Сокровище храма - Элиетт Абекассис

— Меня похитил этот человек, — сказала она, показывая на распростертое на земле тело Омара. — Он притащил меня сюда, в Иудейскую пустыню, чтобы привлечь и тебя.

— Омар, — задумчиво произнес я. — Горный старец…

— Шимон устроил за нами слежку, он сделал все, чтобы освободить меня.

Быстрее молнии я выхватил из ножен свой прекрасный меч, я храбро бился с убийцей, пытавшимся пронзить мою грудь кинжалом. Нагнувшись, я парировал удар, покатился по земле, оказавшись позади него, и ударил его в бок. Мы схватились врукопашную, кинжал против меча. Схватив меч обеими руками, я разрубил ему горло, струями брызнула кровь, но он еще сделал последнюю попытку вонзить кинжал мне в живот.

Вот так мне удалось избавиться от рефика, ну а потом в порту Яффа я сел на корабль, который через несколько месяцев должен был доставить меня на прекрасную землю Франции.

Увы! Что было дальше, ты знаешь: именно там, в моей собственной стране, я познал самое худшее. Инквизиция… Уже светает, и теперь я хотел бы сказать тебе нечто важное.

Мы не могли говорить. На заднем сиденье автомашины с тонированными стеклами, которую вел Шимон, мы с Джейн только смотрели друг на друга. Говорить начали наши глаза. Мои, обезумевшие от боли и досады, упрекали ее. Ее глаза, повлажневшие, умоляли меня верить ей. Мои, разгневанные, отказывали в этом кредите, который я уже предоставлял ей два года назад. Ее отвечали мне, что ничего страшного не случилось, что она не предавала меня и по-прежнему любила. Мои, молчащие, выдавали меня. Ее, заплаканные, просили молчать. Мои томились, говоря: сладость моя, как я истомился по тебе, я знал только тебя и не хочу тебя покидать, я лечу к тебе, к твоей несравнимой нежности с букетом поцелуев, с поцелуями цветов белых и розовых; ты оазис моей пустыни, цветок души моей, небо духа моего; ты мой дворец, в тебе я отдыхаю; нужно ли мне что-нибудь еще, когда я рядом с тобой, а все остальное — ложь и суета.

Голос Адемара стал не громче дыхания.

— Слушаю тебя, сын мой, — с волнением произнес я. — Я выполню любую твою просьбу, только прикажи. Ибо история твоя растрогала меня, и сердце мое обливается кровью при виде рассветной зари.

— Я прошу тебя скрыться, когда ты уйдешь от меня. Если они узнают, что ты говорил со мной, тебя подвергнут допросу. Поэтому, если ты хочешь мне помочь, если моя история тебя взволновала, ты никогда не вернешься в Сито и не останешься на французской земле, а отправишься в Святую Землю, к самаритянам, которые живут на горе Гаризим недалеко от Мертвого моря. Именно там обитают потомки казначеев Храма из рода Аккоцев. Ты запишешь все, что я тебе сказал этим вечером, и передашь им свиток с записью.

Дрожащей рукой он показал на мое ухо. Я нагнулся к его губам.

— Сокровище Храма, — прошелестел он, — я спрятал в Кумране в пещерах ессеев, в помещении, которое они называют «Скрипториум», в больших амфорах.

Увидев мой удивленный взгляд, он с улыбкой добавил:

— Туда я отвел заблудившегося малыша Муппима.

Я со слезами уходил от этого святого человека. На Остров иудеев, где сжигали тех, кто изучал Талмуд,[14] уже привезли дрова. Руки и ноги его привязали длинной цепью к столбу… До колен навалили дров. Дым поднимался в утренних сумерках…

В конце прелаты спросили его, нет ли в его сердце ненависти к христианской Церкви и питал ли он любовь к Кресту.

— Крест Христов, — ответил Адемар, — я не люблю, ибо нельзя любить огонь, на котором тебя сжигают.

Влажные от слез, его глаза блестели…

Писано на горе Гаризим в год благодарения 1320-й Филемоном де Сен-Жилем, монахом аббатства Сито.

Со страхом и опасением смотрел я, как она приближается. Со страхом я взбирался на Сион, бормоча ее имя, возвращаясь к острому мечу, который обнажался лишь для того, чтобы карать налево и направо; Иерусалим по сравнению с ним — простая рубка леса, камешек, отброшенный ногой. Но что привнесу в Иерусалим я, любивший Джейн в тот незабываемый момент, когда наконец-то обрел то, в чем нуждалось мое сердце?

