ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 2 (Русское советское искусство) - Анатолий Луначарский

Можно смело сказать, что те 70 000 рублей, которые правительство дало АХРР, и те немногие тысячи, которые оно вообще сумело уделить художникам других объединений, отнюдь не пропали даром, но дали весьма богатый результат.

Дело не идет в данном случае об очень больших суммах. На разумную экономию какого–нибудь небольшого треста, которую он может произвести без существенного стеснения, можно создать целый государственный фонд по закупкам картин, для начала вполне достаточный. С какой–нибудь сотней тысяч рублей можно было бы при правильном применении их уже сейчас начерно урегулировать этот вопрос.

II

Я сознательно откладывал отчет о выставке АХРР, хотя уже два раза посетил ее. Она так велика и настолько значительна как социальное явление, что я посвящу ей несколько позднее особый этюд. Сегодня же я хочу говорить о других виденных мной выставках.

В прошлом году я еще почти одобрял существование отдельной группы молодых художников «Бытие»[174] Художников АХРР (не всех, конечно) еще слишком можно было подвергнуть критике с точки зрения невнимания к живописно–технической стороне. Можно было говорить, что основным моментом в АХРР является выбор сюжета; можно было, хотя и с большой натяжкой, противопоставить АХРР группу, заявившую, что на первом месте для нее — приобретение живописного мастерства. Но сейчас никаких оснований для отдельного существования «Бытия» не осталось — за исключением, может быть, оснований внутренне–группового порядка, не ведомых зрителю. 1) Общий уровень живописи на выставке АХРР за один год значительно поднялся. 2) Не говоря о крупных достижениях АХРР, о ее наиболее сильных участниках, а только о среднем уровне выставки, и выделяя в «Бытии» многих старых мастеров, которые там принимают участие (например, Кончаловский), надо прямо сказать, что средний уровень «Бытия» в живописно–техническом отношении нисколько не выше среднего уровня АХРР. При таких условиях искреннее стремление АХРР отражать природу и людей СССР под углом зрения широкого самопознания освобожденного и обновленного революцией народа становится лозунгом чрезвычайно притягательным, а стремление противопоставить ему себя вряд ли может вызвать симпатии. Кроме нескольких приятных полотен Кончаловского, которые затмила его персональная выставка[175] я не видел ничего на выставке «Бытия»[176] что особенно привлекло бы мое внимание (из чего отнюдь не следует, конечно, чтобы там вовсе не было отдельных хороших полотен).

III

Я очень сожалею, что не могу дать сколько–нибудь подробный отчет о специальной выставке скульптуры[177] нашедшей место в тех же залах Исторического музея. Я жалею об этом тем более, что не только не могу дать этот отчет публике, но и себе самому. Я был лишь па открытии выставки и обещал себе обязательно прийти еще раз для внимательного осмотра, но приехал (буквально) через десять минут после того, как двери ее были заперты окончательно.

Во всяком случае я считаю своим долгом сказать, что выставка эта показала наличие у нас больших скульптурных сил. Оставив совершенно в стороне всякую отрыжку архипенков–щины[178] или построения пластических произведений из жести, проволоки и т. д. (следы таких «увлечений» еще имеются у нас), приходится признать и разнообразие и силу наших лучших скульптурных мастеров.

В настоящее время Европа переживает несомненный подъем скульптуры[179] Можно с величайшим сомнением говорить о путях современной европейской живописи, но нельзя не признать, что скульптура в последнее время действительно обрела новые пути и действительно дает новые шедевры. Здесь не место говорить об этом точнее, и вопросам новых направлений в области скульптуры я в скором времени посвящу отдельный этюд.

Умирают крайне парадоксальные, в сущности, антискульптурные течения довоенного времени; отходит в сторону более или менее бесформенный экспрессионизм. Лучшие мастера нового направления вернулись к изображению мужского и женского тела. Та душа, которую они в него вкладывают, чуть грустна. Грусть эта, как отмечал уже Стендаль, есть, пожалуй, говорящий сам за себя оттенок, как бы обертон достигнутого выражения великого покоя. (Правда, рядом с этим бурлит еще иногда и экспрессионизм, и, может быть, особенно интересные произведения получаются тогда, когда оба эти течения перекрещиваются.)

