Потомок Каина - Такэо Арисима

Нинъэмон толкнул дверь и вошёл в контору. Трое молодых парней развели костёр прямо на земляном полу и грелись. Крестьяне, занимавшиеся извозом, слыли отчаянными и грубыми. То и дело отодвигаясь от костра, разгоравшегося всё жарче, они вели разговор о шайке картёжников, которые появились в городке: сезон дождей был для них наиболее благоприятным временем. Говорили, будто они хотели обобрать крестьян, но обожглись на этом деле, и их всех в скором времени выпроводят из города.

— Ты тоже, пожалуй, не прочь бы сыграть разок и зашибить деньгу! — вызывающе сказал один из парней Нинъэмону.

В комнате было темно и сыро. Нинъэмон молча протиснулся к огню. На улице шаркали соломенными сандалиями редкие прохожие, обычного для этого времени года оживления не было и в помине. Молодой конторщик дремал, подперев щёку рукой, в которой он сжимал кисточку для письма. Так, в праздной скуке, они провели два с лишним часа, ожидая грузов. Глупая болтовня всем надоела, и в конторе воцарилось угрюмое молчание, людей одолевала зевота.

— А что, не сыграть ли нам по маленькой? — вдруг предложил Нинъэмон, обведя всех взглядом.

Он улыбался редкой для него простодушной улыбкой. Глядя на его улыбающееся лицо, все невольно к нему потянулись. Принесли циновки. Четверо сели в круг. Один осторожно взял со стола конторщика чайную чашку. Другой извлёк из-за пазухи две игральные кости.

Услышав возбуждённые голоса, конторщик проснулся. Игра была в самом разгаре. Конторщик чуть было не поддался искушению, но вовремя спохватился.

— Эй, такими вещами здесь нельзя заниматься!

— Раз нельзя, так пойди, чёрт подери, найди нам грузы, — отмахнулся Нинъэмон.

Наступил день, а грузов всё не было. Нинъэмону не везло, и он уже жалел, что предложил начать игру. И чем горше становилось у него на душе, тем сильнее не везло в игре. Расстроенный и раздражённый, он резко поднялся с места. Его партнёры что-то сказали, но он, даже не оглянувшись, вышел из конторы. Дождь не прекращался. По земле тяжело стлался дым, вылетавший из кухонных труб.

От дождя всё намокло и разбухло — деревья, трава, земля. Небо висело так низко, что, казалось, вот-вот рухнет на землю. Мрачный как туча, Нинъэмон отправился домой. Он готов был сейчас на любое сумасбродство, только бы облегчить душу. Подъезжая к дому, он заметил, что трое старших детей Сато, промокшие с головы до ног, закинув за спину узелки, возвращаются, видимо из школы, прямо по его полю, чтобы сократить себе путь. Нинъэмон крикнул им, чтобы остановились. Ребята оглянулись и, увидев Долговязого, изменились в лице от страха. Они подняли руки, готовясь защитить себя от ударов, и стояли неподвижно, словно приросли к земле.

— Вы что же это, паршивцы, топчете чужое поле? Крестьянские отродья, а не знаете, что поле надо беречь?

— А ну идите, идите сюда! — заорал Нинъэмон, выпрямившись во весь рост и злобно глядя на детей.

Испуганные дети с плачем, боязливо приблизились к нему. Железный кулак Нинъэмона опустился на щёку худенькой старшей девочки, едва не своротив ей скулу. Дети громко заревели, словно им всем разом стало больно. Но Нинъэмон не пощадил ни старших, ни младших — всех отлупил.

Он пришёл домой. Жена, сидя на циновке, шумно рубила солому на корм лошади. Ребёнок, высунув из лохмотьев свою круглую большую голову, следил за дождевыми каплями, падающими с потолка. Духота была такой же гнетущей, как настроение Нинъэмона, грязь в хижине особенно бросалась в глаза после относительной чистоты транспортной конторы. Нинъэмон молча прибрал лошадь и поспешил выйти на воздух. Капли дождя забирались под одежду, вызывая озноб. Раздражение Нинъэмона всё росло. Он направился было к хибарке Йодзю, но вдруг вспомнил, что все сейчас собрались у храма, и тоже пошёл туда.

С самого утра пятьдесят арендаторов дожидались помещика. Тот появился лишь после полудня, в сопровождении управляющего. На нём было дорогое тёплое пальто. Заняв почётное место, помещик молитвенно сложил — ладони и важно повернулся лицом к храму. Затем высокомерно обратился к крестьянам со словами, из которых они и половины не поняли. Лица их выражали недоумение, однако они кивали головой всякий раз, когда хозяин делал паузу. Наконец подошла очередь выступить Касаи. Прежде всего он заявил, что помещик — это отец, а арендаторы — его дети, а затем довольно бойко изложил требования арендаторов, на ходу опровергая их, как неразумные, придуманные тёмными людьми и потому несвоевременные, и ещё что-то в таком же духе. Нинъэмон пришёл как раз в тот момент, когда говорил Касаи, и, прислонившись к дверному косяку, стал слушать.

