Хрустальный грот - Мэри Стюарт

— Ну, раз уж ты так ей веришь…

— О да, я ей верю. Я расспрашивал повсюду и везде слышал одно и то же. — Он засмеялся. — Кто знает, может, нам еще придется благодарить судьбу за то, что есть кому замолвить за нас словечко при этом ее небесном дворе до того, как будет сыграна эта партия. И, как мне говорили, своим благочестьем она еще всех нас спасет — если только захочет.

— Что ж, тебе это может понадобиться, — заметил корнуэлец.

— Возможно.

— А мальчик?

— Мальчик? — переспросил мой дядя. Он остановился, затем его мягкие размеренные шаги послышались вновь. Я весь обратился в слух. Мне надо было услышать. Я не вполне осознавал, почему мне это необходимо. Меня не слишком волновало то, что меня звали бастардом, трусом или дьяволовым отродьем. Но в ту ночь над проломом стояла полная луна…

Дядя возвратился. Его голос звучал ясно, беззаботно и снисходительно.

— Ах да, мальчик. На первый взгляд смышленый ребенок, и, пожалуй, его здесь недооценивают… он довольно приятный, если говорить с ним учтиво. Я приближу его к себе. Запомни это, Алун, мне нравится мальчик…

Он позвал слугу, чтобы тот снова наполнил кувшин вином, и, воспользовавшись этим, я поспешил ускользнуть.

С этого все и началось. Целыми днями я повсюду сопровождал Камлаха, а он терпел мое присутствие и даже поощрял его. Мне и в голову не приходило, что мужчине двадцати одного года не всегда может быть по нраву, что за ним по пятам следует шестилетний щенок. Моравик бранилась, когда ей удавалось меня поймать, но мать моя казалась довольной и просила кормилицу оставить меня в покое.

2

Лето в тот год выдалось жаркое. В окрестных землях все было мирно, и первые дни по возвращении домой Камлах предавался безделью, отдыхая в усадьбе или объезжая с отцом или своей свитой созревшие для жатвы поля и долины, где спелые яблоки уже опадали с деревьев.

Южный Уэльс — чарующий край с зелеными холмами и глубокими долинами, с просторными и золотистыми от полевых цветов заливными лугами, на которых тучнеет скот, с дубовыми лесами, где привольно резвятся олени, и с временами сизыми, временами прозрачно-голубыми скалистыми нагорьями, где весной кукует кукушка, а по зиме рыщут волчьи стаи и где даже в снежный буран мне доводилось увидеть, как просверкивает случайная молния.

Маридунум примостился там, где открывается в море эстуарий, в устье реки, которая на военных картах обозначена как Тобий, но валлийцы называют ее Тиви. В этом месте холмы расступаются, образуя ровную и широкую долину, и Тиви течет по глубокому руслу, через болота и заливные луга, плавно извиваясь между пологими берегами.

Город стоит на высоком северном берегу, откуда подземные воды стекают в большую реку сотней ручьев. В глубь страны ведет старый военный тракт до самого Каэрлеона, а с юга к Маридунуму можно проехать по отличному каменному мосту в три пролета, от которого поднимается мимо королевской усадьбы в гору мощеная улица и оканчивается на городской площади. Кроме дома моего деда и старых казарм при построенной еще римлянами крепости, в которых дед разместил своих солдат и потому поддерживал их в хорошем состоянии, лучшим строением в Маридунуме считался христианский женский монастырь, расположенный на берегу реки, неподалеку от дворца. Там в молитвах доживали свой век несколько святых отшельниц, называвших себя Общиной святого Петра. Однако большинство жителей города звали это место Тир Мирддин[2] — по названию святилища старого бога: с незапамятных времен резной божок стоял в своей нише под огромным дубом прямо против ворот обители Святого Петра. Еще ребенком я слышал, как город именовали Каэр-Мирддин: неверно, как считают многие ныне, что его так назвали так в мою честь. На деле и меня, и город, и холм за ним, из которого бил священный источник, назвали в честь бога, которому поклонялись на вершинах холмов и утесов. После событий, о которых я собираюсь здесь поведать, город со всеобщего согласия был переименован в мою честь; но все же бог Мирддин был здесь задолго до меня, и если мне сейчас принадлежит его холм, то лишь потому, что он делит его со мной.

Усадьба моего деда, старый дворец среди фруктовых садов, обнесенных каменной стеной, стояла над самой рекой. Если залезть на склоненную яблоню, а с нее перебраться на саму стену, то сверху хорошо видны дорога и мост через реку, по которым проезжают путники с юга, и корабли, поднимающиеся по реке с приливом.

Хотя мне не позволяли лазать на дерево за яблоками — я должен был довольствоваться падалицей, — Моравик никогда не запрещала мне взбираться на стену. Сидя верхом на стене, я был все равно что часовой на посту: это означало, что моя кормилица первой во дворце узнавала о прибытии гостей и гонцов или о возвращении домой конных отрядов или просто слуг. В конце сада имелась слегка приподнятая терраса, защищенная полукруглой кирпичной стеной, укрытая от ветра, стояла там каменная скамья, на которой Моравик любила вздремнуть над своею прялкой; солнце припекало здесь так жарко, что на плиты террасы выбирались погреться ящерицы, а я со своего наблюдательного пункта выкрикивал новости.

Однажды жарким полднем, дней восемь спустя возвращения домой Камлаха, я, как обычно, удобно устроился на верхушке стены. Ни на мосту, ни на дороге, ведущей в долину, не было ни души, лишь на пристани разгружали с местной барки зерно и горстка зевак собралась поглазеть на работы; да еще под стеной усадьбы слонялся старик в плаще с капюшоном; старик то и дело нагибался, собирая падалицу.

Я взглянул через плечо на укромный уголок Моравик. Моя кормилица спала, уронив на колени веретено; из-за распушившейся белой шерсти оно напоминало взорвавшийся семенами камыш. Я швырнул на землю недоеденную падалицу, которую грыз перед тем, и запрокинул голову, изучая запретные верхние ветви, густо усеянные плодами, желтевшими на фоне неба.

Я прикинул, что до одного я мог бы дотянуться. Яблоко было круглое и блестящее и, казалось, прямо на глазах доспевало под жарким солнцем. Рот у меня наполнился слюной. Найдя удобный сук, чтобы поставить на него ногу, я принялся карабкаться на дерево.

До заветного плода оставалось всего две ветви, когда меня остановил пронзительный оклик, раздавшийся со стороны моста. Вслед за этим криком послышались быстрый цокот копыт и бряцанье металла. Что было сил вцепившись в ветку над головой, я попробовал, прочен ли подо мной сук, а потом, осторожно раздвинув листья, глянул на мост. К городу направлялся конный отряд. Во главе его в одиночестве ехал на высоком гнедом жеребце мужчина с непокрытой головой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});