Коксинель - Дина Рубина

– Давай поменяемся местами, – предложил Карл. – Ты все время оборачиваешься, тебе, должно быть, интересно… Хотя, поверь, там еще нечего смотреть…

***

Улетала я, как обычно, из Берлина. Водителем вызванного такси оказалась женщина – крепкая, широкая в плечах, в животе, в бедрах – какой-то былинный богатырь в юбке. Легко, словно посылку, она подняла мой тяжелый чемодан, закинула в багажник. Я настолько оробела, что по дороге в аэропорт несколько раз пыталась затеять с ней светскую беседу, например, зачем-то назвала Берлин красивым городом. Она отвечала важно, невозмутимо, растягивая буквы: – Йа-а-а, йа-а-а…

Занялось раннее утро, уже схваченное морозцем. Машина свободно мчалась по пустому городу, останавливаясь только на красном. Светофоры выкатывали по зеленой горошине, и мы снова неслись вперед.

Как обычно, в аэропорту Шёнефельд, перед входом в то крыло, где регистрируют и отправляют израильский самолет, пассажиров встречало дуло танка. Мне приходилось улетать рейсом компании «Эль-Аль» из Амстердама, Рима, Венеции, Парижа, Мадрида… Но только в заботливой Германии я видела расставивших ноги автоматчиков между этажами, охранника в ватнике, уныло бредущего с собакой вдоль сетки забора, двоих верховых на лошадях.

С утра лег туман, и оловянная от инея трава чуть курилась седым дымком…

Я смотрела сверху на летное поле из огромного окна того отдельного пустынного отсека, куда загнали израильтян, слышала картавый и шершавый говор иврита за спиной.

– Ну что… они постараются перехватить этот заказ… – рядом со мной, также глядя на летное поле и одновременно разговаривая по мобильному, стоял высокий пожилой мужчина, абсолютно лысый, в роговых очках, с подвижной суховатой физиономией, из тех, что как бы скроены по лекалу вечной усмешки.

– Нет, дорогая моя… немцы обычно выполняют, что обещали…

В моей голове кто-то – вслух – произнес слово: «архитектор». Я не удивилась. У меня нет никаких способностей к парапсихологии, я далека от ясновидения и вообще не люблю предсказаний, столоверчений и задушевных бесед с призраками. Но изредка, в тесном пространстве моей головы, где-то между ушами и лбом, кто-то нехотя, незнакомым голосом, чаще мужским, чем женским, именно вслух, а не мыслью, проборматывает слово-два, совершенно не имеющие отношения к данной минуте. Если удивиться и переспросить – «что-что?» – никто тебе ничего разъяснять не станет, будто шкодливого ангела, произнесшего слово, уже и след простыл: так, пролетал себе над моим чердаком, крикнул в слуховое оконце и дальше полетел.

Пожилой господин убрал мобильник в карман плаща, побарабанил пальцами по стеклу, проследил взглядом солдата с собакой, трусцой бредущих вдоль ограды, и вдруг сказал, не глядя на меня:

– Немцы так старательно чураются своего прошлого, так истово пытаются избыть его, что в этом старании неизбежно повторяют некоторые внешние приметы прошлого, даже если те означают противоположные намерения.

То, что он одной фразой сформулировал мои смутные ощущения, просто потрясло меня. Неужели он думал над этим так же напряженно, как и я…

– И это очень вредно для здоровья народа.

– Какого народа? – спросила я.

– Немецкого, – сказал он. Объявили посадку…

– …Ничего, если я сяду тут, рядом? – спросил он, когда уже велели пристегнуть ремни и выяснилось, что место около меня осталось незанятым. – Ничего не имею против детей, но тот младенец явно собрался орать всю дорогу… – он мотнул бритой головой в направлении своих бывших соседей, откуда и вправду раздавался благой ор здорового израильского дитяти полутора-двух лет.

После взлета он достал из портфеля журнал «BAUMEISTER» и минут двадцать листал его, останавливаясь на каких-то фотографиях и чертежах. Я удовлетворенно поздравила себя с чистой работой моих таинственных осведомителей.

По проходу повезли напитки. Я выбрала апельсиновый сок, мой сосед взял сухого красного… Когда стюардесса везла свою тележку обратно, он остановил ее и спросил:

– Но кроме этой кошерной бурды есть приличное спиртное?

И она принесла ему виски…

– А вот виски отличный, – отпив глоток, проговорил он, ни к кому не обращаясь… Перевернул журнальный лист и стал внимательно читать какую-то статью…

– …Решением ЮНЕСКО Тель-Авив включен в число памятников мировой архитектуры, – вдруг проговорил он так же безадресно, словно бы себе самому, как и раньше, в аэропорту. Но поднял голову и впервые взглянул мне прямо в глаза. У него был жесткий, насмешливый и даже вызывающий взгляд.

