Последний шанс - Лиана Мориарти

«Прости! – вопит Грейс. Она ужасно сердита на Конни. – Я не хотела тебя обидеть! Я и правда думала, ты умерла!»

– Грейс! Малыш плачет. Принести его тебе?

– Ммм. Что? Ах да. Ладно. Хорошо.

Грейс чувствует, как муж встает с постели. Она плотно прижимает пальцы к закрытым глазам и рывком садится.

Тетя Конни умерла, вспоминает она. Умерла вчера.

Грейс слышит пронзительный вопль сына и голос Кэллума:

– Проголодался, дружок?

Она включает лампу и щурится. Ее руки, лежащие поверх пухового одеяла, выглядят в свете лампы как-то странно, словно чужие. Грейс вспоминает историю об американском альпинисте, которому пришлось ампутировать себе руку, потому что ее придавило валуном. Она представляет, как рвет собственную плоть, усердно отпиливает твердую белую окровавленную кость – спасается.

Появляется Кэллум с ребенком на руках.

Грейс думает: «Уйди, пожалуйста, уйди» – и произносит:

– Иди сюда, милый.

Глава 7

Я точно помню, как Конни говорила, что хочет, чтобы ее похоронили в том прелестном бордовом костюме, который она надевала на свадьбу Грейс.

– Энигма, ты ужасная выдумщица.

– Да ничего подобного! Это было в тот день, когда мы ходили на ланч в «Наследие». Я похвалила ее костюм, и Конни сказала что-то насчет того, что наденет его на похороны.

– Она сказала, что собирается надеть его на похороны Молли Траскер, а вовсе не на свои собственные! Помню, как Конни говорила, что вообще не видит смысла в том, чтобы одевать покойников. Мол, ни к чему понапрасну переводить хорошую ткань. «Я пришла в этот мир голой и уйду из него в том же виде» – вот что она заявила.

– Она шутила, Роза! Надеюсь, ты не собираешься хоронить родную сестру в голом виде?!

– Почему бы и нет? Это ее здорово рассмешило бы.

Марджи Гордон слушает болтовню матери и тети Розы, нарезая к чаю миндальный торт. Чтобы успокоиться, она берет и себе маленький кусочек. Трудно придерживаться диеты, когда предстоит подготовка к похоронам. Маргарет в смятении прикидывает, сколько дел ей придется переделать в ближайшие несколько дней. Так что немного сладкого не помешает.

– Полагаю, Конни где-то записала, во что хочет быть одетой, – разливая чай, говорит она. – Вы же знаете, какая она предусмотрительная.

Была. О господи, просто невозможно представить себе мир без Конни! Кажется, что без ее железной уверенности, безапелляционных заявлений, стремительных решений на острове все развалится на кусочки. От этой мысли Марджи начинает подташнивать. Как они будут теперь обходиться без нее?

Марджи испытала настоящее потрясение, обнаружив вчера утром мертвую Конни: болезненно-серое лицо на подушке, щелки остекленевших глаз, ледяной лоб, до которого ей пришлось дотронуться. На миг Марджи охватило детское желание убежать и позвать взрослых, но, разумеется, взрослой была она сама – пятидесяти с лишним лет, и уже внучка есть, – так что пришлось ей взять себя в руки. А теперь придется позаботиться о похоронах.

– Конни всегда очень шел бледно-голубой цвет. – Роза берет чашку с чаем, и ее рука, покрытая старческими пятнами, заметно дрожит. – Разумеется, не слишком бледный.

У Розы сегодня какой-то беспомощный вид, и это беспокоит Марджи. Даже ее красивый кардиган персикового цвета застегнут неправильно, что совсем не похоже на Розу.

– Конни могла высказать свои пожелания по поводу одежды, когда принесла тот куриный суп с овощами, – говорит мать Марджи, Энигма. Глаза ее блестят от слез, но пышные седые волосы и розовые щеки, свидетельствующие о крепком здоровье, словно бросают смерти вызов. – «Положи это в морозильник, Энигма», – сказала она тогда. Помню, я еще спросила: «Господи, Конни, для чего эти запасы? Разве ты уезжаешь?» Кто же мог подумать, что продукты пригодятся на поминках.

Три женщины умолкают, плечи у всех разом поникают, и Марджи чувствует, как их обволакивает печаль.

– Сегодня вечером Томас встречается с Софи, – говорит она.

– Это хорошо, – откликается Роза. – Интересно, что она скажет?

– Может быть, они снова будут вместе! – оживленно произносит Энигма, с легкостью забывая о том, что у Томаса есть жена и ребенок.

– Ах, мама, не будь смешной, – отрывисто замечает Марджи, которая тоже в глубине души хотела бы этого.