Никоим образом нельзя отмахиваться от задачи изображать мужские и женские тела, данные в их максимальном покое, развитии и красоте, от устремления воспроизводить различные типы прекрасного строения тела. Никоим образом нельзя говорить, что в этом заключается нечто буржуазное. Буржуа относился к телу как пакостник, и ему потрафляли соответственные скульпторы; огромная чистота, целомудрие новой скульптуры делает подобное суждение совершенно фальшивым. Буржуазия, с другой стороны, относилась иногда к фигурам, показывающим обнаженных людей, как к чему–то привычному, как к эмблеме, декоративным моментам, взятым пышности ради из античных времен и времен Ренессанса. Художники же новейшей европейской скульптуры относятся к человеческому телу с величайшим благоговением. Если бы даже это было только «возрождение физкультуры», и тогда мы могли бы полностью сочувствовать ему. Появление в скульптуре здоровой, мужественной, чистой обнаженности несомненно займет свое место, когда физкультура разовьется как надо и начнет налагать свою печать на весь наш быт. Мы не можем не быть друзьями этого направления.

Но в современной скульптуре имеется не только эта физкультурная черта. Современная скульптура вытекает из колоссальной потребности взволнованной и измученной интеллигенции как побежденных стран, так и стран–полупобедительниц (Франция, Италия) обрести какое–то спокойное искусство— искусство, которое помогло бы сосредоточиться, приостановиться, которое настраивало бы нервы публики на бодрый, мужественный, гармоничный лад. Скульптура вместе с целым рядом других проявлений искусства на Западе (как раз самых новых) старается вернуть потрясенной части человечества веру в жизнь, веру в человека как такового.

На этой большой теме я сейчас не могу останавливаться. В этом явлении есть не только положительные, но и отрицательные стороны. Мы должны вообще подойти к этому явлению внимательно и критически; но самое наличие его и наличие формальных достижений в западной скульптуре не подлежит никакому сомнению.

Трудно сказать, как расценивать стремление некоторых русских скульпторов приблизиться к чистому, но в то же время проникнутому теплой любовью отношению к телу человека. Что это? Действительно ли возрождение скульптуры? Остатки ли старого скульптурного академизма, остатки ли французского влияния с его большим эстетическим и чувственным подходом к телу, проблески ли это у пас повышения интереса к физкультуре или отражение неоклассических настроений Запада? Образцы, представленные на выставке, не позволяют еще судить об истинном характере этого явления у нас.

Никоим образом нельзя сказать, чтобы такие произведения доминировали на скульптурной выставке. Наоборот, большая дань была отдана сюжетной и психологической скульптуре. (Я не могу не пожалеть, что на выставке почему–то не фигурировал при этом один из самых старых психологистов в нашей скульптуре Иннокентий Жуков.)

Чрезвычайно большое впечатление на выставке кроме старых мастеров — Коненкова, Голубкиной, Домогацкого с его замечательным французским изяществом, — произвел на меня Ватагин, в особенности своими животными, а также животные Ефимова.

IV

Выставка ОСТ (Общества художников–станковистов) [180] сменившая собой в том же помещении выставку скульптуры, заслуживает всяческого внимания.

Первая выставка ОСТ[181] в прошлом году меня очень порадовала. Несмотря на некоторые не понятные еще для меня формальные моменты, па некоторую, по–моему, произвольную стилизацию, которую допускало большинство художников ОСТ, в ней крепко звучали три ноты. Во–первых, приближение к социальному быту, взятому, в отличие от АХРР, как материал для действительно построенной картины, а не картины, приближающейся, скорее, к цветной фотографии, как это было в первых попытках ахрровцев. Во–вторых, чрезвычайно остро выраженный индустриализм, причем машины н рабочие процессы взяты были опять–таки не фотографоподобно, а стилизованно, с выявлением особой красоты стальных мускулов машин и живых мускулов рабочих. Третьей нотой, которая сохранилась в моей памяти, являлась большая и мужественная любовь к спорту. А через все это — замечательный динамизм картин, которому не противоречили большая весомость, большая реальность, почти материальность изображенных предметов (несколько в духе немецкой Sachlichkeit [182] . Здесь мы имеем другую линию, весьма отличную от АХРР, но отнюдь не отрекшуюся от жизни, желающую по–своему отражать ее и служить ей. Вот почему я приветствовал ОСТ.