Мусор, сумерки, капуста - Наталия Медведева

Виктор первым примчался. Ох, он и без приглашения ту мач (Слишком), а тут возомнил, что к нему интерес особый. Теперь еще, после клуба, он имеет будто бы право на большее. И так всегда гогочет, хватает, хлопает, а теперь и кричит: «Ю ар насинг бат чикен!» (Да ты цыпленок!). Я не люблю голубых, скрывающих, боящихся, глаза прячущих. Сам немного такой, и себя за это не люблю. Но таких, как Виктор, с такими, как он, я тоже не хочу. Что-то в нем от дровосека, от финна. Безудержная природа лезет из него слишком грубо. Я не люблю карикатурных геев, в цепях и коже, с усами американских полицейских из Санта-Моники. Мне бы хотелось, чтобы все было гармонично и с тактом. Не прячась, но и не гогоча. Не облизывая губы, как после мяса, но и не скрывая дрожь на губах минутную. Иногда мне кажется, что просто-напросто мне хочется человеческого тепла. Никакого ни гомосексуального, ни бисексуального, ни гетеросексуального, а просто хьюманбиинского (англ. Человеческого). Но у людей времени нет даже на то, чтобы в глаза друг другу посмотреть. Да и когда они смотрят, что видят? У кого компьютерный экран в глазах блестит, у кого джек-пот машина, а искры Божьей…

Надо сказать, что очень удачна моя затея с приглашениями. Много народу, и все покупают. Я имел возможность познакомиться с явными товарищами — теперь буду называть их так, — но так как я выбрал уже друга барабанщика, то и не стал тратиться на знакомства, на перешагивание через барьер этот жуткий для меня. Я их жду, и что-то мне говорит, что они должны прийти. Придут. Всего два дня прошло.

Кстати, о словаре. Хотелось бы сказать — не верьте всему, что там сказано. То есть не все так, как там сказано. Особенно о событиях последних лет — будто писано на ходу, под объявления по радио. Да и события прошлого тоже поданы с сегодняшнего на них взгляда, с сегодняшней политики. Все приглажено и очень поверхностно. Да, очень, надо сказать, ревизионистский словарик. О наших, эстонцах, все с национальной только стороны. «Будем эстонцами, став европейцами!» — фраза Суитса фигурирует, но нет даже ни единого портретика и карты Эстонии нет. Маленькую даже не поместили, бедняжку. Впрочем, все это не важно. Кто этим интересуется — единицы специалистов. А массы, основное население… они смотрят телеигру о форте Байяр. И это в то время, когда по третьему каналу показывают четвертую серию об алжирской войне. Семь процентов телезрителей смотрели эту передачу, а тридцать два и четырнадцать процентов смотрели художественные фильмы. Это из четырехсот опрошенных «Фигаро». Да и читают они романы теток, берущих с государственно-административных должностей отпуска на год для написания коровьей жвачки. Сама литература авансцены — та, о которой говорят и по TV, и по радио — корова! А где же те безумцы, делающие из литературы плотоядное, пожирающее душу и плоть, так, что вены себе хочется перерезать над ней, так, что всю ночь прокуренную не уснуть и только как оборотень завыть остается… в космос?

Мне показалось, что заболеваю, и я быстро съел несколько таблеток, в том числе и ринутан. То-то в инструкции написано, что не рекомендуется при вождении машины — такая сразу слабость от них и будто поплыл куда-то. Залез в постель, но не уснул. Лежал, повернувшись лицом к ширме, и в щелочку на ежа смотрел. И такое у меня в голове началось… Но не стал прогонять мысли, а, наоборот, затаившись, не шевелясь, будто боясь расплескать, стал концентрировать их.

Как будто подкупил людей, приходил к ним в черных очках, которые мне дал поносить Антонио. Эти люди никогда не видели моих глаз. Я их подкупил, чтобы они устроили киднепинг барабанщика. У меня было готово помещение для него. Там была установлена камера, и я мог наблюдать за ним со своей кровати, вот так же глядя в щель, только на месте ежа-шара был экран. Люди, подкупленные мной, должны были не только украсть барабанщика, но и — страшно сказать — пытать его. А я бы наблюдал. Откуда, откуда во мне это?! За что я его так? Только сейчас я подумал, что не его, а себя самого. Это сложно объяснить, но, видимо, я через него хотел все сам почувствовать. Вот трусость до чего довела! Я так боюсь этого, что уже придумал это как наказание. Или мне на самом деле наказать кого-то хочется за эти мои беспомощные желания? За трусость и зависимость, пока еще психологическую, но она, видимо, куда страшнее, чем физическая. Физическое приходит только оттого, что психологическое незаглушимо, в мозгу тюкает молоточками. Ох, эти люди там, мной подкупленные, очень нехорошо поступали. Они его будто бы распяли на лежаке, голого, конечно. А я лежал на животе и в щелочку ширмы смотрел на «экран», трус! дыхание ускоренное затая. Я как в этом жутком фильме «Реаниматор» был подключен мозгом к его органам. То есть они его трогали, а ощущал я. Или это я себя так довел, что ощущать мог? Тем более что одну руку под себя положил. Его ноги были широко разведены и как-то там устроено было, что их можно было сгибать, как на гинекологическом кресле. И я очень близко был лицом. То есть на «экране» все было крупным планом дано. Они стали вводить в него металлический блестящий вибратор. Только он оказался куда больше, чем тот, что на полу у меня прыгает.

