Мальдивы по-русски. Записки крутой аукционистки - Наташа Нечаева

– Как же ты это написал? – Я снова прилипла к портрету.

– По памяти, – просто ответил гений. – Я тебя вижу такой.

– Это – мне? Ты мне подаришь?

– Нет, Дашенька, этот – не подарю. Это слишком личное.

Я совершенно не расстроилась. Дурачок! Конечно, он еще сомневается, соглашусь ли я стать его музой и женой. А когда соглашусь, вопрос сам собой отпадет.

– Ты хочешь ее продать? – лицемерно вздохнула я.

– Нет, Дашенька, такие работы не продаются. По крайней мере, при жизни художника.

– Но ты же обещал написать мой портрет и подарить мне!

– Обязательно напишу, – расцвел он, – если ты мне попозируешь. В Москве, дома. Только это будет совсем другой портрет. Ты согласна?

– Легко! – Я нежно тронула его за рукав: – Сколько скажешь!

Женщина всегда знает все наперед. В первые сорок секунд знакомства. Это – доказанный наукой факт. Так и я совершенно точно знала, что позировать Павлу Чурилину я буду много и часто. И великое число моих портретов рассеется по миру, осядет в частных коллекциях и лучших музеях. Именно мое лицо, это, с портрета, или иное, ничуть не хуже, станет символом творчества гениального Павла Чурилина. Поэтому главной моей задачей на ближайшие десять лет станет не превратиться просто в его музу, а сохранить свою самобытность и состоятельность в профессии. То есть остаться личностью с большой буквы, чтоб весь мир понял: выбор художника неслучаен! Эта женщина, то есть я, достойна такой судьбы и такой славы.

Да, я это уже знала, а Паша пока нет. Ничего, сюрприз будет, как говорит мой любимый Шифрин. Или Хазанов? А, какая разница?

– Павлик, а где твои северные пейзажи? – ласково поинтересовалась я. – Покажи!

– Наброски, Даш. – Он выдвинул из-за дивана несколько подрамников. – Я стараюсь ловить настроение и свет. А доделаю потом, дома. Но это будет сенсация! Представляешь, совершенно случайно, ну, просто по наитию, нашлось такое смешение красок. В Москве бы никогда не догадался!

Я перебирала холсты. Сиреневые льды, зеленые снега, розовое море. Куски неба совершенно невероятных волнующих цветов. Я и думать не думала, что у белого может быть столько оттенков! Пронзительность и чистота, вот чем поражали наброски Паши.

– Потрясающе… – вымолвила я. – Паша, ты – гений.

– А ты не знала? – кокетливо прищурился он. – Я знал, что Север – это мое! Не зря сюда рвался. И это все, – он обвел руками свою голову, видно, намекая на перемену внешности, – тоже не зря! Я – гений, Даша! Гений! Ты понимаешь?

– Конечно, понимаю, – я чмокнула его в щеку. – Что будем делать?

– Работать, Дашенька! Работать и работать! Вот, начал до обеда. – Он ткнул в абракадабру на мольберте. – Пока не ушел свет, надо закончить! Ты меня простишь?

Ясное дело, ни прощать Чурилина, ни уходить от него сейчас мне не хотелось. Но. Как будущая жена гения, я просто обязана относиться с уважением к вдохновению мастера и всячески его поощрять.

– Конечно, Павлик, работай! Я пойду к себе, а за ужином встретимся. Да?

– Обязательно! Вечерами я стараюсь хоть немного отдыхать: глаза очень устают. Сходим в бар. Или на танцы. Хочешь?

– Куда скажешь! – Я совершенно определенно давала понять, что его интересы для меня превыше собственных.

Напоследок мой взгляд снова приклеился к чудесному портрету. Загадка, в нем заложенная, волновала меня необычайно. Отчего-то вдруг показалось, что, разрешив ее, я пойму саму суть жизни, ее смысл и разберусь с собственным предназначением.

– Паша, а можно. – Я замялась. – Можно я возьму портрет с собой? В свою каюту? Хочу рассмотреть подробнее.

– Портрет? С собой? – Он несколько оторопел.

– Да не бойся, – засмеялась я, – не потеряю! Мы же все в одной лодке!

– Бери, – недоуменно и, честно говоря, не очень охотно пожал плечами он. – Только осторожнее.

– Спасибо! – Я чмокнула его еще раз и выскочила из каюты.

Очень кстати, что он сейчас будет работать. Я хоть в порядок себя приведу! Ужас ведь на кого похожа! Раз я вполне могу смотреть на мир без очков, значит, можно и реснички подкрасить, и лицо подправить. То есть нанести обычную боевую раскраску. Чтоб Чурилин и вовсе обалдел. И пусть тогда Боков, увидев нас вместе за ужином или в баре, кусает свои костлявые локти. Сразу ведь сообразит: меня потерял и картины не приобрел. Так тебе, Антоша, и надо! Вали в свой Голливуд, оправдывайся, как лучшего сценариста упустил! А ко мне даже подходить не смей! И вообще, сегодня вечером я от тебя в Пашин люкс перееду. Вот так.

