Сломанный капкан - Женя Озёрная

морской воды смешивается со вкусом крови.

Ты ведь сама творишь свою жизнь, своими руками — шипят у меня в ушах его слова.

* * *

Утром Мира проснулась и почувствовала себя так, будто лежит в мусорке. Конечно, она быстро вспомнила о вчерашнем, о том, что сегодня выходной и она лежит у мамы дома в мягкой, специально для неё приготовленной постели. Сказала, что хочет прилечь, и уснула случайно — так это выглядело для мамы. Теперь Мира проснулась — и поняла, что замазана в грязи, только невидимой.

Она сразу сбросила с себя одеяло, и это не помогло. Перенеслась в то самое утро выходного, когда она, едва разодрав глаза, услышала в коридоре голос Артёма, который за ней пришёл. Стало так больно, потому что сегодня этого не случилось, и страшно, потому что случиться всё-таки могло.

От той вязкой грязи не помогало ничего — ни душ, ни чай с сырниками, ни морозный воздух из приоткрытого окна, ни блестящий под солнцем снег. Потому что теперь Мира сама превратилась в кусок грязи, и то, что её окружало, было совершенно ни при чём. Важным казалось одно — открыть телефон, перейти на его страницу и увидеть там чёрную аватарку. Не вспоминать — и держаться, что бы ни случилось. Нести на плечах молчание и понимать, что долго оно не продлится.

— Ты понимаешь, что я насовсем? — спросила она маму, когда они вдвоём уже после обеда сидели на кухне.

— Как насовсем? — Мама даже привстала от удивления. — Я, конечно, хотела, чтобы ты вернулась, но ещё больше хотела, чтобы всё было хорошо… Не сошлись характерами, да?

— Можно сказать и так.

— А вещи когда заберёшь?

— На днях, — соврала Мира и решила представить, будто вещи сгорели в пожаре.

В понедельник утром одиночество опять ударило в грудь — он всё не писал, и с тех пор Мира каждый день словно ходила по треклятому лабиринту. Поворачивала ли налево, направо — ничего не менялось. За углом висело всё то же серое небо, царил всё тот же холод, было всё то же Сориново, откуда она всегда хотела уехать и куда теперь насовсем, похоже, вернулась.

А он всё не писал и не писал, не приходил в корпус гумфака и не показывался в сквере. Мира не могла определиться, ждёт она этого или боится. По утрам она окончательно просыпалась, только когда за спиной хлопала дверь подъезда. День начинался, и жить его было надо. Она шагала со ступенек — и в снежной каше разъезжались ноги, а до самой остановки в глаза била холодная пыль. Автобусы ходили до черта набитые — а она, может, не хотела быть ближе к ним ко всем с их бестолковыми лицами.

А она, может, не выбирала ни тот день, ни всю эту жизнь.

Жизнь, которая прямо перед зимней сессией преподнесла ей не лучший подарок — теперь у неё не было ни единого конспекта из старых, и все их заменяла одна почти чистая общая тетрадка. Хорошо, что она успела написать хоть что-то по курсовой, как говорила Волчкова. Мира вряд ли смогла бы придумать что-нибудь теперь, хотя как нельзя лучше знала, что такое пустота и отсутствие собственного лица.

Никто вокруг, казалось, не замечал ни этого, ни её саму. Смотреть на неё совершенно по-другому стала лишь одна Таша. Она снова выделяла Миру взглядом в толпе, как после первого её обещания прийти в приют, потом отводила взгляд и ещё раз смотрела.

Однажды между парами все собрались в коридоре у новогодней ёлки и они с Ташей остались в аудитории одни. Мира встала со своего места, которое было теперь в дальнем углу, и подошла к первой парте.

— Привет.

— Привет, — ответила Таша, и взгляд её смягчился.

— Я знаю, что давным-давно уже поздно подходить к тебе с этим, но… в «Омеге» нужна помощь?

— Там она всегда нужна.

Мира села на соседнюю парту, и Таша добавила:

— У нас никогда не бывает поздно.

— А можно я буду ходить не только по выходным?

— Нужно.

Прозвенел звонок на пару, и остальные вернулись из коридора в аудиторию. Мира перенесла свои вещи на первую парту, к Таше, и ощутила на себе взгляд Юльки, заходящей в аудиторию с Рыжовой. Юлька приостановилась, будто бы на что-то наткнулась, а Рыжова подтолкнула её дальше, к третьей парте среднего ряда, где раньше сидели они с Мирой. Теперь они с Юлькой были через одну парту — сзади, на второй, никто не сидел, — и Мира чувствовала, как давит на затылок её взгляд.

Можно мне у тебя лекции сфоткать? — спросила она Ташу на обрывке бумаги.

Какие? — ответила та.

Все за этот семестр.

??? Ты же ходила.

Их больше нет.

Хорошо, вечером пришлю.

Больше Таша ничего не написала и продолжила слушать. Мира снова осталась одна, хотя теперь у неё было всё, чего Артём лишил её в предыдущие месяцы. Оно было — но преодолеть молчание ей не удавалось. Для всех её словно не существовало — и в ответ хотелось вправду исчезнуть.

* * *

Гораздо сильнее захотелось исчезнуть тогда, когда пара кончилась, все высыпали в коридор и прямо у лестницы Мира увидела Артёма. Он стоял переминаясь с ноги на ногу и держал руки за спиной так, как если бы принёс ей что-то. Однокурсницы поспешили по лестнице вниз, а Мира остановилась. Артём молча, не отрываясь, смотрел на неё, а она смотрела на него.

Она этого ждала — и этого же боялась. Всё остальное было уже не важно: её лицо, её способность быть видимой, проявляться в этом мире вернулась, и всё обещало пойти по новому пути. Дверь в прошлое захлопнулась, и у двери этой стоял рыцарь.

Тот самый рыцарь, новогодняя игрушка, которую она хотела купить тогда в магазине.

Артём держал его в руках в тот день, стоя у лестницы, и Мира только и смогла, что обнять его и положить подбородок ему на плечо.

Главное, что они есть, а