За стеной из диких роз (СИ) - "Lett Lex"

Когда Ювер вернулся, принц, не отвлекаясь от своего занятия, спросил:

— Нотация, беседа или шутка?

— Совет, — сказал Ювер и опустился на стул возле кровати. Мужчина подождал несколько секунд до тех пор, пока утомлённый его молчанием Клод не отложил книгу и с демонстративно утомлённым видом не обернулся к нему, готовый слушать. — Начни жертвовать собой для тех, кто сможет это оценить.

— Ты снова о ней? — скептично спросил Клод, зажав пальцем страницу.

— Ты прекрасно знаешь, пускай и судишь об Аннабелль предвзято, — сказал Ювер. — Это я послал её к тебе.

— Зачем? — вспылил Клод, во взгляде его смешались гнев пополам с удивлением. — От встречи со мной люди сходят с ума! — он перешёл на громкий шёпот. — Зачем ты это сделал?

— Не «зачем», а «почему», — поправил его собеседник. — Потому что был уверен в ней. Твоё заклятье практически не коснулось её, мало того — она спасла твою жизнь. Вы с ней похожи куда больше, чем тебе может показаться, дорогой друг.

— Лицо у неё куда приятнее моего, — скептично произнёс принц.

— Вот с этого и стоит начать, — усмехнулся Ювер, но тут же поспешил развести руками. — Но решать тебе, я лишь хочу сказать, что всякий раз жертвуя собой ради других людей, ты рискуешь уйти из жизни, так и не ощутив её. Так что я советую тебе разумнее растрачивать себя. В этом вы с ней, кстати, тоже очень похожи.

Клод не ответил, только недовольно нахмурился и предложил выбрать другой предмет разговора. Ещё долго они разговаривали о путешествиях, картинах, книгах. Темы сменялись, беседа плавно меняла русло, пока оба собеседника не погрузились в молчание. Это странное чувство, когда в комнате, где есть несколько человек, каждый находится наедине со своими собственными размышлениями и это настолько очевидно, что нарушать его размышления кажется неприличным, но между тем тишина требует нарушения и каждый пытается сделать что-нибудь: барабанит пальцами по подлокотнику, нарочно громко перелистывает страницы в книге, кажется, даже старается как можно громче дышать. Они молча разошлись, не попрощавшись.

***

Через несколько дней, как и обещала Аннабелль, Клод уже вполне мог покидать пределы комнаты, но девушка настояла на том, чтобы он оставался в «нормальных условиях» до окончательного выздоровления. Подобный отзыв о его мастерской оскорбил хозяина замка и всё же он согласился. Первое время ему было сложно смириться с присутствием Аннабелль; никогда за всё время знакомства с ней он так отчётливо не чувствовал необходимость разговаривать с кем-то. Во время прогулок по лесу можно было сослаться на шумевший в ушах ветер или слишком красивые звуки леса, которые было неуместно перебивать разговорами, но теперь, в закрытом помещении, пустая тишина была почти болезненной. И они говорили, читали вслух, всеми силами боролись с молчанием, укоренившимся в коридорах. В ход шло всё: от долгих философских бесед до беспричинного смеха. Они не спрашивали друг друга о прошлом, прекрасно видя нанесённые им раны, и старались как можно больше говорить, даже ни о чём, лишь бы были звуки, а в конце концов даже самый пустой разговор приобретал смысл и рассказывал о собеседниках больше, чем можно было ожидать. Что-то между ними изменилось: оба признали, что оказались связаны по чужой воле, но не спешили заговорить о тяжести предложенного им выбора, жалели друг друга и надеялись хоть как-то облегчить свою участь, но не могли придумать ничего лучше разговоров о погоде и приключенческих романов о путешествиях.

