Одно Рождество - Lana Marcy

меня решительно не было желания продолжать врать той, кому я был дорог. Я бы расстался с ней и раньше, но мне казалось это очень подло бросать кого-то по телефону или сообщению в соцсетях. Хотя предавать и молчать, наверняка было еще хуже. По итогу, как бы я не пытался выйти сухим из воды, я остался виноват со всех сторон, и получил ушат заслуженных помоев на голову. Эвелин обозвала мои отношения с Дункан “киношной романтикой”, а меня — незрелым сопляком. Я молча стерпел все. Да и что бы я сказал? У меня не было ни малейшего намерения переубеждать ее.

По сути, Эви была права. Я бросил ее — прекрасную во всех отношениях женщину — непонятно, ради каких благ. Ведь Хейли ровным счетом ничего мне не обещала и вернулась к своему Джейку. Расставаться с ним, насколько я понял, она не собиралась.

Наверное, есть такие мужчины, который продуманно выбирают себе спутницу жизни; осознанно ищут, считают плюсы и минусы, записывают в столбик недостатки и преимущества, параметры, цвет глаз, взвешивают все с точки зрения логики, и потом, избрав из множества претенденток самую лучшую — женятся. Возможно, такие мужчины есть — но я не из их числа. Хейли накрыла меня как ливень посреди ясного дня. И я не желал прятаться от этой бури.

Но в Риме она освободила меня. Мы шатались по извилистым грязным улочкам допоздна, и я был зол на нее. Мне нужна была определенность, я хотел знать, что будет дальше, куда мы движемся, чего она на самом деле желает? Неужели ее просто заводит вся эта пронзительность, эфемерность, зыбкость и непостоянство? Когда не знаешь, где и в какое время будет следующая встреча?

Я прижал ее к стене в какой-то темной подворотне, и целовал как в последний раз, кусая ее губы. А потом взял и сдуру ляпнул: “Выходи за меня”.

Она несколько мгновений смотрела, точно я вонзил в нее нож: глаза расширены, искусанные губы открыты и едва заметно дрожат. Нет, она не согласна.

Хейли сказала, что я ненормальный. Мы вернулись в номер отеля, и молча без всяких слов и объяснений, занялись любовью. Все что терзало меня — перестало существовать. Была только она на мне, я в ней, мы вдвоем. И ночь. Еще одна украденная у всего мироздания ночь. Я был счастлив, и меня уже мало волновало, что будет дальше. Как-нибудь протяну.

Утром я проводил ее в аэропорт. Перед тем как попрощаться она сказала:

— Фрэнсис, прости меня. Я бы все равно была плохой женой.

Часть 3

Ближе к вечеру резко холодает. Высокие от пола до потолка окна моей квартиры на уютной Кранберри стрит запотевают, и синий вечер видится размытыми огнями проплывающих мимо легковушек. Перед тем как отправится в аэропорт, я выкуриваю сигарету на балконе — третью за сегодня. Я уже давно хочу бросить, в иные дни это почти удается, но приезд Хейли будоражит меня и рука сама тянется к пачке.

Ядовито-желтое такси подъезжает спустя полчаса и я, накинув шарф потеплее, выскакиваю на внезапно промерзшую улицу. Нырнув в тепло салона, удивляюсь тому, как неожиданно изменилась погода. Водитель-индус добродушно подмигивает мне в зеркале:

— Кажется, зима пришла, мистер! — говорит он с забавным акцентом и сжимает плечи, демонстрируя как ему холодно. Я небрежно киваю, мне не очень-то охота рассуждать о погоде с шофером. Все о чем я могу думать, так это о том, что через какой-то час снова увижу Хейли.

Мимо проносятся узкие, почти пустые улочки Бруклина; малоэтажные старые дома из красного и бурого кирпича, высокие крылечки, украшенные еловыми ветками и новогодними гирляндами. Кое-где народ до сих пор не убрал развеселые тыквы после Хэллоуина. На пересечении Монтегю и Генри навалены елки на продажу. Может, стоит все же приобрести одну?

Вскоре мы выезжаем из тихого Бруклина на широкую безликую автостраду и, уткнувшись в телефон, я провожу остаток пути, листая новости и ленты соцсетей. Мне невероятно везет — сегодня пробок нет, и ровно через сорок минут я пребываю в международный терминал Джей Эф Эй Кей.

Все аэропорты мне давно кажутся одинаковыми. За свою актерскую жизнь я налетал тысячи и тысячи миль, и мое сердце редко ускоряет ритм при виде самолета на взлетном поле. Но сегодня у меня трясутся поджилки, а во рту неприятно пересохло. До прилета Хейли остается чуть больше четверти часа, и я сажусь в ближайшем баре, чтобы выпить кофе и выкурить очередную сигарету.

Нет ничего хуже ожидания. Пока минуты ползут одна за другой, безразличные ко всем твоим тревогам и сомнениям.

Вот сейчас, самолет Хейли, вероятно, идет на посадку и, возможно, из иллюминатора уже видны мириады огней этого гигантского города, чем-то смахивающего на увеличенную в масштабе Венецию. Нью-Йорк также расположен на островах: Манхэттен, Статен-Айленд и Лонг-Айленд. Вместо кукольных мостков тут исполинские Бруклинский и Манхэттенский мосты. Вместо узких каналов — потоки рек, речушек и величавый Гудзон.

Я задумчиво курю и смотрю по сторонам. Накануне праздника даже безликий Джей Эф Эй Кей преобразился — огромная разряженная елка посреди зала прибытия, с потолка свисают какие-то невероятные рождественские ангелы из папье-маше, сияющие фонарики слепят янтарно-голубым светом.

За что я порой люблю аэропорты, так это за то, что люди здесь почти всегда настоящие. Тут чаще, чем где-либо, можно встретить лица без напускного безразличия. Искренние улыбки — повсюду. Мужчины, женщины, пенсионеры, студенты и дети сердечно обнимаются, громко приветствуют друг друга, целуются, а некоторые — плачут. Я с нетерпением поглядываю на светящееся табло, слушаю объявления на разных языках, пью свой горький кофе.

Пролетает еще прилично времени, прежде чем я, наконец, вижу знакомую танцующую походку на бегущей дорожке. Хейли Дункан.

Я узнаю ее среди тысяч лиц и фигур: изящная, тонкая, не идет — а парит над землей. На ней мешковатая куртка цвета хаки, грубые высокие ботинки на шнуровке, подчеркивающие стройность ног. Дымчатые очки на пол-лица, видимо, призваны скрыть узнаваемый образ. Но от меня она такими ухищрениями точно не скроется.

Сердце ухает в груди, как ошалелое. Полгода. Шесть месяцев. Да хоть целую жизнь — я вижу ее поразительные глаза вблизи, и все вокруг теряет значение. Мозаика из лиц, голосов, мигающих праздником витрин — а мы вновь обрели друг друга, и она уже в моих объятиях. Я забываю все на свете. Насилу удерживаюсь, чтобы не расцеловать ее прямо здесь на глазах у сотни людей, но этого делать нельзя. Папарацци не дремлют. Хотя, если какой проныра успел заснять наши объятия —