Солнце и Замок - Джин Родман Вулф

меня едва слышно?

Я, повернувшись к ней, в изумлении поднял брови. Казалось, я отлучился куда-то посреди разговора, а к тому времени, как вернулся, она повела речь о чем-то совсем другом.

– Наши покои всегда полны журчания воды и вздохов ветра. А эти строились специально для вас и вам подобных.

– До твоего прихода, – заговорила Гунни, – он – Зак то есть показал нам, что у Урд есть два будущих. Урд может погибнуть и возродиться заново. А может жить как есть еще долгое время, но потом умрет навсегда.

– Я это знал с раннего детства.

Гунни кивнула собственным мыслям, и на миг я словно увидел рядом не женщину, в которую она выросла, – девчонку, которой она была некогда, давным-давно.

– Но мы-то не знали. Вернее, не принимали все это всерьез, – проговорила она, отвернувшись. Взгляд ее заскользил от трупа к трупу, ненадолго задерживаясь на каждом. – Да, вера верой, но моряки о вере задумываются нечасто.

– Да уж, пожалуй, – за неимением лучшего ответа пробормотал я.

– А вот мать моя верила, но ее вера казалась чем-то вроде помешательства, только упрятанного глубоко-глубоко, понимаешь? Потому я в религии ничего особенного и не видела.

– Что мне вправду хотелось бы знать… – начал я, повернувшись к Афете.

Однако Гунни схватила меня за плечо (рука ее оказалась не только широкой, но и изрядно сильной для женской руки) и вновь развернула к себе.

– Мы думали, что до всего этого еще страсть как далеко. Что нам-то уж наверняка не дожить…

– Корабль, на котором ты служишь, – прошелестела Афета, – возит грузы и пассажиров от Начала и до Конца. Всем морякам это известно.

– Но мы-то об этом не думали, пока вы не заставили! Пока он, Зак ваш, нас носом не ткнул!

– И ты узнала в нем Зака? – спросил я.

Гунни кивнула.

– Ну да, мы же с ним были вместе, когда его изловили. Иначе, наверное, не узнала бы. Хотя… кто его разберет? Он здорово изменился, и я уже понимала, что зря мы его поначалу посчитали обычным зверьком. На самом деле он… как бы это сказать…

– Позволь, я объясню, – прошептала Афета. – Он – отражение, имитация того, кем станешь ты.

– Кем стану я… Если к нашему миру придет Новое Солнце? – спросил я.

– Нет, Новое Солнце уже идет к вам. Твое испытание пройдено. Да, понимаю, ты так долго ждал его, только о нем и думал, и теперь не в силах поверить, что оно миновало. Что ты победил. Что ваше будущее спасено.

– Однако и вы победили тоже, – заметил я.

– Да, – согласно кивнула Афета. – И ты, наконец, это понял.

– А вот я ничего не пойму, – вклинилась в разговор Гунни. – О чем это вы?

– Все проще простого! Иерархи со своими иеродулами – и иерограмматами – старались дать нам шанс стать теми, кто мы есть. Кем мы можем быть. Верно ведь, госпожа? В этом и заключается их справедливость и, вообще, весь смысл их бытия. Они ведут нас сквозь те же мытарства, которыми их провели мы, и…

Закончить мысль я не смог: слова железом сковали губы.

– И вы в свой черед заставите нас повторить то, что сделали сами. Да, думаю, ты все понял. Однако ты, – Афета перевела взгляд на Гунни, – пока что не поняла. Скорее всего, наши расы лишь служат одна другой репродуктивными механизмами. Ты – женщина, а посему, как и положено женщине, производишь яйцеклетки с тем, чтоб на свет однажды родилась новая женщина. Однако твоя яйцеклетка вполне может сказать, что породила ту женщину с тем, чтоб на свет однажды родилась новая яйцеклетка. Поверь, мы желали Новому Солнцу победы столь же горячо, как и он сам… и даже более, если уж начистоту. Спасая вашу расу, он спас и нашу – точно так же, как мы спасли себя будущих, спасая будущих вас.

Сделав паузу, Афета вновь обратилась ко мне:

– Помнишь, я говорила, что ты принес нам нежеланные вести? По сути, ты сообщил, что мы всерьез рискуем проиграть в той игре, о которой меж нами шла речь.

– У меня всего три вопроса, госпожа. Ответь на них, будь добра, и я, с твоего позволения, отбуду восвояси.

Афета кивнула.

– Каким образом Цадкиэль понял, что мое испытание кончено, когда аквасторам еще предстояло биться и умирать, чтобы спасти меня?

– Аквасторы вовсе не умерли, – объяснила Афета. – Все они по-прежнему живы в тебе. Что же до Цадкиэля, он сказал чистую правду. Изучив будущее, он оценил шансы на то, что ты приведешь на Урд юное, свежее солнце и тем спасешь вашу ветвь человеческой расы, дабы она там, в мироздании Брия, положила начало нашей, весьма высоко. От изучения будущего все и зависело, и итог его оказался для тебя благоприятен.

Гунни перевела взгляд с Афеты на меня, будто собираясь что-то сказать, но промолчала.

– Второй вопрос. Еще Цадкиэль сказал, что суд надо мною не может быть справедливым, однако эту несправедливость он постарается возместить. По твоим словам, говорил он чистую правду. В чем же отличие суда надо мной от моего испытания? В чем суд надо мной оказался несправедлив?

Ответ Афеты прозвучал не громче тихого вздоха:

– Тем, кому нет надобности судить, либо, судя, всеми силами заботиться о справедливости, проще простого сетовать на несправедливость и призывать к беспристрастности. Однако тем, кому вправду, подобно Цадкиэлю, приходится вершить суд, сразу становится ясно: соблюсти справедливость в отношении одного, не обойдясь несправедливо с другим, невозможно. Дабы соблюсти справедливость по отношению к жителям Урд, обреченным на гибель, а особенно к невежественным беднякам, которым вовек не понять, ради чего они гибнут, он призвал сюда их представителей…

– То есть нас?! – воскликнула Гунни.

– Да, вас, простых моряков с корабля. А тебе, Автарх, отрядил в защитники тех, у кого есть причины тебя ненавидеть. Все это было справедливо по отношению к морякам, но не к тебе самому.

– Что ж, я и прежде нередко заслуживал кары, но избегал ее.

Афета кивнула.

– Именно посему ты и видел – либо увидел бы, взяв на себя труд приглядеться – в огибающем этот зал коридоре определенные сцены из собственной жизни. Одни напоминали о твоей службе, другие же должны были показать, что и самому тебе не раз доводилось вершить суровейший суд. Теперь понимаешь? Видишь, за что был выбран?

– Палач – в спасители мира… да, понимаю.

– Подними голову, не прячь в ладонях лица. Довольно того, что вы с этой несчастной женщиной едва меня слышите – позволь уж, по крайней мере, мне явственно слышать