Кино. Легенды и быль - Борис Павленок

– Ты бы поделился секретом.

– Лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз. А проще – лучше три раза по сто строк, чем один раз триста.

Берясь за любую работу, в том числе и за мелочь, я, помимо всего, оттачивал перо, учился писать емко и лаконично. О том, что меня признали в редакции за своего, мне сообщил весьма необычным образом сидевший напротив меня в комнате Юра Лабун, заведующий отделом спорта, симпатичный малый и отчаянный лентяй. Однажды, прочитав мой весьма зубастый материал, он сказал:

– Знаешь, Борис, а я ведь думал, что ты дерьмо...

– Спасибо за комплимент.

– Нет, я серьезно. Ты, оказывается, наш.

Через полгода меня назначили заместителем редактора.

Работал на износ. Никита Сергеевич Хрущев, первый секретарь ЦК КПСС был подвижен и плодовит, как обезьяна. Непрерывно мотаясь по стране и за рубежи, произносил длинные речи, и все их надо было немедленно публиковать. Телетайп, который должен был оканчивать работу в шесть вечера, зачастую предупреждал: «Ожидается важное сообщение». И часов в 11 вечера появлялось: «Всем, всем. Сообщение ТАСС. В текущий номер». И следовала речь Никиты Сергеевича на две, а то и три полосы. Готовый номер – в загон, и начиналась лихорадка. Газета готова часам к четырем – пяти утра и, конечно, к читателю попадала только назавтра, но зато слово вождя было увековечено в день произнесения. Разрешение на выпуск в свет каждого номера должен был дать редактор или его заместитель. А поскольку мой шеф бывал в частых и длительных отлучках – болезнь, реабилитация, отпуск, поездка в составе делегации республики в ООН – я месяцами освобождался часам к пяти-шести утра, а в десять опять на работе. Если моя малолетняя дочь однажды утром заставала меня дома, то спрашивала:

– Ты уже из командировки приехал?

Из-за длительных отлучек редактора мне пришлось стать и крестным отцом нового названия газеты. Для нас, журналистов, «оттепель» наступила ранее 60-х годов, и началась она с приходом на пост главного редактора «Известий» Алексея Аджубея. Был он зять Никиты Сергеевича, о котором говорили: «Зять-то он зять, но с него есть что взять». Это был, безусловно, первоклассный журналист и великолепный организатор, враг всяческой рутины. При нем «Известия» ожили, стали интересной как по содержанию, так и по форме газетой – лихие статьи, свободная верстка, обилие фотографий, хлесткие заголовки. Следом потянулись и мы, молодежная пресса. Партийные издания по-прежнему равнялись на сухой официоз «Правды», которую звали «кладбищем талантов», ибо туда отбирали лучших журналистов, чтобы засушить. А «молодежки» принялись дерзать. Пример лихого новаторства подала молдавская. Помню броскую шапку на весь разворот «Укрощение Свислочи». Мы обхохотались. Свислочь, протекающая через Минск, была не то, чтобы речушка, но и не река, приток которой Немига, спрятанный нынче в канализацию, представлялся водной преградой в «Слове о полку Игореве». Какой же была мать-река Свислочь в те времена! А сегодня городские власти начали одевать ее в гранит, не потому, что она бушевала и размывала берега, а для приличия, чтобы не казалась лужей. И, поди ж ты, такая слава! Укрощение!

Наша «Сталинская молодежь» ничем не отличалась от десятка других «молодежей»: серенькая, как воробей, с сереньким шрифтом названия, строго регламентированной версткой – две колонки, три колонки, колонка, подрезка под передовицей, не более двух слепых клише на полосе; на развороте – подвал, два подвала или трехколонник и все остальное в таком же духе. Пытаясь сделать графику верстки хоть как-то выразительнее, я притащил в редакцию студента художественного института, графика Костю Тихановича. Появились клишированные заголовки, крохотные заставки, фигурка забавного человечка, выделяющего особо важный материал, его почему-то назвали Пепкой. Но все это были жалкие потуги. Хотя мы и звались газетой для молодежи, на самом деле оставались общеполитическим изданием и обязаны были публиковать весь официоз. Нужна была коренная ломка. Воспользовавшись тем, что имя Сталина пошло к закату, мы вошли в ЦК КПБ с предложением поменять название, тем более что такие прецеденты в Союзе уже имелись. Внесли хлесткое «Знамя юности» и приложили готовую картинку. Вел заседание бюро ЦК второй секретарь, имевший к идеологии весьма отдаленное отношение. Но предложение, в принципе, было принято, и все же кто-то усомнился:

– Претенциозно, и потом, неясно какого цвета знамя? Давайте попроще, «Молодежь Белоруссии», скажем, а?

На мою ядовитую реплику – редактор был в очередной отлучке, и ответ держал я:

– А молодежь какого цвета?

Последовало:

– Перестаньте дерзить, ишь, распоясались! Вы свободны.

Убитый вернулся я к ребятам. Ответственный секретарь, Саша Зинин, подбодрил:

– Не горюй, Боб. Ты же секретарь партбюро, кто запрещает тебе обжаловать в вышестоящую инстанцию?

Тут же и сочинили письмо на имя секретаря ЦК КПСС М. Суслова. Зная непраздное любопытство бдящих за порядком к письмам в ЦК из республики, переправили письмо в Москву со знакомым пилотом, исключив почтовый ящик. Реакция оказалась неожиданно быстрой. Дня через четыре мне позвонил зам. зав. Отделом пропаганды нашего ЦК:

– Завтра выходите с новым заголовком.

– Но бюро не утвердило, думаем, ищем варианты...

– Какие еще варианты? «Знамя юности»!

Письмо сработало, видимо, сверху последовал добрый втык, коль поднялась такая горячка. Я решил покуражиться:

– Не успеем. Надо же на бронзе резать, а это за один день не сделаешь, – я был уверен, что мой собеседник в типографском деле профан.

Этот человечек, говоривший всегда тихим фальцетом, вдруг заорал в трубку:

– Хоть кисточкой рисуйте! Но чтоб завтрашний номер был с новым заголовком!

– Не знаю, не знаю… – Я положил трубку и вытащил из стола резанный в бронзе роскошный новый заголовок. – Хлопцы, ко мне! Да здравствует «Знамя юности»!

Из партийной копилки ничто не пропадает. В этом я убедился, когда нас поймали на неудачной верстке. На первой полосе оттиснули портрет Хрущева в связи с очередной речью, а на второй клише-плакат вьетнамской женщины, поднявшей над головой винтовку. Если посмотреть газету на просвет, то баба с ружьем, аккурат, попадает на лицо Генсека. Боже мой, как измывались надо мной в отделе ЦК! Газету вертели и так, сяк, и без конца вздымали руки горе, приговаривая:

Что у вас за порядки, как может такое получаться и т.д.

Я пообещал:

– Теперь буду каждый номер изучать на просвет. Поставлю дежурить насквозь смотрящего.

Это их еще подзадорило. В конце концов меня отпустили помятого, но живого, отослав к секретарю по пропаганде Тимофею Сазоновичу Горбунову (кличка «Сазанович»). Румяный рождественский дед без бороды, но с седым обручиком вокруг мягкой на вид лысины, долго и тихо, по-отечески внушал мне насчет ответственности и тем же фальцетом сообщил, что мне будет объявлен выговор. Я поблагодарил и собрался уходить. Но он задержал мою руку и со старческой беспомощностью упрекнул:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});