— А теперь, когда мы высказали свои просьбы, нам надобно слить наши сердца воедино и не беспокоить господина управляющего. — Тут Касаи обвёл взглядом собравшихся. — Как говорится в одном из псалмов Тэнри: «Все страны живут в добром согласии». Так и мы должны строго придерживаться установленных правил. Нас много, но это в равной степени справедливо для всех. Вот, господин, некоторые арендаторы посеяли льна больше, чем полагается. Это достойно лишь порицания, такого своеволия нельзя допускать.

Нинъэмон пренебрёг правилами пользования землёй и половину участка засеял льном. Поэтому слова Касаи он принял на свой счёт.

— Один из этих бесчестных людей даже не пожелал явиться сюда!

У Нинъэмона в ушах зазвенело от ярости. Ещё что-то вкрадчиво болтал Касаи, читал ещё какие-то нравоучения помещик, но вскоре Нинъэмон услышал, как все стали шумно подниматься со своих мест. Нинъэмон угрюмо смотрел на выходивших из дома. Массивная фигура владельца фермы, в молодости, видно, немало потрудившегося, внушала невольный страх. Нинъэмон провожал Касаи злобным взглядом.

Через некоторое время, шумно и весело болтая, стали расходиться арендаторы. Позже других показался Йодзю. Небольшого роста, он со спины выглядел молодым, почти юношей. Нинъэмон нагнал его и ударил по уху. Йодзю покачнулся, схватился за ухо и, даже не оглянувшись, пустился наутёк, как кролик, подгоняемый рёвом хищного зверя. Он надеялся найти защиту у идущих впереди, догнал их и стал прятаться.

— Ты кто, нищий, вор или просто скотина? Зачем подучил своих сопляков вытаптывать чужое поле? Я тебе покажу! Ну-ка иди сюда! — орал Нинъэмон.

Он налетел на Йодзю. Несколько человек бросились их разнимать, и все вместе, сплетясь в клубок, повалились на грязную глинистую дорогу. Когда наконец удалось оторвать Нинъэмона от Йодзю, Йодзю был бледен как мертвец. Ему здорово досталось. Тем, кто оказался в роли посредников, пришлось свернуть к домику Йодзю. По пути они пытались умиротворить Нинъэмона.

В хибарке, забившись в угол, всё ещё горько плакала избитая Нинъэмоном старшая дочь Йодзю. Жена Йодзю, с длинными угольными щипцами в руке, и жена Нинъэмона, с младенцем за спиной, сидели, разделённые очагом, и изливали друг на друга потоки брани. Увидев, что вслед за Йодзю, облепленным грязью и окровавленным, в дом вошёл Нинъэмон, жена Йодзю вскочила и, ни о чём не спрашивая, вызывающе стала перед Нинъэмоном. Скрежеща зубами, она «выпучила на него глаза, готовые выскочить из орбит, но от душившей её ярости не могла произнести ни слова. Вдруг она замахнулась щипцами, однако Нинъэмон легко вырвал их у неё из рук. Когда же она попыталась укусить обидчика, он отшвырнул её в сторону. Не слушая посредников, которые уговаривали их выпить по чашечке сакэ и разойтись с миром, Нинъэмон забрал жену и отправился домой. Жена Йодзю, как была босая, с бранью побелела за ними, продолжая поносить их и после того, как они скрылись в хибарке.

Нинъэмон уселся возле очага и молча смотрел на бесновавшуюся женщину. Такой оборот дела оказался для него неожиданным. Странное смятение наполнило его душу. То, что ему вдруг пришлось порвать с любовницей, и злило его, и забавляло, и вызывало сожаление. Нинъэмон не отвечал на её ругань, и она не входила в дом. Наконец, прокричав охрипшим голосом последнее оскорбление, она под дождём ушла к себе. В уголках рта Нинъэмона появилась насмешливая складка. Вот к чему привела его глупость. «А, наплевать!» — решил он.

Нинъэмон вдруг почувствовал страшную усталость и какое-то тупое безразличие. Так не хотелось выслушивать горькие слова ревности от жены, только сейчас узнавшей правду. Кроме того, он вдруг понял, что способен па любую жестокость. Значит, надо попридержать свой характер. Чтобы избежать упрёков жены, Нинъэмон засыпал её приказаниями. Потом он поспешно съел свой поздний ужин и, с шумом отбросив палочки для еды, как был, в грязной, пропитанной потом одежде, вышел из дому. Ноги несли его н притону, устроенному наехавшими в деревню картёжниками.

5

Дожди, лившие почти целый месяц, наконец прекратились, и установилась ясная погода. Лето сразу вступило в свои' права. Повсюду как-то незаметно расцвели и распустились цветы, в лесу зазеленели и разрослись листья диких вишен и магнолий. Вместе с летом пришла тяжёлая, удушливая, как в парной бане, жара. На полях появились заросли сорняков, заглушавших посевы. Со страшной быстротой расплодились вредители. Напрасно надеялись крестьяне на то, что от длительных дождей насекомые погибли. Над капустой как ни в чём не бывало тучами носились бабочки-капустницы. Посевы бобов буквально кишели вредителями. На ячмене появились чёрные точки головни, листья картофеля покрылись предательским белым налётом мучнистой росы. Слепни и комары, жужжа, кружились над полями, как разведчики какой-то огромной армии. Лачуги были увешаны грязным тряпьём, которое во время дождей мокрым сваливалось в кучу.