Комсомольский патруль - Олег Грудинин

— А я так понял, что этих нужно выпустить, — Болтов пожал плечами, — я и выпустил. А что они такого натворили?

— Да нет, ничего особенного, — махнул рукой Принцев, — просто мы их задержали вместе с рецидивистом, они в том магазине ссору с продавщицей затеяли, а потом я смекнул, что не знакомы ли они с вором, уж очень подозрительно переглядывались. Ну да ладно, отпустили и отпустили. Пошли по домам.

Закрывая райком, Иванов сказал:

— На днях вас соберу, всех членов штаба, поговорим. А сейчас очень уж поздно, спать хочу, глаза слипаются. Нет, все-таки здорово мы этого вора поймали: раз его за руку...

Уже дома я вспомнил, что парень-спортсмен, о котором рассказывал Болтов как о единственном своем приятеле, который не зазнается, совсем-совсем недавно фигурировал в решении бюро горкома комсомола, в списке спортсменов, больных «звездной болезнью», то есть после незначительных успехов и похвалы потерявших всякое чувство ответственности перед коллективом и возомнивших себя звездами, сияющими над людьми.

«Вот тебе и не зазнается! Что он, Болтов, смеялся надо мной, что ли? Смеялся, наверно, обиделся, что я на него накричал. Вот вредный парень!»

 

Через три дня после первого рейда членов районного штаба вызвал к себе Толя Иванов.

— Подведем первые итоги, — пробасил он мне в телефонную трубку. — Как прошел рейд, какие выводы и проблемы. Словом, к восемнадцати ноль-ноль — у меня.

Выводы у нас были печальные, проблемы — серьезные. Пришли мы хмурые, расстроенные. А когда все уже были в сборе, зазвонил телефон: Иванов сообщил, что задерживается на заводе и, вероятно, в райком прийти сегодня не сможет. Это еще больше огорчило нас. Настроились всё же...

Больше всех огорчился Костя Лепилин. Он, когда еще на собрании актива утверждали членов штаба, предупредил, что у него очень мало свободного времени.

— Я в институте заочно занимаюсь, — перечислял он по пальцам, — и в секции самбо, в спортивном обществе, не говоря уже о том, что работаю на производстве. И по хозяйству мне нужно как-никак помогать. Дед у меня человек пожилой. Стыдно, если он за меня дрова колоть станет или еще что... Может, вы кого-нибудь другого в штаб введете? А я, как член пленума, буду разовые поручения выполнять, пусть и большие...

Косте сказали на собрании, что всячески ему помогут, и посоветовали планировать время так, чтобы хватало на все.

— Вот и планируй, — горячился Костя, услышав, что Иванов не придет. — Он первый чужим временем не дорожит. Безответственность!

Но сердись не сердись, а вечер неожиданно оказался свободным.

Наверно, это был первый за долгое время свободный вечер не только у Кости, потому что мы все растерянно поглядывали на часы. А Костя, поворчав еще немного, покачал головой и ушел. Но скоро вернулся с гармонью.

— Сидите, сидите, — мрачно сказал он, хотя никто из нас и не собирался вставать. — Покажу вам свои способности. Разойдетесь поодиночке, на душе еще хуже будет.

И запела гармонь.

Конечно, в нашем райкоме есть радиоприемник «Урал», есть два телевизора, электропроигрыватель последней марки. Но гармонь вдруг создала в кабинете Иванова особую обстановку: не деловую, но очень нужную в тот момент, — обстановку боевого привала.

Ценные кубки-призы на стальном крашеном сейфе, красный бархат стола, шитые золотом тяжелые кисти знамен районной организации — все это вдруг как бы утратило свою священную строгость, но зато стало более близким, простым, доступным.

Втайне я пожалел в тот вечер, что в кабинете первого секретаря так редко играет гармонь. Это, может, потому, что у нас не сельский райком, а райком комсомола громадного промышленного центра? Район-то наш больше иного города. Нет, все же зря! Молодец Лепилин! Вон даже лица у ребят повеселели.

Я слушал Костю, но меня все время мучила мысль, с которой я пришел в райком: «Первый рейд мы провели неумело и даже грубо. А что же дальше?»

Мы задержали в тот вечер сорок человек: хулиганов, сквернословов, пьяниц. Видимо, они будут попадаться и впредь. Что с ними делать, как перевоспитывать?

А гармонь тем временем пела. И, вероятно, из-за этой мысли как-то совсем по-особому звучали слова старой комсомольской песни:

Дан приказ: ему на запад,Ей — в другую сторону...Уходили комсомольцыНа гражданскую войну.

Уходили, расставались,Покидали тихий край...

Оказывается, не только меня так волновал наш первый рейд. Нина Корнилова, тоненькая девушка с горячим взглядом продолговатых зеленых глаз, вдруг сказала:

— Ничего, ребята, мы еще покажем, у кого сила!.. Нам бы только закон такой — всех хулиганов в тюрьму! Милиция и мы живо бы их за шиворот.

