Призраки дома на Горького - Екатерина Робертовна Рождественская

не сравнить, там было побогаче, но тоже вполне порядочно, хоть и купить было особо нечего. Прямо под домом, например, располагалась двухэтажная галантерея, да еще несколько других невнятных одежных магазинов. Лидка сходила туда один раз на разведку, посмотрела, пощупала, пофукала и зареклась там больше появляться – не товар, а одна стыдоба – длинные пыльные вешалки деревенских ситцевых халатов необъятных размеров, разложенные по стопочкам семейные панталоны с начесом и блестящие атласные лифчики с бессчетным количеством мелких белых пуговок, которые без помощи и застегнуть-то невозможно.

И хоть магазины по большей части пустовали, но достать, ухватить, разыскать, урвать что-нибудь в этих центровых местах все-таки было можно. С пустыми руками никогда не возвращались. Напротив дома находился продмаг, который у местных – лифтерша называла его именно так – значился как «кишка». Видимо, из-за своей неимоверной узости и длинноты. В «кишке» всегда пованивало бывшими продуктами, каким-то застойным салом, костной пылью, тухлым мясом и еще чем-то органическим, может, голодным человеческим ожиданием, скорее всего, именно оно могло иметь такой искореженный неистребимый запах. Живая еда редко когда продавалась, в основном законсервированная, замаринованная, засоленная, засушенная. Но ничего, изредка и в «кишку» что-то вбрасывали, ведь этот магазин находился на главной улице страны и иностранцы сюда тоже из любопытства заглядывали. Именно в этом продуктовом Лидка и охотилась – близко, удобно, перешла дорогу – и все, не то что на улицу Герцена ходить – молоко в одном магазине, рыба в другом, и почему-то именно рядом с консерваторией, мясо в третьем, хлеба вообще нет, короче, набегаешься. И для Лидки как для хозяйки большого дома было это очень важно.

И если «кишка» была на каждый день, то к праздникам надо было охотиться в Елисеевском, что было дальше от дома, и в очередях там надо было отстоять намного дольше и по несколько раз – из отдела в кассу, из кассы в отдел, потом еще и еще раз, можно было целый день там провести. Но за деликатесами – только туда, это и дураку понятно. Намного меньше проблем стало с продуктами, когда известный певец Давид Коб познакомил Роберта с самим директором Елисеевского, с которым давно дружил, как, впрочем, дружил и со всей Москвой, легко раздаривая эти знакомства, никогда ничего не скрывал, был с друзьями в этом отношении несказанно щедр. Но Лидка Елисеевский не любила – «выставкой народного хозяйства» называла, а предпочитала все-таки ходить напротив, в свою длинную и узкую «кишку».

Письмоносцы

Рано поутру Лидка вместо зарядки разминалась, поднимая газеты и письма с пола около двери. Иногда все у входа было просто засыпано корреспонденцией. Роберт выписывал бесчисленное количество газет и журналов, но почта все равно состояла в основном из писем. Очень люди его уважали за стихи и песни, писали много, жаловались, советовались, хвалили, обращались с просьбами – в общем, по-всякому, а как только он стал вести по телевизору еще и передачу «Документальный экран», то поток писем увеличился в разы. В основном-то советские граждане привыкли отправлять свою корреспонденцию по организациям, начиная, как водится, с обращения: «Дорогая редакция!» Так и шли послания в музыкальный отдел на радио и телевидение, в редакцию журнала «Юность», куда Роберт с самых институтских времен отдавал свои новые стихи, в секретариат Союза писателей, мало ли было адресов! Но, бывало, приходили письма и на адрес Крещенских.

«Дорогой товарищ Роберт!

Думала-гадала, к кому обратиться с наболевшей, если хотите, просьбой, и всплыло перед глазами Ваше честное лицо!

Товарищ Роберт!

Что творится кругом! Нельзя выйти за порог спокойно, без опаски, чтобы в уши не лезли со всех сторон эти гадкие, грязные до ужаса, омерзительные ругательства! Отовсюду они лезут в уши! До чего опустился и распустился народ русский – ни шагу без мата! Даже в метро не стесняются, даже в автобусе, при женщинах и детях! И самое страшное, что ЖЕНЩИНЫ молчат как ни в чем не бывало, как будто так и надо. Ведь что-то надо делать, как-то бороться с этим страшным злом! Ведь грязь эта расползается дальше-больше.

Ну придумайте вы что-нибудь, меры какие-нибудь, вроде штрафа, что ли! Нельзя же молчать и глотать эту мерзость безропотно, беспомощно. Почему наше уважаемое правительство считает, что грязные руки (я имею в виду взятки) страшнее грязных языков?! Ведь, как давно известно всем умным людям, все зло начинается с нечистого языка! Сначала грязные мысли, потом – грязные дела.

Надо с этим бороться!

И лично Вы с Вашим авторитетом многого можете добиться в этом вопросе.

Умоляю Вас, ради светлого будущего наших Детей, в том числе и ваших лично!

Вы обязаны поднять этот вопрос. В газетах, в стихах, на телевидении, в правительстве, если хотите!

Спасать надо язык русский, а вместе с этим надо душу русскую приподнять из грязи, а потом и вырвать ее оттуда. Очиститься! Знаю, на это уйдет время, мы, наше поколение, результатов еще не увидим, но ДЕТИ наши будут очищены!

Не сомневаюсь, что и Вас этот вопрос мучает, удивляюсь только, почему бездействуете.

Галина Иванна Урмузова. Москва, Рязанский проспект».

Письма эти стали неотъемлемой особенностью нового адреса, словно все эти годы ждали, когда наконец семья известного советского поэта переедет на улицу Горького, чтобы пролезть в заветную дверную щель квартиры номер 70. Со всего Союза, из больших городов и мелких деревушек нескончаемым потоком шло все, что можно было послать по почте, – конверты, открытки, рукописи, вырезки из газет и журналов. Все они пролезали, вздыхая, кряхтя и отталкивая друг друга, чтобы непременно первыми упасть на пол, по которому ходит сам поэт Крещенский! Вздыхала и кряхтела, конечно же, лифтерша Нина Иосифовна, которой из-за переезда Крещенских заметно прибавилось работы. Она и озвучивала кряхтеньем свою работу рано поутру, когда весь подъезд еще крепко спал.

Особо необычные, интересные или даже жуткие письма – а бывали всякие – Лида отдавала Анатолию, после того как Робочка на них ответит – а он не оставлял безответным ни одного письма, кроме уж самых вопиющих. Сначала складывала их в заветную синюю папку в ящик, где за долгие годы накопились фотографии, театральные программки и либретто из Большого театра, которые аккуратно собирала. Эта папка и раньше была пухлой, а как только семья переехала на улицу Горького, стала расти день ото дня и начинала уже застревать в ящике. Потом Лидка завела отдельную, зеленую, решив не смешивать