«Врата мгновения» - Эдуард Немировский

дугу и как молния нанёс ошеломляющий удар в её беременный живот.

Удар был настолько мощным, что его бывший враг — скорпион — от зависти покончил бы с собой ещё раз. Казалось, Марк вложил в этот удар не только свои, но и все остальные обиды, переполнившие последнее столетие.

Вокруг всё потемнело, или ему так показалось; лёжа на холодном полу, полуголый, он видел серое небо в окне и много мелькающих белых халатов в почерневшей комнате. Они копошились вокруг бухгалтерши. Та лежала на полу и жалобно скулила. Её ребёнок был мертв! Он умер сразу же, об этом Марк узнал позже — из разговора родителей. Ещё они говорили том, что «ему только три года, и его не будут судить».

Долго сидел он на полу в одиночестве и слышал топот, шорохи, взволнованные, тихие и напряженные голоса, потом — шум лёгкого дождя и звук сирены удаляющейся «скорой помощи», похожий на вой шакалов, часто слоняющихся по ночам за дувалами школьного двора.

В этот день к Марку никто больше не подошёл.

Отец раньше обычного забрал его домой. Пока они шли, он молчал.

О чём Иосиф тогда думал, грустно положив руку на плечо сына, теперь можно только догадываться…

Виновных не было, только что бушевавшие страсти испарялись в небе, трагедия осталась на земле, а солнце уходило за горизонт, снизу сказочно освещая свинцовые осенние тучи.

По дороге, недалеко от своего дома, они встретили ещё одного из бесчисленных знакомых отца Марка. Но эта встреча развеселила их так, что они полностью забыли о событиях ужасного дня.

Близкий друг и коллега отца, Виталий Гусаков, неожиданно явился им на пути. Он, так же как и отец Марка, преподавал советскую историю в той же школе № 2. Счастливый, весь испачканный женской губной помадой, он глупо улыбался. От него разило запахом дешёвых духов, смешанных с крепким мужским одеколоном.

Отец Марка закатился от смеха, а тот продолжал глупо улыбаться, удивляясь и не понимая, что происходит. Отец от гомерического хохота мог произнести только: «Виталий… Виталий…». Остальные слова ему никак не удавалось выговорить.

Вдруг лицо Иосифа вытянулось, как узбекская дыня, и имя своего друга он стал произносить уже со страхом и шепотом: «Виталий… Виталий… Люда! Жена твоя — сзади… рот в помаде…».

Жена Виталия, возвращаясь с работы, случайно оказалась буквально в нескольких шагах от них. Ходила она всегда с гордо поднятым и без того курносым носом. Она гордилась каким-то своим высоким происхождением: что-то там евреи, смешанные с украинцами.

У нее к тому же было много бриллиантов и прочих драгоценностей, доставшихся ей по наследству. Все это Марк знал из постоянных разговоров родителей на эту тему.

Так как гордость к тому же не позволяла ей смотреть себе под ноги, она не заметила не только их, но и мокрую после дождя ямку, куда, поскользнувшись, и провалилась.

Виталий в это время яростно вытирал рот, испачканный помадой, вовремя осознав, что спасён на этот раз благодаря счастливому курьезу ее падения.

Взволнованный, он заботливо подскочил к своей свалившейся в лужу жене: «Люда, Людочка, ты ушиблась?» — игриво лепетал он. «Откуда ты взялся? — с еврейско-хохляцким акцентом раздраженно, охая от боли, восклицала она. — И шо ты уже раньше не появился? И где тебя уже и зачем носит сегодня?». «На партийном собрании, Людочка», — оправдывался Виталий.

А носило его утром действительно именно там. Марк знал об этом, так как и его отец собирался на это собрание ещё со вчерашнего дня, и подробно обсуждал события, связанные с предстоящим совещанием.

В городском комитете партии состоялось очень важное закрытое совещание для идеологических работников и преподавателей марксистско-ленинских дисциплин. Как советские историки, они оба обязаны были присутствовать там, занятия в школах были отменены.

На этом собрании обсуждались очень важные темы, а именно «неожиданная болезнь дорогого товарища Сталина», «дело врачей-отравителей» (недавно был раскрыт «заговор» врачей-евреев, ими якобы готовилось покушение на товарища Сталина), а также «усиление идеологической работы среди молодежи в это трудное для страны время».

Да, именно в это тяжелое для страны время, под впечатлением собрания, Гусаков решил усилить идеологическую работу среди молодежи и с молодой учительницей биологии заперся в школьном кабинете марксизма-ленинизма. Совмещая материализм Маркса и теорию Дарвина, они, видимо, тщательно исследовали строение человеческого тела, поскольку Гусаков встретился им сильно помятым и счастливым.

Людочка — любимая жена, спускаясь с небес на землю, не заметила помады, и он счастливый, будто заново родившись, бережно подхватил и повел её, прихрамывающую, домой.

В принципе, он был очень заботливый муж. С Людочкой он носился как с писаной торбой. Будучи донским казаком по происхождению, Виталий гордился тем, что женат на еврейке, и это было довольно большой редкостью. Донские казаки славились ненавистью к евреям и устраивали погромы, когда это только было возможно.

Отец Марка в шутку называл Виталия юдофилом, а тот смеялся и водил дружбу только с евреями. Такие национальные метаморфозы были не редкостью в коммунистическом обществе, что говорило о некоторых успехах в интернациональной политике.

Впрочем, это были, скорее, исключения. А правилами настоящего коммунизма были русский шовинизм — в целом, местный национализм — в частности и ненависть к евреям — каждого в отдельности.

Тем не менее Гусаков мечтал, чтобы его сын Павлик в будущем женился только на еврейке. Он обожал и бредил своим сынишкой.

Павлик был того же возраста, что и Марк, и они дружили, фактически он был ему вторым другом после Барсика.

В Павлике Марка привлекала редкая смышленость.

В целом Виталий Гусаков был очень образованным человеком: знал литературу и искусство, кроме тoго, он занимался спортом и был замечательно сложён. Всегда весёлый, остроумный — он обожал жизнь, свою семью и красивых женщин. Но больше всего на свете он любил хвастать. Это был Ниагарский водопад фантазий и восхищения собой, своей женой или любимым Павлушкой. По его словам, лучше него никто не делал сальто на турнике, что, впрочем, во многом соответствовало истине; или у него была лучшая библиотека приключенческой литературы, что тоже было похоже на правду. В то время все стремились к знаниям. Было очень модно много читать, сверкать и