Да, бессчетно я должен был переписывать букву

«Алеф» — молчание, символ единения, силы, уравновешенности. А еще она означает центр, из которого исходит мысль и связь, сотканная ею между верхним миром и нижним, между добром и злом, миром прошлого и миром будущего. «Алеф» чудесен.

ДЕСЯТЫЙ СВИТОК

СВИТОК ХРАМА

В день падения Хиттим

Битва, страшная резня пройдет

Под покровительством Бога Израиля.

Ибо день этот назревал давно

В войне против сынов тьмы.

Этот день войдет в историю

Совместных битв богов и людских общин.

Сыны света и сыны тьмы

Драться будут за Божье могущество

В шуме бесчисленного множества

И в звоне богов и людей.

День бедствия!

День печали!

Свидетельство народа и Искупления Бога,

Все их печали исчезнут,

И это будет конец вечного Искупления

В день войны против Хиттим,

Тремя знаками сыны света раздавят Зло.

Кумранский свиток. «Правила войны»

Я Ари, человек, сын человеческий, живущий в пустыне, как в костре — ни птиц тебе, ни насекомых, и только солнце на моей огненной земле да холод по ночам в ледяной пещере. Нет у меня сна, нет и досады, нет и времени; живу я, как во времена творения, на этих крутых рифах уже миллионы и миллионы лет; я живу в этой странной пустыне, где древность становится близкой, где проявляется сходство человеческой истории и где кратеры напоминают о незапамятных временах, о миллионах лет, когда материя расползалась, формируя земную кору, когда Землю долгое время потрясали толчки, старые годы сглаживались и появлялись новые, и долго-долго земля была морем; далеко на север Африки стала двигаться арабская земля, отделившись от материка разломом, который превратился в Красное море, и сегодня этот разлом проходит через Израиль до залива Эйлат, через долину Арава, протянувшись к Иорданской долине, через Галилейское море и заканчивается в длинной и узкой расселине, в этом крошечном месте, в котором все еще живу я. Я уже сказал, я — Ари, живу без удовольствий, провожу свои дни в пустыне, любуясь таинственной кромкой асфальтового озера, взывая в пустыне расчистить дорогу и сделать ее ровной в допотопной степи для нашего Бога, дабы он взлетел, вознесся в Иерусалим.

— Ну вот, — сказал Шимон, когда мы подъехали к Яффским воротам Иерусалима. — Если я и привез тебя сюда, то только потому, что трудности наши не кончились.

— На что ты намекаешь? — удивился я. — И вообще, что тут происходит?

— Ладно тебе, — серьезным голосом успокоил меня Шимон, — все очень просто. Я полагаю, настал момент.

Он остановился и, протягивая мне руку, пригласил:

— Выходи, нужно подняться на эспланаду.

— К эспланаде?

— Так точно, — подтвердил Шимон.

Мы оставили отца и Джейн около машины, перед Яффскими воротами. Издалека доносился плач колоколов от Гроба Господня, Гефсимании и аббатства Дормитион: «…а я, я всегда вместе с вами, до последнего дня мира».

Я приведу с Востока твой народ,С Запада я соберу его.Скажу я Северу: дай!Скажу я Югу: не уходи!Приведи сыновей моих из далеких стран,А дочерей моих с края земли.

С эспланады Храма, если наклониться, можно было видеть, как в такт с закрытыми глазами пели и танцевали хасиды, постукивали ногами по дощатому настилу, отбивая ритм.

— Благодаря планам, восстановленным Аароном Ротбергом, — сказал Шимон Делам, развертывая карту, — мы сейчас знаем то, что профессор Эриксон и Ротберг собирались сделать вместе с тамплиерами. Смотри…

Он протянул мне карту, топографическую карту эспланады. Контуры Храма были отмечены пунктиром.

— Одна сторона квадрата внешней паперти насчитывает больше восьмисот метров, — начал Симон. — По представлению ессеев из свитка Храма, общая площадь Храма составляла бы около восьмидесяти гектаров — от Дамасских ворот на западе до Елеонских на востоке. Создание ровной площадки для строительства такого гигантского сооружения — работа довольно трудная. Чтобы выровнять поверхность, нужно засыпать южную долину Кедрона на востоке и срезать скалу на западе. Такая операция требует перемещения земли и скал, и все это… вручную. Предприятие исключительной сложности, однако, в конечном счете, оно осуществимо.

— Но это невозможно, — возразил я. — Разве ты не видишь, на месте Храма стоит мечеть Аль-Акса, напротив купола Скалы?

— Да, но по их плану, Третий Храм имел бы общую стену с мечетью Аль-Акса. И потом, они считают, что мечеть принадлежит им, — ответил Шимон.