Глава 8

Томас вовсе и не думает злорадствовать, и первые несколько минут свидания в баре «Риджент» протекают удивительно приятно, особенно если вспомнить их последнюю встречу: он тогда вручил Софи бельевую корзину, в которую сложил все ее подарки, письма и открытки, полученные за время романа.

Софи спрашивает Томаса о дочери, и тот рассказывает о ней с гордостью и радостью. Очевидно, он очень счастлив. Он так счастлив, что, пожалуй, ему нет нужды дуться. Он выше обид.

Слушая, как ее собеседник подражает междометиям «р-р» и «мяу», которые превосходно воспроизводит Лили, когда видит собачку или киску («Сама, без всякой подсказки!»), Софи понимает, что всегда будет любить Томаса – чуть-чуть.

Но, глядя на его намечающийся двойной подбородок, она осознает также, что разрыв с ним – не самая большая ошибка в ее жизни. Она не хотела бы оказаться на месте Деборы и сидеть дома с миленькой, рычащей и мяукающей крошкой Лили. Нет, правда, она предпочитает оставаться одинокой Софи, отчаянно нуждающейся в мужчине. Эти откровения приносят ей огромное облегчение, она берет целую пригоршню арахиса и, откинувшись на стуле, с удовольствием внимает Томасу.

Наконец он переходит к делу:

– Так вот, как я уже сказал по телефону, вчера умерла тетя Конни.

– О, мне очень жаль, – говорит Софи. – Она была такой милой старушкой.

На самом деле тетя Конни внушала Софи некоторый ужас, но теперь, когда она умерла, вполне подходит эпитет «милая».

Томас откашливается:

– Я хотел увидеться с тобой вот по какой причине: я просматривал ее бумаги и… Одним словом, тетя Конни упомянула тебя в своем завещании.

– О господи! Вот так сюрприз!

Софи чувствует себя неловко. Раньше никто ничего не оставлял ей по завещанию, и Софи кажется, что если человек проявил по отношению к тебе подобную чуткость, то кончина этого человека должна тебя потрясти. В идеале она должна быть убита горем, должна выплакать все глаза и, хлюпая носом, комкать промокший носовой платок. Несомненно, уровень ее скорби должен намного превышать отметку «немного грустно». Но в то же время Софи польщена и даже – страшно в этом признаться – испытывает некоторую алчность. А вдруг ей отписали что-то действительно симпатичное, например антикварную тарелку или прелестное старинное украшение?

Стараясь не выдать свою заинтересованность, она спрашивает:

– И что же конкретно она мне завещала?

Томас ставит стакан на подставку и встречается с ней взглядом:

– Тетя Конни завещала тебе свой дом.

– Свой дом?

– Угу.

– Тот самый, на острове Скрибли-Гам?

– Ну да.

Софи потрясена. Престарелая тетушка ее бывшего парня, женщина, которую она едва знала, завещала ей свой дом. Красивый дом. Необыкновенный дом.

Это совершенно неуместно. Софи чувствует себя виноватой и краснеет.

Ну да, краснеет. Софи вообще легко краснеет. И в этом нет ничего милого или забавного. Это явление имеет научное наименование: «идиопатическая черепно-лицевая эритема», или, говоря попросту, «интенсивное покраснение лица». Увы, это не та прелестная нежно-розовая краска, постепенно заливающая девичью шейку, а горящие пятна свекольного оттенка, которые не сможет проигнорировать даже самый тактичный человек и которые заметит даже наименее наблюдательный. Софи не спасает даже ее светлая кожа. («Как тонкий фарфор», – с гордостью говорит ее мать. «Как у покойницы», – говорит ее подруга Клэр.)

Софи начала краснеть с семи лет. Она прекрасно помнит, как это случилось впервые. Однажды утром мать высадила ее у школы, и Софи побежала было на игровую площадку, но тут услышала автомобильный гудок и обернулась. Мама, высунувшись из окна машины, размахивала ее любимой плюшевой игрушкой и кричала: «Софи, детка, ты не забыла поцеловать на прощание медвежонка?» Эту крайне унизительную сцену наблюдали с десяток ребятишек, включая и Бруно Триподополуса, самого порочно-обаятельного мальчика из их класса. Двенадцать лет спустя Софи в течение двух недель встречалась с Бруно Триподополусом, и они много и активно занимались сексом, разговаривая лишь в случае крайней необходимости. Но уже тогда, в семь лет, когда Софи и понятия еще не имела о сексе, какая-то ее часть, наверное, знала, что он в этом преуспеет. Услышав, как Бруно издает губами чмокающие звуки, девочка опешила. Ее лицо запылало багровым цветом. Бруно перестал хихикать и взглянул на одноклассницу с научным интересом, предлагая друзьям пойти и посмотреть, что за фигня приключилась с рожей Софи. Мама моментально осознала свою чудовищную ошибку и быстро спрятала медвежонка, но было уже слишком поздно. С этого времени к Софи приклеился ярлык «Помидорка».