— Это даже хорошо, что Иванов не приехал, — усмехнувшись, сказал Болтов. — Отчет наш был бы неказистый: о таком рейде и говорить нечего. Вот проведем еще несколько, себе в актив запишем, тогда можно и секретарю и кому хочешь докладывать.

Нахмурившийся от слов Болтова Костя неодобрительно покачал головой и снова растянул мехи.

Протрубили трубачи тревогу,Всем по форме к бою снаряжен,Собирался в дальнюю дорогуКомсомольский сводный батальон.

— Нет, ты не права, — медленно повернулся к Нине Павел Сергеев, вечно взъерошенный паренек, формовщик шестого разряда. — В тюрьму — это легче всего... Говорить с людьми надо больше, разъяснять. Вот на вашей фабрике общие собрания проводятся, а цеховые, где, кажется, только бы с людьми и поговорить, — с пятого на десятое. Потому и дела у вас там хуже, чем у других. За такую работу тебя первую за шиворот надо взять.

Нина вспылила:

— Знаешь, не люблю глупых нравоучений! Это у тебя, что ли, на заводе лучше? Ишь ты! Думаешь, если мы в первый же рейд задержали одного нарушителя с моей фабрики, так у нас уж все никуда не годится? Мы, например, не хвастаемся липовыми рационализаторами... — Это явно был намек на какие-то им одним известные дела. Пашин завод и Нинина фабрика соревновались.

Я перебил спорящих:

— Собрания, конечно, надо проводить, ребята, регулярно. Тут не может быть двух мнений. Но собрание собранию рознь. Бывают такие, что лучше и не проводить.

Костя Лепилин встал, осторожно положил гармонь на стул, зашагал по комнате.

— Скучно вы все говорите, — вдруг сказал он, останавливаясь передо мной. — Все прописные истины! А меня вот другое тревожит. Мы в рейде несколько комсомольцев задержали. И ребята будто неплохие, а один, помнишь, Ракитин, сказал тебе: «Толк какой, что я в комсомоле? Неинтересно». Понимаете, ему неинтересно! А ведь если ему у нас скучно, он будет искать, где интересно. И тут ему всякое могут подсунуть. Разные люди есть. — Костя снова заходил по комнате. — Вот мне дед рассказывал, как лет тридцать назад надумал он детекторный приемник сделать. А мне сейчас детекторный приемник ни к чему. Я вырос по сравнению с моим дедом, тогдашним, понимаете? — Костя резко остановился, сел и снова взял в руки гармонь. — Новые формы надо искать. Телевизоры, что ли, надо давать собирать молодежи? Мы — люди пятидесятых годов, а формы работы часто тянем оттуда, из двадцатых, даже не совершенствуя их. Вот и неинтересно. — Он помолчал, потрогал клавиши. — А патруль — новая форма. Ее молодежь примет, уверен!

Широко растянув гармонь, Костя заиграл что-то бурное.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Иванов.

— Вот и дурень, — мимоходом сказал он Косте, направляясь к столу. — Слышал я весь ваш разговор, и... дурень. — Взяв со стола медную крышку от чернильницы, он приложил ее ко лбу.

— Что с тобой, Толя?

Иванов хмуро махнул рукой.

— Создаем мы патрули, а что толку!.. Сейчас вхожу в трамвай. С задней площадки какой-то верзила лезет. Женщину свалил, мне прямо в лоб ткнул углом чемодана. Такой, знаете, чемоданчик спортивный. Теперь наверняка шишка будет. У-ух! А все из-за вас! — неожиданно накинулся он на Лепилина.

Костя даже привстал. Гармошка в его руках протестующе пискнула.

— Почему из-за меня?

— Да не из-за тебя лично. — Иванов положил крышку. На лбу у него красовалась фиолетовая, внушительных размеров шишка. — Не из-за тебя лично, а из-за вашего разговора. Я вот в приемной остановился, слышу — спорят, ну, решил послушать, а мне бы сразу холодное ко лбу приложить. Вот ты сказал: патруль — дело новое. А я говорю — старое. Книжку я одну читал, названия не помню сейчас, о первых годах советской власти. Так там эпизод такой есть: комсомольцы революционную пьесу в клубе ставят, а кулацкие сынки решили помешать. Пришли в клуб, хулиганить начали. Комсомольцы их выгонять. Дело до кулаков дошло. И все же отстояли ребята свою пьесу, свой отдых, дело свое. Отстояли настоящую культуру в этой деревушке. И народ их поддержал — все те, кто хотел по-человечески жить. Маленький пример, а говорит о многом.

А ведь это тот же комсомольский патруль, только стихийно возникший — когда жизнь потребовала. Ну, а мы патруль создаем не стихийно. Зачем ждать? Надо хулиганов сейчас выкорчевывать, давно пришла пора. Запустили... А с пижонами комсомольцы всегда боролись: и тогда и сейчас. Только теперь мы их стилягами называем. Но это дела не меняет: «Тех же щей, да пожиже влей».