Смертельный розыгрыш - Николас Блейк

— Тут что-то не так…

— Ах, дорогой сэр, это все моя рассеянность. Я держу эту бутылку, чтобы развлекать ребятишек. Не правда ли, забавная штучка? Не знаю, как она сюда затесалась. Попробуйте вот эту.— Его младенчески голубые глаза сверкали лукавством.— У вас есть дети, миссис Уотерсон?

— Двое. Пасынок и падчерица. И оба очень славные.

— Не сомневаюсь,— с энтузиазмом подхватил он.— Но ведь вам надо завести своих собственных. Непременно.— Его обаяние исключало всякую возможность намеренной обиды, но глаза Дженни на миг помрачнели.

— О чем вы тут толкуете?— послышался вдруг чей-то голос.

— О том, что нашей гостье надо завести своих детей… Разрешите представить моего брата Берти. Миссис Уотерсон. Джон Уотерсон.

Я с изумлением отметил, что Эгберт Карт разительно отличается от своего единокровного брата, по крайней мере, на первый взгляд. Это был темноволосый, угрюмого вида, высокий и подтянутый, относительно молодой еще человек с жесткой, словно дубленой кожей и четкой лепкой лица — типичный профессиональный наездник. Широко расставляя ноги, он подошел к Дженни и пожал ей руку. Одет он был в бриджи и жокейскую курточку — так, кажется, их называют. Буду откровенен, я невзлюбил Берти с самого начала. В нем было слишком много животного магнетизма. Он чересчур долго держал руку Дженни и, казалось, всю вобрал ее в себя своими темно-карими глазами. В последующем разговоре он почти не принимал участия и только бесцеремонно разглядывал мою жену; однажды он заметил, что я за ним наблюдаю, скользнул по мне небрежным, высокомерным взглядом и снова повернулся к Дженни. Людей такого типа в мое время называли сердцеедами; теперь, как говорит мой сын, в ходу словцо «волк». Почему — я не знаю. Волки не отличаются особой похотливостью, а сердцееды не охотятся стаями.

Я не смел даже взглянуть, как Дженни реагирует на это беззастенчивое рассматривание. Ведь и самым разборчивым, самым верным женщинам льстит внимание тех, кого принято называть настоящими мужчинами. К тому же на вид Берти было не более сорока, хотя позднее я узнал, что ему сорок пять.

Тем временем Элвин всячески превозносил своего брата. Берти — замечательный наездник, одерживал много побед на любительских состязаниях, играл в поло за команду «Гепарды», сейчас держит школу верховой езды в Толлертоне. Во время этого панегирика Берти сидел, молча потягивая виски и покручивая свои черные, не толще карандаша, усики.

— А вы, миссис Уотерсон, умеете ездить на лошади?— в заключение спросил Элвин.

— Нет. Я только и умею, что играть на рояле. Но лошадей люблю.

— Возьмите несколько уроков у Берти.

— Сразу видно, что руки у нее ловкие, правда, Элвин?— протянул Берти, продолжая глазеть на Дженни.— Не то что у негритянки. Сегодня она ездила на Китти. Так чуть не разодрала удилами пасть бедной кобылке.

Видя недоумение Дженни, Элвин пояснил:

— Мой брат говорит об экзотической Вере Пейстон.

— Неужели о ней?-воскликнула Дженни.— Я слышала от миссис Киндерсли, что миссис Пейстон — знатная леди из Индии.

— Все равно черномазая,— стоял на своем Берти.

— Стало быть, всех небелых вы называете неграми, мистер Карт? Я полагала, что расовые предрассудки сохранились лишь у людей недоразвитых.

Все это время я следил за безмолвным диалогом между братьями; не берусь судить, что лежало в его основе: вражда, недоверие или сообщничество. Только сейчас я заметил, что Дженни на точке кипения.

— Ну что ж, значит, я человек недоразвитый,— с раздражающей невозмутимостью согласился Берти.

— Ну, насколько мне известно, дорогой брат, ты вполне свободен от расовых предрассудков,— вставил Элвин.

Берти ухмыльнулся, обнажив белоснежные зубы. В этой ухмылке было что-то обаятельное.

— От кого слышу!

У всех женщин есть одна досадная черта: они никогда не могут остановиться на полпути. Выразив свое мнение — или возмущение,— они повторяют сказанное снова и снова. Их подталкивает какой-то демон, поэтому они заходят слишком далеко. В сущности, все женщины нецивилизованны, более того, неспособны к приятию цивилизованности. Они не признают необходимости соблюдать вежливость в споре — это для них пустая условность. И моя милая Дженни не исключение из общего правила. Она засверкала глазами, как Медуза.

— Какая… какая мерзость!— выпалила она.— Называть людей черномазыми! Дело даже не столько в самом слове, сколько в той жизненной позиции, которую оно отражает. Как бы вы реагировали, если бы негр назвал вас «белым отребьем»?