– Тель-Авив? – удивилась я сдержанно.

– Ну да… Это же столица «баухауза»… Во всех иных местах почти весь «баухауз» разбомблен в годы войны…

– Верно… Тель-Авив ведь не бомбили… А вы – архитектор?

– Архитектор, да… – пробормотал он. – Назовем это так, – он налил себе еще виски… – Вы не хотите? Напрасно, очень удачный сорт… Теперь наши под это знаменательное событие выколотят из ЮНЕСКО полагающиеся средства и хоть что-то отреставрируют…

– Ага, значит, все эти грязные коробки на Алленби, на бульваре Ротшильд – памятники архитектуры? – уточнила я.

Он усмехнулся.

– Ну-ну, поаккуратнее, пожалуйста… Треть этих грязных коробок понастроил мой отец… А он был архитектором с большой буквы, одним из родоначальников стиля… К тому же приволок в наши пальмы свою немецкую тоску… «Омниа меа мекум порто», – глухо добавил он… – Вы правда не хотите глоток виски?

– Нет, спасибо… – я с любопытством взглянула на него, решаясь задать вопрос… – А вы, стало быть… от этой тоски избавлены?

– О, да! – охотно и просто отозвался он… – В Германии сейчас оказался впервые после многих, очень многих лет… Исключительно по делу. А разные глупые мысли по поводу прошлого… отлично заглушаются отличным спиртным.

– Германия – замечательная страна… – вдруг проговорила я упрямо, словно он утверждал обратное.

Несколько мгновений мы молча глядели друг на друга. Он отвел глаза…

– Захотелось на старости лет увидеть наш дом… Идиотское желание.

– А вы родились до войны? – удивилась я. Он моложаво выглядел – возможно, благодаря этому суховатому крою внешности.

– Спасибо… Да, я родился до войны… и отлично помню наш дом на Кёнигсаллее, знаете – в Грюневальде? Это был один из самых респектабельных районов Берлина. Мой отец был знаменитым архитектором, владельцем архитектурного бюро… И нашу квартиру отлично помню: огромная гостиная… рояль – вот тут, справа… мама хорошо пела, у нас постоянно музицировали известные музыканты… Многие из них потом музицировали у нас в Тель-Авиве, чуть ли не в том же составе… Те, у кого хватило дальновидности и мужества бросить все и бежать в Палестину. Остальные музицируют на небесах… М-да, гостиная… дальше по коридору – ряд спален… комната прислуги… Направо кухня, столовая… Отцовский кабинет… Библиотека… Кстати, где-то в семидесятых один из моих друзей, будучи в Германии, приобрел на аукционе книгу из отцовской коллекции средневековой иудаики: «Шевет Йегуда» Шломо ибн Верги, первое, Ад-рианопольское издание, 1553 года… Так-то…

Когда отец вел меня за руку домой, в парадном нас всегда приветствовал привратник, Крюгге, – он снимал кепку и почтительно кланялся «герру архитектору»…

– Вы, конечно, не помните приход Гитлера к власти?

– Но ведь вначале ничего не изменилось… в доме, в жизни… Для меня все началось вот с чего: отец на четвертый мой день рождения подарил мне игрушку – пожарную машину: великолепные тугие колеса из настоящей резины, а главное – выдвижная лестница, с которой можно было играть без конца, придумывать разные истории про пожарных. Меня распирало от счастья! Я вышел погулять с новой игрушкой во двор – у нас был очаровательный зеленый двор с высоченными кленами и чугунными скамьями с такими резными изогнутыми спинками…

– Закрытый двор, – уточнила я.

– Разумеется, закрытый двор, принадлежащий только жильцам нашего дома… И когда я вышел во двор, шестилетний сын привратника, увидев мою машину, расплакался, закричал. Прибежал сам Крюгге и, как-то странно глядя на нас обоих, спросил сына: – Что случилось, Рихард?

– У еврея машина! – прорыдал сын привратника. – Смотри, какая машина у еврея!…

И Крюгге… тогда Крюгге вырвал из моих рук мою машину и сунул ее в руки сыну!

Я помчался домой, вихрем взбежал по высокой лестнице, сердце колотилось в моей груди, чуть не выскакивая: сейчас, сейчас отец восстановит справедливость, вернет мою машину, накажет грабителей!

Я влетел в дом, крича:

– Папа, папа!!! Иди скорей, Крюгге отобрал мою машину!!!

Отец прижал меня к себе, погладил по голове и тихо сказал: – Не плачь, я куплю тебе новую…

И мир рухнул! Рухнул привычный радостный мир, мой мир, в котором отныне не было места ни для меня, ни для нашей семьи…