Джайв с манекеном - Георгий Ланской

– Твоя псина просто ужасна, – оскорбился Оливье. – Чего он на меня рычит все время? Убери его.

– Подожди меня тут, – сказала я. Оливье удивленно дернул бровями.

– Ты не пригласишь меня внутрь?

– У меня не убрано. И потом, я только возьму сумку.

Оливье ничего не сказал, но явно обиделся. Когда я вернулась к машине, он не проронил ни слова и молчал почти всю дорогу до больницы. Чувствуя себя неловко, я попробовала его разговорить, рассказав пару историй о Кристофе, о его замке и репортерах, окруживших нас на выставке собак и у дома, когда увозили Анну, но эти темы его не заинтересовали. К Амбруаз Парэ мы ехали в гробовом молчании.

Подъезжая к больнице, я вспомнила, что не прихватила с собой никаких подарков и притормозила у небольшого магазинчика, где кроме всяких мелочей торговали еще и цветами. Выбрав симпатичный букетик из чайных роз, я протянула продавщице десять евро.

Девушка, принявшая у меня деньги, почему-то показалась мне знакомой, но я лишь мазнула по ее лицу взглядом, отметив нездоровую одутловатость, плохую кожу и неровно прокрашенные в морковный цвет волосы, наполовину скрываемые вязаной шапочкой. Из магазина вышла полная женщина, волочившая ящик с фруктами. Я бросила на нее беглый взгляд и направилась к машине, где сидел надувшийся Оливье и курил в окно.

– Алиса? – ахнула торговка. Я застыла на месте и неловко повернулась к ней. Женщина бросила ящик на землю и прищурилась. Торговавшая цветами девушка уставилась на меня. Я мимоходом подумала, что эти два лица невероятно похожи, и спустя мгновение почувствовала, как перехватило дыхание.

Я узнала обеих, хотя видела их всего два раза в жизни. Впервые, когда мне было лет шестнадцать, и я пришла прочить помощи у своего отца. Второй раз лет восемь или девять спустя, на премьере спектакля «Мастер и Маргарита», где я играла главную роль. Два лица – молодой девушки и женщины средних лет, с одинаково сощуренными глазами цвета свинца, выпяченными нижними губами, недаром показались мне схожими. Прячась во Франции, я ожидала встретить кого угодно, но только не их.

– Вот уж не ожидала тебя тут увидеть, – сказала Лариса, и обшарила меня острым как скальпель взглядом. Я холодно улыбнулась.

Мачеха выглядела не слишком хорошо. Трудно ждать изящества от бабы, таскающей ящики с фруктами, но во всем ее облике скользила неустроенность. Ее дочь выглядела немногим лучше. Я вспомнила об отце и сжала кулаки.

– Что ты тут делаешь? – спросила Лариса.

– Приехала навестить знакомую, – сказала я, махнув рукой в сторону больницы. – Она тут лечится. А вы?

– А мы тут живем. Работаем вот помаленьку… Ты узнала Людочку?

– Здрасьте, – процедила Людочка. Я скупо кивнула.

– Геночка-то умер, – плаксиво протянула Лариса, и даже сделала попытку утереть рукой совершенно сухие глаза. – Ты в курсе?

– В курсе, – сухо ответила я. – Мы с мужем устроили его в больницу, после того как вы бросили его на произвол судьбы.

В глазах Ларисы вспыхнула ненависть. Людочка уставилась на что-то за моей спиной. Обернувшись, я увидела Оливье, вышедшего из машины и жадно прислушивавшегося к разговору.

– А ты времени не теряешь, – ядовито произнесла Лариса, но я не стала ее слушать и отступила к машине. Оливье уселся рядом, и я рванула с места так, что осенние листья, устилавшие дорогу, взметнулись вверх в причудливом вихре.

Анна очень обрадовалась букету. Сидя в кресле на веранде, она близоруко щурилась, разглядывая топтавшегося на месте Оливье, и даже заговорщически подмигнула, но у меня не было настроения поддерживать беседу. Визит к ней я сократила до минимума, сославшись на занятость. Анна не возражала. После процедур она выглядела очень утомленной. Пообещав приехать к ней завтра, я торопливо простилась.

Всю обратную дорогу до Парижа Оливье был невероятно тих и задумчив, искоса глядел на меня, не решаясь заговорить. И только когда я остановилась перед его домом, он повернулся ко мне. Я молчала, понимая, что разговора не избежать, сжавшись внутри в нервный комок.

– Ты странная девушка, Алиса, – негромко сказал он. Я промолчала. Оливье долго ждал ответа, потом вытащил сигареты и закурил.

– Знаешь, на тебя ведь давно обращают внимание, и не только потому что ты – иностранка и очень красивая девушка. Ты правда красива. Думаю, ты могла быть актрисой.

Я усмехнулась. Вот так неожиданно Оливье попал в десятку. Кто бы мог подумать?