* * *

Передо мной стояло зеркало, чуть поотдаль – портрет. Глаза я уже накрасила и теперь, накладывая тон и изощренно подправляя румянами скулы, пыталась добиться абсолютного сходства с собственными портретом. Эта гениальная мысль посетила меня внезапно, после часовой, но безуспешной попытки разгадать тайну картины. То есть с неразрешимостью сего ребуса я почти смирилась, успокоив себя тем, что и загадка Джоконды не разгадана до сих пор. И ничего! Это ничуть не мешает Моне Лизе оставаться шедевром. Даже наоборот. Если уж быть совсем честной, а значит, на время забыть о скромности, то мое лицо кисти Павла Чурилина превосходило средневековую красавицу по всем параметрам.

Я нисколько не сомневалась, что мой портрет не просто потеснит Джоконду с олимпа, а станет достойной и, главное, своевременной заменой этого шедевра. Сколько можно? Времена меняются, значит, должны меняться и их символы? «Поцарствовала – и хватит, – мысленно обратилась я к европейской Лизавете, – уступи место. Пора».

Острым карандашом я слегка подправила левую бровь, чуть удивленно задранную на портрете, капельку, едва-едва, приподняла обводкой контур верхней губы. Полюбовалась. Сравнила. Я на портрете и я живая были одинаково хороши. На мой вкус, даже чересчур.

Эх, жалко, не могу повесить на шею рубин, подаренный Мигелем, – дырки в нем нет. Кстати, а откуда Паша узнал о рубине? Ведь тут, на картине, нарисован именно он! Крупный, продолговатый, как переспевшая ягодка кизила, когда она становится прозрачной, обнажая запрятанную внутри косточку. Что это? Интуиция художника? Или наоборот, сначала Павлик нарисовал этот камень у меня на шее, а потом Мигель мне его подарил? Как много совпадений. И каких! И пусть кто-нибудь посмеет сказать, что это – цепочка случайностей! Ну не бывает таких цепочек! Командировка на Sotheby's и кража сумочки совпали, чтобы мы встретились с Пашей. Поездка на Мальдивы и знакомство с Боковым случились для того, чтобы я оказалась на ледоколе. Для новой встречи с Чурилиным. И даже рубин, подаренный юным Слимом, вот он, на портрете, хотя Павлик о нем и понятия не имел!

Что это, если не судьба? Вот именно.

– Даша, можно войти?

Задумавшись, я, видимо, не услышала стук в дверь и теперь созерцала застывшего в проеме Бокова. Называется, явился не запылился. Вы не ждали нас, а мы приперлися.

Поздно, господин продюсер. Ваш поезд ушел. И вертолет улетел. И подлодка утонула.

– Чем обязана? – холодно осведомилась я.

– Зашел узнать, как ты. Кэп сказал, глаза обожгла, болеешь.

– Выздоровела.

– Вижу.

Боков внимательно оглядел меня с ног до головы. Задержался глазами на груди, перетянутой упругим атласом зеленого платья от Oscar de la Renta, которое я привезла из Монако и еще ни разу не надевала, поелозил зрачками по моим щиколоткам, идеально стройным в лодочках от Manolo Blahnik, купленных в Куршевеле, вернулся к лицу.

– Ты такая красивая. Далеко собралась?

– На свидание.

– С кем? – Он сделал настоящую стойку, как бультерьер на кусок говядины.

– С Павликом Чурилиным.

Честное слово, в моих устах это прозвучало совсем не мстительно, а вполне обыденно, даже равнодушно, но Боков просто переменился в лице.

– Ты его нашла?

– Он меня.

– И что?

– Все замечательно! – счастливо улыбнулась я. – Просто превосходно. Вот, смотри! – Я сдвинулась чуть в сторону, открывая для обзора портрет.

Антон на мгновение застыл, будто умер, и вдруг стремительно метнулся вперед. Я отлетела в сторону, сметенная его жестким плечом, и оказалась на койке.

– Что это? – буквально зарычал Боков. – Когда? Где?

– По памяти, – объяснила я, решив не обижаться на грубость. Истинное искусство на людей действует по-разному. На Бокова – вот так, неожиданно. Тонкая натура, киношник, что с него взять?

Он неотрывно глядел на портрет, приближая к холсту жадные пальцы и тут же отдергивая, словно от картины шел обжигающий жар.

– Ты хоть понимаешь, что это такое? – он говорил не мне – в пустоту, в вечность. – Это шедевр. Это гениально.

– В полном соответствии с натурой, – пожала плечами я.

– С натурой? – Он внимательно, словно не узнавая, взглянул на меня. – Ах, да. Я покупаю!

– Не продается.

– Все продается! Хочешь миллион?

– Не хочу. – Ясно, значит, на Sotheby's за работу можно взять минимум два.

– Она прекрасна.

То есть я.

Лицо его странно вытянулось и заострилось, глаза дико горели, губы шевелились, как в бреду. По правде говоря, мне стало не по себе. Бывает же такое, что человек влюбляется в изображение. Как Пигмалион в Галатею. А тут случай куда серьезнее: сначала Антон влюбился в меня, потом предал, поверив лживому навету, следом понял, что может меня потерять, решил пойти на попятную и обнаружил, что поздно. Как я и предсказывала. А теперь, огорошенный и несчастный, он цепляется за портрет, как за единственную возможность всегда быть рядом с любимой. Но я-то чем могу ему помочь? Жалко мужчину, да, спору нет, но сердцу не прикажешь!