Башня одиночества - Валерио Манфреди

На следующий день Филипп вышел из гостиницы рано, спустился в долину Цирка Максим и направился по переулку Югарио. Видно было, как наверху, справа, на склонах Палатинского холма, работают археологи, вскоре показались и другие, ведущие раскопки на Форуме, в месте проведения комиций. Новый режим дал мощный толчок раскопкам Древнего Рима, и по всему городу кипели работы по разрушению и реконструкции. Поговаривали об установке мавзолея Августа, о прокладке улицы, долженствующей соединить замок Сант-Анджело с площадью Святого Петра, разрушив древний район Борго, и еще одной, которая пройдет от площади Венеции до Колизея, погубив квартал эпох Средневековья и Возрождения на месте древнего форума Нервы. Филипп Гаррет не понимал, как итальянцы терпят власть, кичившуюся планами по восстановлению их великого тысячелетнего прошлого и разрушающую под весьма спорные проекты значительную часть исторического наследия.

На площади Венеции он сел в коляску и велел отвезти себя в Генеральную Конгрегацию ордена иезуитов, где ему был оказан учтивый, но короткий прием.

— Падре Антонелли? Да, конечно, он несколько лет жил у нас, но теперь его нет в Риме.

— Мне нужно срочно с ним поговорить.

— Могу ли я узнать причину вашей просьбы, синьор…

— Гаррет, Филипп Гаррет. Я француз американского происхождения, вот уже несколько лет живу в Париже и занимаюсь исследовательской работой в Музее антропологии.

— Гаррет? А вы, случайно…

— Да, падре, я сын Десмонда Гаррета, американского антрополога, который десять лет назад вел свои исследования здесь, в Риме, вместе с падре Антонелли. В то время падре был директором Библиотеки Ватикана, если я не ошибаюсь.

Иезуит помолчал, будто силился что-то вспомнить, а потом сказал:

— Вы действительно не ошибаетесь, доктор Гаррет. К сожалению, вы не можете встретиться с падре Антонелли. Наш брат очень болен и никого не принимает.

Филипп не смог скрыть досады.

— Падре, я хочу встретиться с вашим братом по очень важной причине. Дело в том, что мой отец десять лет назад бесследно исчез в пустыне Сахара, и я ищу его следы везде, где он останавливался в ходе своего путешествия. Возможно, падре Антонелли предоставит мне ценнейшие сведения, так что простите мою настойчивость. Мне хватит нескольких минут, чтобы узнать все необходимое…

Иезуит покачал головой:

— Мне очень жаль, доктор Гаррет, но состояние здоровья падре Антонелли не позволяет ему принимать посетителей.

— Вы даже не можете сказать мне, где он находится?

— К сожалению, нет. — Священник встал со своего кресла, обошел массивный ореховый стол и проводил гостя до дверей. — Мне в самом деле жаль, поверьте, — сказал он с подобающей случаю улыбкой. — Однако я желаю вам удачи.

Он закрыл за гостем дверь и снова сел за письменный стол.

2

Филипп быстрым шагом прошел по длинному коридору с вощеным полом, ведущему к выходу, и оказался на улице.

Дневной свет ослепил его и вернул к реальности, к осознанию своего поражения. Первая попытка зашла в тупик. Оставалось только снова взять в руки книгу отца и постараться понять другие послания, насколько это возможно.

Он дошел до Пьяцца дель Пополо, снова нанял там коляску, но, уже почти отъехав, вдруг передумал и отпустил извозчика. В глубине площади, у начала улицы Корсо, он увидел человека в светло-серой одежде, с портфелем под мышкой — старого друга, с которым они вместе пару лет жили в Париже во время учебы. Филипп догнал его, положил руку на плечо и окликнул:

— Джорджо!

— Черт бы меня побрал! — изумился тот. — Филипп Гаррет. Ты откуда взялся?

— Найдется у тебя полчасика, чтобы выпить кофе со старым другом?

— Я поклялся жене, что помогу ей выбрать праздничное платье для свадьбы ее сестры, но она подождет. Проклятие, Филипп Гаррет, поверить не могу!

Они сели за столиком в «Розати», и Филипп заказал два кофе. За десять минут они рассказали друг другу, что произошло с ними в последние несколько лет. Джорджо Ливерани женился, у него родились двое детей, мальчик и девочка, и он тут же показал другу их фотографии, лежавшие в бумажнике. Кроме того, он стал инспектором отдела классического искусства в Музее Ватикана.

— Я знал, что ты там работаешь. Мои поздравления. Давно тебя повысили?

— В прошлом году. А ты как?

— Взял отпуск в музее. Охочусь за своим отцом.

Джорджо Ливерани опустил глаза.