Я прикрыл глаза, встал, медленно — не расплескать! — дошел до ванной и достал его из аптечки. Когда аптечку закрывал, сильнее глаза зажмурил — чтобы, не дай Бог, себя в зеркало увидеть. С ума бы сошел, увидев этот ужас. Вернулся на постель и опять лег на живот, только брюки уже расстегнул и спустил. И в щелочку, в щелочку «смотрю» на «экран», чуть глаза приоткрыв. И вижу, как ему вводят этот предмет блестящий, и я тогда нашарил баночку с вазелином, быстро провел рукой у себя между ягодиц и вибратор — он такой нудно-тихий звук издает, когда включен, будто второй голос арабской музыки моей, которая так и не прекращалась, — поднес и стал им водить как-то согнувшись, коленки подтянув. И мой бедный член не знал, что ему делать. На «экране» его потрогали, и я тоже стал трогать. От этого я как-то весь содрогнулся и бессознательно и сильно стал вибратором водить, и непонятно было — больно или нет, только хотелось, чтобы боль была до конца. Я стал подвывать в такт своим движениям, приговаривая и будто свою руку поощряя, чтобы она смелее и сильнее дело свое делала. А на «экране» уже даже ничего не видно было, кроме вибратора, входящего и выходящего из него, и даже показалось, что он сам как-то ноги согнул и тазом рванулся вперед. И я то же самое сделал, как загипнотизированный. И сразу тепло разлилось по всему телу и мозгу. Я, видимо, заснул, отключился на несколько минут. Но, когда очнулся, было ужасно.

Глаза у меня были мокрыми, я плакал. Самое же страшное было, когда я отправился в ванную и мне пришлось стирать простыню. В этот момент я увидел себя в зеркале — поднял глаза и увидел, как я смываю с простыни свой собственный кал. Я побежал на кухню, схватил нож и, рыдая во весь голос, застыл с этим ножом в руке.

Во дворе как раз стали собирать пубель. Мусор, сумерки, капуста. И это привело меня в себя — я увидел себя без брюк, на кухне, с ножом, вспомнил, что в ванной простыня в раковине и вибратор остался на постели или куда я его дел… Было бы ужасно, вот так оставить все, чтобы нашли… Мертвый, без брюк, кал на простыне — Оскар Уайльд промелькнул в голове и его суд дикий вибратор… Я представил сразу мужчин из полиции, экспертов, устанавливающих причину смерти, и как они скалятся и комиссар уходит, не дождавшись конца, махнув рукой, — «А-а-а, все ясно, пэдэ вонючий, мерзкий иностранец, саль этранжэ, больной наверняка, я бы их сам, своей бы рукой душил!»

Я выпил белого вина, прямо из бутылки, пошел энергично через комнату в ванную, не забыв включить телевизор — громко, чтобы орал, заглушал бы меня, мой внутренний пульс, — и принял душ. Потом достирал простыню, проверил брюки и плавки, сменил постельное белье, вибратор, конечно, умыл и сел в комнате перед телевизором на пуф Антони, пил вино и смотрел телевизор. Ничего не помню, что там показывали.

Сегодня они пришли в магазин. С. — это Серж, а барабанщик — Дани, так его Серж называет. Только нельзя называть его барабанщиком. Внутренний голос все уговаривал меня, напоминал: только не скажи, только не скажи. Потому что они не сказали. Серж тоже американец, во Франции уже пятнадцать лет. Все почти так, как я и думал. Они как-то запросто вошли и сразу ко мне. Я заметался мысленно — глаза, видимо, на самом деле метались, — но они, особенно Серж, очень просто со мной разговаривали. Приветствовали идею рассылки приглашений. Серж посетовал, что теперь стало очень сложно купить даже просто качественные вещи за недорогую цену. Уж мне-то не надо рассказывать о том, как шьют здесь ширпотреб турки и прочие нелегальные нацменьшинства. Дани все время что-то примерял, он моложе Сержа, но и меня моложе тоже. Видно, очень простой парень. Его Серж воспитал, вероятно. Во Франции. Дани во Франции всего три года. Боже мой, какое счастье, что не было хозяина. Я как-то не учел хозяина, рассылая приглашения товарищам. Хорошо, что не все вместе, не гурьбой приходят. Они купили несколько рубашек, платил Серж, и он же хотел купить парку, только цвет ему не очень. Я тут же нашелся и сказал, что у нас будут еще и я ему оставлю подходящую, только дайте мне ваши координаты. Конечно, зная их адрес, ничего не стоило узнать их телефон по минителю.[10] Но что бы я им сказал, что бы я Сержу сказал? Возьмите меня вместо Дани?.. Серж улыбнулся и оставил телефон на карточке магазина. Они ушли, я засунул карточку глубоко в карман и впал в депрессию.