Сухово-Кобылин: Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга - Владислав Отрошенко

Такие слова изрекает гордый игрок Арбенин из «Маскарада». Но вот и «пакостный» Расплюев рассуждает в том же духе о Кречинском, восхищаясь его умом:

— Наполеон, говорю, Наполеон! Великий богатырь, маг и волшебник. Вот объехал так объехал; оболванил человека на веки вечные.

— Нет, ум великая вещь, — уверяет гоголевский Ихарев, — я смотрю на жизнь с совершенно другой точки зрения. Этак прожить и дурак проживет, это не штука; но прожить с тонкостью, с искусством, обмануть всех и не быть обмануту самому — вот настоящая задача и цель!

— Всё — ум, везде — ум! — восклицает Кречинский. — В свете — ум, в любви — ум, в игре — ум! В краже — ум!.. Да, да! вот оно: вот и философия явилась.

Всё подвластно уму игрока. Как маг, вызывает он к жизни из пустот, испепеленных игрой, и любовь, и страсть, и вожделение, на деле не являющиеся таковыми.

Вот пишет Германн Лизавете любовные письма. «В них, — говорит Пушкин, — выражались и непреклонность его желаний, и беспорядок необузданного воображения», — но замечает: «Эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое упорное преследование, всё это было не любовь! Деньги — вот чего алкала его душа!»

— Я весь тут, весь по горло: денег, просто денег, — говорит Кречинский. И тоже пишет Лидочке. «Надо такое письмо написать, чтобы страсть была. Ведь страсть вызывает страсть. Ах, страсть, где она? Моя страсть, моя любовь… в истопленной печи дров ищу. А надо, непременно надо… Мой тихий ангел… милый… милый сердцу уголок семьи… нежное созвездие… черт знает какого вздору!..»

— В комедии не чувствуется присутствия женщины, — сокрушались критики «Свадьбы Кречинского».

Что женщина для игрока? Пролог к заветным трем картам, мелкая ставка перед крупной игрой ва-банк, фишка на «чет» или «нечет» перед тем, как двинуть на «зеро».

— Глупый тур вальса завязывает самое пошлейшее волокитство, — рассуждает Кречинский. — Дело ведено лихо: вчера дано слово, и через десять дней я женат! Делаю, что называется, отличную партию! У меня дом, положение в свете, друзей и поклонников куча. Да что и говорить! Игра-то какая, игра-то!

— Любим был часто пламенно и страстно, / И ни одну из них я не любил, — признаётся Арбенин.

Но вот и гоголевский Ихарев, будто в насмешку, дал своей крапленой колоде женское имя — Аделаида Ивановна…

Игроку не чуждо благородство. Не только то холодное и беспощадное благородство, которым он владеет безупречно как неким оружием для обороны или для нападения на недоверчивого партнера, пытающегося разгадать его «темные замыслы» или попросту заглянуть под его манжетку в поисках пятого туза, но и благородство подлинное. Об этом говорил и сам Сухово-Кобылин, об этом свидетельствует и письмо Кречинского Муромскому, исполненное искреннего стремления выручить наивного отца семейства, пострадавшего из-за него, подать ему совет, хотя и основанный на циничном опыте игрока, постигшего механику крючкотворства:

«Вчера сделано мне предложение учинить некоторые показания касательно чести вашей дочери. Вы удивитесь; но представьте себе, что я не согласился… Что делать? У всякого своя логика; своей я не защищаю…»

Разумеется, «отъявленный негодяй» и «грязный шулер» так не поступает. На воровство, как и на подлость, Кречинский не способен. «Понял… Понял… — размышляет он о Расплюеве, отослав того за булавкой к Лидочке. — Ничего, дурак, не понял. Он думает, что я красть хочу, что я вор. Нет, брат: мы еще честью дорожим».

Каким страданиям земнымна жертву грудь моя ни предавалась,А я всё жив… я счастия желал…

Это желание, о котором говорит в «Маскараде» Арбенин, присуще всем игрокам. Они мечтают составить себе счастье в жизни по правилам игры, уповая на некое автономное, не принадлежащее небесам, самосущее чудо, разлитое, наподобие мировой воли, повсюду, таящееся везде — хотя бы и в лавке ростовщика, или в раскладе карточных фигур, или в цифрах на колесе рулетки. И весь трагизм положения игроков — в этом противоречии между пылкой жаждой счастья, славы, достоинства и ничтожностью, призрачностью средств, употребляемых для их достижения.

Бредит тремя картами Германн: «Ему пригрезились карты, зеленый стол, кипы ассигнаций и груды червонцев. Он ставил карту за картой, гнул углы решительно, выигрывал беспрестанно и загребал к себе золото…»

Горит, накаленный воображением, блистательный ум Кречинского, и череда лучезарных призраков влечет завороженный взгляд:

— У меня в руках тысяча пятьсот душ — и ведь это полтора миллиона, и двести тысяч чистейшего капитала. Ведь на эту сумму можно выиграть два миллиона! И выиграю, выиграю наверняка; составлю себе дьявольское состояние, и кончено; покой, дом, дура-жена и тихая почетная старость.

Тешит себя безумной верой в эфемерного бога — «один оборот колеса» рулетки, который «всё изменит», — Алексей Иванович, жаждущий «воскреснуть из мертвых» ценой удачной ставки на красное или черное:

— У меня теперь пятнадцать луидоров, а я начинал и с пятнадцатью гульденами!.. Что я теперь? Zero. Чем могу быть завтра? Я завтра могу из мертвых воскреснуть и вновь начать жить! Человека могу обрести в себе, пока он еще не пропал!

Предается нежным мечтаниям о будущем счастье Ихарев, лаская «Аделаиду Ивановну», крапленую колоду-труженицу:

— Легко сказать, до сих пор рябит в глазах проклятый крап. Но ведь зато… ведь это тот же капитал. Детям можно оставить в наследство! Вот она, заповедная колодушка — просто перл!.. Послужи- ка ты мне, душенька… выиграй мне 80 тысяч, так я тебе, приехавши в деревню, мраморный памятник поставлю; в Москве закажу.

Но чудо невозможно. Бог отсутствует в фишках маленьких игр и в бурлении искусственных страстей. Рушатся неизбежно сложные построения, возведенные на хрупких опорах. Три карты Германна, крапленая колода Ихарева, фальшивый бриллиант Кречинского… Роковые атрибуты игры. Причины фатальной гибели героев. И вопль Кречинского под стук полиции в дверь возвещает о недостижимости счастья для игрока, о трагической невозможности соединить игру с жизнью: «Сорвалось!!» Бриллианты и страсти должны быть подлинными.

Не игру в картишки, конечно, но самоубийственную игру в жизнь возвел Кобылин «в перл создания». Оттого и не сделал он Кречинского ни вором, ни подлецом. Но ему самому, именно ему, создавшему блестящий образ игрока, судьба уготовила обвинения пострашнее сенатских. Журналисты, мемуаристы, литературоведы разных эпох азартно обвиняли его в том, что он, словно расчетливый и бездушный игрок, актерствовал и лгал полвека — в дневниках, в письмах, в произведениях; что он превратил свою 86-летнюю жизнь в чудовищную игру, в страшный театр… Для кого? Для себя самого, для родных, для близких… Для грядущих исследователей, которые станут разбирать архивные «единицы хранения» — сокровенные писания Александра Васильевича Сухово-Кобылина…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});