Честь Шарпа - Бернард Корнуэлл

Его подзорную трубу, его ранец, все его имущество кроме одежды, которую он носил, — все забрали у него. Вериньи, который не мог понять, почему майор «Вонн» настолько упрям, обещал, что имущество будет возвращено ему. Вериньи сдержал обещание. Когда Шарпа провели по крутой дороге к Бургосскому замку, ему вернули его вещи.

Его передали гарнизону крепости. Люди Вериньи оставили его во внутреннем дворе, где он и стоял под охраной двух пехотинцев, между тем как солнце поднималось все выше.

Шарп разглядывал фургоны во дворе, пытаясь заглянуть под обвязанные веревками брезенты, чтобы удостовериться в истинности рассказа маркизы о сокровищах испанской империи, которые якобы были здесь. Он ждал. Солдаты гарнизона проходили мимо, глазея на военнопленного, однако офицер из административно-хозяйственной службы все не шел, чтобы распорядиться его будущим. Один раз в одном из высоко расположенных окон крепости Шарп увидел человека с подзорной трубой. Стеклянный глаз, казалось, был направлен прямо на него.

А вскоре после того, как он увидел человека с подзорной трубой, четыре пехотинца во главе с сержантом подошли к нему. Он думал, что они идут мимо и посторонился, но один из солдат заорал на него и замахнулся кулаком; Шарп, защищаясь, ударил раз, ударил два, а затем сержант ударил его в висок прикладом мушкета, и его притащили в эту камеру, размером три шага на три, где не было никакого света, никакого табурета, никакой кровати и никакой надежды.

Он хотел пить. Голова пульсировала. Он прислонился к стене, и какое-то время боролся с болью, темнотой и отчаянием. Часы проходили — но сколько их было, он не знал. Звон башенных часов не проникал в эту комнату, вырубленную в скале под старым замком.

Он задавался вопросом, не был ли он узнан — но даже если был, какой смысл был обращаться с ним подобным образом? Он думал о маркизе, воображал ее в объятиях генерала: ее голова у него на груди, золото ее волос рассыпалось по его коже. Он пытался вспомнить ночь в гостинице, но это казалось нереальным. Реальностью была эта камера, его боль и жажда. Он нашел влажный участок стены и облизал сырой камень. Зловоние в камере было ужасно. То ли сюда стекало дерьмо, то ли его оставили прежние узники, но каждый его вдох был отравлен.

Время шло и шло, отмеряемое только ударами капель по камню. Они хотели, чтобы он отчаялся, погребенный в этом грязном, зловонном месте, и он боролся с отчаянием, пытаясь вспомнить имена каждого человека, который служил в его роте с начала войны в Испании, а когда вспомнил, он попытался перечислить вслух всех солдат из самой первой роты, в которой он служил. Чтобы не замерзнуть, он шагал взад-вперед по камере, его сапоги расплескивали жидкую грязь, и иногда, когда запах становился невыносимым, он прижимал рот к глазку в двери и глубоко дышал воздухом из коридора.

Он проклинал себя за то, что позволил себя схватить, за то, что проспал рассвет, что принял вызов на поединок.

Он чувствовал, что день прошел, и что наступила ночь, хотя отблески света за дверью не исчезли. Он сел на корточки в углу, опершись спиной на стену, и пытался уснуть. Четыре ночи назад он был в настоящей кровати, под простыней, чувствуя рядом тепло тела маркизы, и он на миг погружался в сон, вздрагивал, просыпаясь, и слышал лишь шорох крыс снаружи и капанье воды. Он дрожал.

Он чувствовал, что пленные, помещенные в эту камеру, должны были лежать на полу. Они хотели, чтобы пленный испачкал одежду и был по уши в дерьме. Он не доставит им такого удовольствия.

Трое пришли за ним, наконец — двое солдат, вооруженных мушкетами с примкнутыми штыками, и третий, тот самый громила сержант, который первым ударил Шарпа. Человек был огромен. У него, казалось, вообще не было шеи, и сквозь рукава мундира выпирали мускулы. Сержант заорал на него по-французски, а затем засмеялся над вонью, стоявшей в камере.

Шарп отчаянно устал, горло его ссохлось от жажды. Он замешкался, ослепленный ярким светом пылающего факела, принесенного одним из его охранников, и сержант толкнул его так, что он упал, а затем поднял его так легко, словно вес Шарпа был для него ничем.

Они провели его по коридору, вверх по лестнице, вдоль второго коридора и еще по нескольким лестницам. Здесь был дневной свет, проникавший через маленькие оконца, выходившие в центральный внутренний двор цитадели, а затем сержант втолкнул Шарпа в комнату, где ждал четвертый.

Комната была размером приблизительно двенадцать квадратных футов. Из единственного высоко расположенного окна слабый серый свет лился на каменные стены и пол. В комнате был единственный стол и стул позади него. Охранники встали по обе стороны Шарпа. Сержант, единственный невооруженный француз, был одним из двоих, стоявших справа от Шарпа. Всякий раз, когда Шарп пытался прислониться к стене, на него кричали, оттаскивали от стены, и снова наступала тишина.

Они ждали. Двое солдат, стоявших ближе к Шарпу, направили на него штыки. Шарп закрыл глаза. Он покачивался от усталости. В голове пульсировала боль.

Дверь открылась.

Шарп открыл глаза и все понял.

В комнату вошел Пьер Дюко. В первую секунду Шарп не узнал маленького человека с оспинами на лице и в круглых очках, но затем Рождество, встреченное в Воротах Бога, вернулось к нему. Майор Пьер Дюко, о котором Шарпа предупреждали, как об очень опасном и умном человеке, замешанном в грязные политические интриги, отвечал за такое обращение с ним, за вонючую камеру и за то, что, был уверен Шарп, с ним произойдет.

Дюко сморщил нос, осторожно пробрался за стол и сел. Солдат, вошедший за ним, положил на стол палаш Шарпа, его подзорную трубу, какие-то бумаги. Ни слова не было сказано, пока солдат не вышел.

Дюко нарочито долго выравнивал стопку бумаги, прежде чем посмотреть на английского офицера.

— Хорошо спали?

Шарп игнорировал вопрос.

— Я — офицер армии Его британского Величества, и я требую обращения, соответствующего моему чину. — Его голос прозвучал как хриплое карканье.

Дюко нахмурился.

— Вы впустую тратите мое время. — У него был низкий голос, словно принадлежащий куда более крупному человеку.

— Я — офицер Его британского …

Он остановился, потому что огромный сержант по знаку Дюко, повернулся и ударил здоровенным кулаком Шарпа в живот так, что тот упал и не мог вздохнуть.

Дюко подождал, пока Шарпа поставят на ноги и его дыхание восстановится, затем улыбнулся.

— Я полагаю, мистер Шарп, что вы не офицер. Решением военного суда, протокол которого у меня здесь, — он показал бумагу, — вы уволены из армии. Короче говоря, вы — гражданское лицо, хотя выдаете себя за майора Вонна. Разве я не прав?