– Но ты все равно странная, даже для актрисы, – гнул он свою линию. – Я же знаю много актрис, начинающих и даже уже известных. Они все немного сумасшедшие. Ты – не такая, и твоя игра куда сложнее. Она загнана внутрь.

Я молчала, надеясь, что он уйдет прежде, чем мне придется попросить его это сделать. Но он сидел, как приклеенный, пускал дым в окно и говорил, говорил, интуитивно находя бреши в моей броне, казавшейся такой надежной.

– Ты живешь в маленьком доме одна. Завела собаку – не пушистого йоркширского терьера, не болонку, а настоящего убийцу. Ездишь на старой развалюхе, одеваешься скромно, а в ушах – бриллианты, да и кольцо стоит немало. Не работаешь, но деньги всегда есть. И выдаешь себя за полячку.

– Почему же выдаю? – спросила я.

– Ай, брось! Сегодня нам встретились эти бабы, и они явно были тебе неприятны. Настолько неприятны, что из больницы ты поехала кружным путем, чтобы не наткнуться на них еще раз. Обе тебе знакомы очень хорошо, потому что одна назвала тебя Алисой. И говорила ты с ними не по-польски.

– Ты что, знаешь польский? – ядовито поинтересовалась я.

– Нет. Но совсем необязательно знать язык, чтобы понять, какой он. Ты говорила с ними по-русски.

– Польский и русский принадлежат к одной группе, – пожала я плечами. – Ты просто перепутал.

– Ну, конечно, – весело фыркнул Оливье, а потом, повернувшись ко мне, спросил со всей серьезностью, на какую был в тот момент способен. – Кто ты такая, Алиса?

– Если я скажу, мне придется тебя убить, – улыбнулась я. Оливье застыл с оторопелым видом, а потом захохотал.

Несколько дней я жила в состоянии постоянного трепыхания. По ночам слушала шум дождя, вздрагивала от случайных шорохов, поминутно подходила к окну, выглядывала из-за штор на темную улицу. Не знаю, чего я ждала, но подсознание услужливо шептало на ухо, что моя спокойная жизнь кончилась.

Оливье не дождался от меня откровений. После той памятной поездки он больше не приезжал в Леваллуа Перре. Может быть, у него не было денег, ведь одолженных мною двух сотен евро надолго не хватит, может быть, он просто обиделся на меня. Сама я встреч с Оливье не искала, занятий по живописи не посещала и даже к Анне не ездила несколько дней, сославшись на неотложные дела. Утренние прогулки с собакой не приносили прежней радости. Я игнорировала кафе Жака, боязливо пробегала мимо гостиниц, где могли отдыхать соотечественники, а ночами думала о переезде. Прошлое скалилось из-за угла ярмарочным уродцем.

Я не боялась мачехи. Лариса была мне не страшна сама по себе, слишком уж ничтожной она казалась. К мачехе я не испытывала добрых чувств. Много лет назад именно она запрещала отцу видеться со мной и помогать материально, а потом, когда вся их семья переехала за границу, Лариса бросила отца умирать от рака.

Да, Лариса, с ее убогими мозгами, не умеющими просчитывать на пару ходов вперед, была не страшна. Но она могла навести на след тех, кто два года назад лишился денег и жаждал вернуть их обратно. Один звонок – и мне снова придется пуститься в бега. А я уже так устала бегать и прятаться…

Мой муж, Владимир Мержинский, занимался не самыми честными делами. Прикрываясь маской респектабельного бизнесмена, вместе с заместителем мэра города Гловой, а также настоящим хозяином региона, Тимофеем Захаровым, Володя отмывал деньги по простейшей схеме. Создавались предприятия-однодневки, отцы города перегоняли на счета посредников немалые суммы из городской казны, оставляя себе изрядную долю. До определенного момента все шло хорошо, но потом Володя стал мешать Глове, и тот решил вычеркнуть его из схемы самым радикальным образом.

Муж узнал об этом достаточно быстро. Понимая, что не сможет потягаться с Гловой, Володя решил не делиться прибылью с последней сделки, а сбежать вместе со мной за границу. Схема была идеальной. Разыскав моего отца, муж поместил его в хорошую клинику и перевел деньги на его счет. Жить отцу оставалось недолго, оба это знали. После его смерти я унаследовала бы все, ведь на тот момент отец был в разводе с Ларисой, а ее дочь Люда вообще не учитывалась – у нее был другой отец. От меня предстоящую схему держали в секрете, и все было бы хорошо, если бы не болезнь Володи. Он скончался внезапно, от сердечного приступа, не успев рассказать о том, что задумал.

После смерти мужа я попала в тиски, только взять с меня Глове и Захарову было нечего. По завещанию мужа все его имущество, включая недвижимость и бизнес, отходило его сестрам и племянникам. Я осталась ни с чем, не подозревая о банковском счете на внушительную сумму.