себя, поворачиваясь туда-сюда и гадая, куда же, черт ее возьми, делась вся еда. Ведь я по-прежнему худая, не прибавила ни грамма.

В школе я чувствовала себя как на иголках. Когда дверь машины в зоне высадки резко распахнулась, я так сильно хлопнула рукой по груди, что в том месте до сих пор болело. Я поправила галстук, часть нашей