Вечерами, когда коридоры заполнялись придворными, Анна и Клод баррикадировались в одной из комнат и оставались там, пока не утихнет толпа, ставившая своей целью во что бы то ни стало найти Его Высочество. Это было вроде приключения, окрашенного в светлые тона детства, лишённого всякой опасности. Аннабелль старалась не вспоминать о том, как несколько месяцев назад закрывала дверь и использовала все возможные способы, чтобы никто не мог проникнуть в комнату просто так, по привычке. Дни в замке начали наполняться воспоминаниями, постепенно вытеснявшими мрачные образы горящих улиц и кричащих в агонии людей. Вместо них появилось умиротворение и приятный шелест листвы, пение птиц, ощущение того, что все те ужасные события остались далеко позади в ином, жестоком мире. Клод же боролся с покоем так же, как с тишиной. С каждым днём замок, подобно золотой клетке, всё сильнее давил на него, грозя вот-вот расплющить тяжестью своих сводов, и принц рвался наружу, под спасительный полог леса, подвижный, всеобъемлющий, шепчущий, но всякий раз хозяин смирялся со словами Аннабелль, просившей его подождать ещё один день, чтобы под конец не тревожить рану.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В саду белыми облаками цвели яблони, к ним не притрагивались руки садовников и деревья разрослись белыми облаками, охватывая собой всё, словно утренний туман. Их сверкавшие на солнце ветви скрыли под собой несколько клумб и подобрались к ограде. Несколько веток прошли между прутьев и тянулись к лесу, как руки, покрывшиеся белыми пятнами цветов от напряжения. В солнечные дни Аннабелль с Клодом прогуливались среди этих облаков. Слушая шелест листвы и тихое перешёптывание цветов, можно было и помолчать. Они просто ходили, сидели в высокой одичавшей траве и смотрели, как солнечный свет играет на белых лепестках, при порывах ветра взмывавших в воздух, как хлопья снега, а потом опадавших на тёмную зелень травы. Это стало маленьким обычаем, сопровождавшим любой погожий день, соблюдавшимся даже после выздоровления Клода, когда ничто не заставляло хозяина замка противостоять своему желанию оказаться в лесу.

— Вы здоровы, — наконец, произнесла Аннабелль, зайдя к нему светлым утром. Клод не ощутил явной радости, на которую рассчитывал ещё неделю назад. Девушка в последний раз сменила ему повязку и положила на кресло куртку хозяина замка. Чтобы починить её, разорванную на лоскуты, потребовалось немало времени, но Анна сияла, гордая своей работой. С таким же радостным, почти счастливым выражением лица она входила к своему пациенту каждый раз, принося с собой либо новую книгу, либо записки, которые Ювер из принципа писал только ей и просил передать их содержание Его Высочеству.

— Первое время придётся ездить крайне осторожно… — говорила она, но, взглянув в лицо принца, скептично вздохнула. Вряд ли эти слова будут иметь значение для того, кто так яростно рвался на волю.

— Благодарю, — улыбнулся Клод, беглым взглядом скользнув по её лицу, сиявшему в бело-золотых лучах солнца, подсвечивавших каждую черту, каждый локон. — Скорее всего, первое время я последую твоему совету, belle, и не буду ездить верхом.

— Язвите, — улыбнулась в ответ она, — значит, совершенно точно здоровы. Я не могу Вам больше ни запрещать, ни советовать.

— Зато, — вмешался Клод, — ты можешь составить мне компанию на ближайшей прогулке верхом.

Он усмехнулся и наклонил голову вбок, ожидая ответа. Аннабелль только улыбнулась и спросила: «когда?».

18

«Почему бы тебе не остаться здесь?»

Эти слова заставили Аннабелль резко сесть и удивлённо взглянуть на своего принца, не веря своим ушам. На глаза тут же наползла кипящая пелена слёз, в которых было совершенно неконтролируемое отчаяние. Для неё эти слова звучали грохотом рушившихся надежд.

К тому светлому летнему утру, когда воздух был пропитан слабым ароматом ночных цветов и предрассветного тумана, Анна и Клод успели стать близкими друзьями и едва ли не чем-то большим. Они окончательно признали друг друга равными, а их немое противостояние остальным сплотило молодых людей, сделав их надёжными союзниками. После своего выздоровления Клод уже не стремился избежать общества Анны, наоборот, он искал возможности оказаться рядом, впрочем, как и она. Теперь не было ни вымученности, ни ощущения неизбежности; их разговоры вдруг сделались чем-то естественным и оба не понимали, что мешало им раньше. Им было комфортно говорить друг с другом и так же уютно было молчать; даже в тишине между ними чувствовалась удивительная, почти неуловимая связь, которая ощущалась, подобно согревающим солнечным лучам на коже. Эти лучи прятались в улыбках, движениях глаз, случайных прикосновениях. И с каждым разом молодые люди придавали этому всё большее значение, не предпринимая попыток заговорить о чём-то кроме книг, точно боясь спугнуть это щекочущее чувство, готовое в любой момент улететь, подобно птице, без труда сломав клетку сердца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})