— Я бы врезал ему так, чтобы он полетел вверх копытами,— не горячась, ответил Берти.

— Но вы позволяете себе безнаказанно оскорблять миссис Пейстон. Она-то не может врезать вам так, чтобы вы полетели вверх копытами.

— Вы можете смело сказать, что она уложила его на обе лопатки,— вмешался Элвин.— Это примерно то же самое.

— Главное — свести все к шутке, злой мужской шутке.

— Вот именно.— Берти явно провоцировал Дженни.— Мы с Элвином называем ее черномазой. Прямо в глаза. Такая уж у нас шутка. Она забавляет Веру. В отместку она зовет нас «белым отребьем», «нетерплашскими бледнолицыми», ну и в таком духе. И это тоже шутка, злая женская шутка.

— Мистер Пейстон, я думаю, просто катается со смеху.— Бедная Дженни была глубоко уязвлена. Минута была неприятная: мы все хорошо знаем, что сексуальный антагонизм легко обращается в свою противоположность.

Элвин поинтересовался, скоро ли будет готов наш дом. Оказалось, что это Джордж Миллз соорудил кирпичную пристройку к южному торцу их дома.

— Конечно, не шедевр красоты,— заметил по этому поводу Элвин.— Но нам нужна была мастерская.

— Не нам, а тебе,— поправил его Берти.— Элвин у нас большой мастак на всякие поделки. Руки у него просто золотые. Не правда ли, он смахивает на Безумного Изобретателя.

— С этим Джорджем Миллзом надо держать ухо востро,— сказал Элвин.— Не то он обдерет вас как липку. Я зову его не Миллз, а Биллз[8]. Работник он неплохой, но своего не упустит. Мастера нынче не те, что были.

Я видел, что Дженни снова заводится. Она терпеть не может — и тут я ее понимаю — людей, которые любят подчеркнуть свое превосходство над всякими лавочниками и мастеровыми. К счастью, она не успела выплеснуть свое негодование — Элвин пригласил нас к столу. Еда была приготовлена и подана старой глухой экономкой Картов, миссис Бенсон, особого аппетита она не вызывала, но зато хозяин угостил нас бутылочкой отменного «Шато тальбо», а затем поистине превосходным бренди. Столовая, как и гостиная, куда мы вскоре перешли, была красивой формы, с панельной обшивкой, но выглядели обе комнаты заброшенно: разрозненная, купленная по дешевке мебель, истертые ковры, дырявые занавески. Напрашивался естественный вывод, что Роналд Пейстон приобрел Замок со всей его обстановкой и с коллекцией фамильных портретов.

— Они были чересчур велики для этого домишки,— объяснил Элвин.— Пришлось отдать их вместе с Замком. Не сомневаюсь, что своим приятелям-дельцам Пейстон выдает их за портреты предков.

Осталось лишь три портрета, они висели в гостиной, ничем не примечательные изображения их отца и двух его жен. Покойный Карт был типичным сквайром, первая жена его была кроткая, невзрачная особа, зато вторая — мать Берти — женщина яркая, дерзкого цыганского обличья.

Время протекало в приятных, спокойных разговорах и сплетнях о местной жизни. Элвин блеснул целой серией фантастических измышлений о начале карьеры Роналда Пейстона; я развивал свои взгляды на образование, а Берти, стараясь угодить мне, уважительно слушал.

— А все-таки этот старый чудак довольно мил,— высказалась Дженни на обратном пути.

— Да. Но боюсь, что при близком общении он может оказаться человеком довольно нудным.

Поразмыслив, она сказала:

— Эти двое недолюбливают друг друга.

— Вполне понятно. Пейстон выкурил его из родового гнезда.

— Я говорю об Элвине и его брате.

Я был поражен этим суждением Дженни. У самого меня сложилось впечатление, что братья отлично ладят друг с другом.

— Так мне показалось,— уклончиво ответила Дженни, когда я попросил ее обосновать это любопытное мнение. Я не мог не отметить про себя, что она ни словом не обмолвилась об Эгберте Карте.

Через три дня я поехал на званый ужин, куда меня пригласил ректор моего старого колледжа Святого Иосифа. На другой день мне предстояло присмотреть за погрузкой наших вещей. Дженни осталась в Нетерплаше, чтобы проследить за их водворением в наш новый дом.

Я с радостью увидел за длинным столом весь ученый совет колледжа и еще несколько человек, среди них Тома Барнарда, который был директором Эмберли, когда я там учительствовал, а потом стал настоятелем Сильчестерского кафедрального собора. За ужином я сидел по левую руку от моего принципала, а Барнард оказался моим визави, бремя своих восьмидесяти лет он нес с такой же легкостью, с какой сорок лет назад носил квадратную академическую шапочку.