— Я слышал, что он…

— Умер?.. Может, и так, — ответил Филипп. — Но возможно, он жив. Есть некоторые знаки…

— Желаю тебе с этим справиться. Твой отец был великим человеком.

Филипп заглянул ему в глаза:

— Джорджо, ты ведь мог бы мне помочь.

— Я? Охотно, но…

— Десять лет назад мой отец довольно долго работал здесь, в Риме, с человеком, который в то время был директором Библиотеки Ватикана, иезуитом по имени Антонелли. Ты что-нибудь о нем знаешь?

— Джузеппе Антонелли. Какое-то время назад подал в отставку. Кажется, по состоянию здоровья.

— Это мне известно. Я был в Конгрегации, но там не сказали, где его можно найти.

— Боюсь, я тоже этого не представляю.

— А кто стал его преемником?

— Если не ошибаюсь, преемника еще не назначили. Его обязанности временно исполняет директор Ватиканской обсерватории — падре Эрнесто Бони.

— Знаменитый математик. Ты знаком с ним лично? Можешь устроить мне встречу?

— Я несколько раз встречал его на заседаниях Папской академии. В общем, могу попытаться.

— Буду тебе очень признателен. Джорджо, для меня это вопрос жизни и смерти.

— Охотно верю. Ты был очень привязан к своему отцу. Конечно, то, что он вот так исчез… внезапно…

Филипп опустил голову.

— Прости, не хотел навевать тебе грустные воспоминания.

— Не извиняйся. Я считаю, что исчезновение моего отца десять лет назад было его сознательным выбором. Предложенная им гипотеза толкования Книги Бытия в антропологическом ключе вызвала бурную критику, его репутация ученого была поставлена под сомнение. Он оказался в осаде и отправился в пустыню, чтобы найти решающие доказательства, а может, хотел остаться наедине с собой. Пустыня как горнило: выжигает все наносное, оставляя только истинную сущность человека.

— А теперь твой отец посылает тебе знаки?

— Да.

— Может, он хочет сообщить о результатах своих исследований?

— Может быть. Или пытается передать мне свои знания и еще дальше углубиться в пустыню. Я его хорошо знаю, и такое предположение кажется мне наиболее вероятным.

— Где ты остановился?

— На Авентинском холме, в пансионе «Диана».

— Тихое, спокойное местечко, если я не ошибаюсь. Я позвоню тебе туда, как только договорюсь о встрече с падре Бони.

— Буду тебе очень признателен.

— Ну… — сказал Ливерани, — боюсь, мне нужно идти. Кто еще позаботится о моей жене?

— Джорджо?

— Да?

— Как ты думаешь, почему они не хотят, чтобы я встречался с падре Антонелли?

— Не знаю. Но не обязательно для этого есть какая-то причина. Говорят, в последнее время он вел себя очень странно… Но может, все дело в болезни. — Он взглянул на часы. — Мне, правда, пора идти, извини. Я хотел бы посидеть с тобой подольше. Если задержишься тут на несколько дней, надеюсь, мы еще увидимся. Можем сходить куда-нибудь поужинать вместе… Знаешь, я так рад тебя встретить… И еще… И еще мне стало немного грустно. Ты напомнил мне о наших юношеских мечтах, о наших смелых прожектах. И кем я стал? По восемь часов в сутки сижу за письменным столом. Каждый божий день. Рождество в горах, август на море. Каждый год. Каждый божий год.

— Но у тебя такая замечательная семья.

— Да, — сказал Джорджо Ливерани. — У меня замечательная семья.

Он встал и быстрым шагом направился к остановке трамвая.

Свинцовое небо с рваными, стремительно бегущими облаками нависало над великой площадью, сотворенной Бернини, над бледностью пустынной колоннады и одиноким шпилем, прямым и стойким, словно перст Божий. Яростные порывы ветра мешали дождевые потоки со струями фонтана, волновали пленку воды, покрывшую базальтовую мостовую, похожую на бурное адское море. При каждой вспышке молнии черное зеркало площади отражало этот внезапный огонь, очертания купола четко выделялись в ночи и оживали безмолвные статуи, венчавшие портик.

Черный автомобиль проехал через стену Льва IV и остановился у ворот Сан-Дамазо. Из караульной будки под проливной дождь вышел папский гвардеец, оглядел машину, обошел вокруг, мимо неустанно работавших дворников, мимо водителя, и остановился у пассажирской двери, чтобы рассмотреть человека на заднем сиденье — мужчину лет пятидесяти в надвинутой на глаза шляпе. Гвардеец сделал водителю знак, и большой черный автомобиль въехал во двор, где уже ждал встречающий в длинном плаще, укрывавшийся от дождя под зонтом.