Наше величество Змей Горыныч - Ирина Боброва

Сейчас жизнь совсем тусклой стала. Супруг целыми днями на государственной службе пропадает, служанок нет – денщики воеводины всю работу по дому справляют, а с ними не очень-то и поговоришь, в модах они не разбираются, отвечают односложно, будто не в добром доме служат, а в казарме или на плацу перед воеводой отчитываются.

– Будет сделано, государыня воеводша!

– Никак нет, государыня воеводша!

– Не обучены по-хранцузски, государыня воеводша!

Царевне такое почтение поначалу льстило, потом она начала сердиться, а потом гарканье денщиков стало доводить ее до белого каления. Она злилась, но ничего поделать не могла.

– Да вы в модах как свиньи в апельсинах разбираетесь! – кричала Елена Прекрасная, топая ногами, на что денщики хором отвечали:

– Так точно, государыня воеводша!

И Елене ничего не оставалось, как взобраться по лестнице в мезонину и, прихлебывая опротивевший чай, рассматривать фонтанарию.

– Вот так и молодость пройдет, – вздыхала Елена, – зачахну здесь аки рыбка аквариумная…

После этих слов она снова отпивала остывший чай, не замечая, как в чашку капают соленые слезы.

В такой вот тоскливый день к ней вдруг пожаловала гостья. Когда Елена Прекрасная увидела, что по лестнице поднимается мачеха, она искренне обрадовалась ее визиту.

– Здравствуй, Еленушка, – ласково поприветствовала Кызыма хозяйку мезонина.

– И ты, Кызымка, здрава будь, – радушно ответила Елена, не заметив, как сморщилась царица, услышав переделанное на местный лад имя.

Царицу бесило, когда ее так по-простому называли, но сделать она ничего не могла, даже царственный супруг не называл ее иначе чем Кызымка. Казалось бы, Усоньше какая разница, как ее в чужом обличье зовут-то, ан нет, вжилась в образ со всей ответственностью!

– Смотрю, ты все чаек попиваешь, – вкрадчивым голосом сказала она, с притворным сочувствием глядя на царевну.

– И ты, матушка, откушай со мной чайку аглицкого, – просияла Елена, но следующие слова Кызымы погасили радость.

– Смотри, царевна, – Кызыма присела рядом, но чашку с чаем, предложенную Еленой, отодвинула, – упустишь мужа. Сидишь тут и не знаешь, чем он занимается.

– Да на службе он, у батюшки, – пролепетала Елена. Она не совсем поняла, о чем толкует мачеха, но заволновалась, почувствовав смутное беспокойство. – То в думе, на совете, то дозоры проверяет да заставы пограничные иншпектирует.

– Вот и я говорю, – царица погасила злорадную улыбку, – то совет, то дозор, то охота… Не слишком ли часто он тебя одну оставляет? Ты вон, смотрю, и одета по модам хранцузским, и обычаи аглицкие аки прынцесса ихняя блюдешь. А Потап этого и не ценит! А знаешь почему?

– Почему? – Елена Прекрасная всхлипнула раз, всхлипнула другой и, наконец, не в силах сдерживаться, разрыдалась в голос.

– Ну что ты, милая, – Кызыма погладила девушку по плечу и, пользуясь тем, что Елена сейчас ни на кого, кроме себя, не способна обращать внимание, брезгливо вытерла руку о подол тяжелого, шитого золотом платья, – успокойся. Я помогу тебе. Ну не обращает воевода на тебя внимания, ну подурнела ты, красота с лица сошла, но зачем так убиваться?

– Как подурнела?! – взвилась Елена Прекрасная, в ужасе ощупывая лицо. – Я не могла подурнеть аки крестьянка кака! Я царска дочка, Елена Прекрасная!

– Ну-у, – издеваясь, протянула великанша Усоньша Виевна, – царской дочкой ты, допустим, останешься, но вот Прекрасной вряд ли. Будут тебя называть теперь Елена Ужасная. – И мнимая мачеха, вытащив из рукава зеркальце, сунула его Елене под нос.

Царевна, не заметив, что зеркало странно выгнуто, взглянула, и окрестности огласил истошный, полный ужаса визг. Было отчего царевне завизжать, потому что глянула на нее из зеркала черная рогатая морда с жесткой щетиной вместо волос. Нос что рыло свиное, а глаза красные да злющие. Показало волшебное зеркало царевне облик Усоньши Виевны, напугав бедняжку до умопомрачения.

Когда, заслышав знакомые звуки – так Елена визжала на берегу пруда, где альбиносовая мыша ее напугала, – воевода Потап прибежал домой, ему пришлось расталкивать набившийся в сени народ. Дружинники уже сняли Елену Прекрасную с мезонины и перенесли в опочивальню.

– Еленушка! – вскричал Потап, увидев бьющуюся в припадке супругу.

Он кинулся к ней, но царица Кызыма вытолкала его за порог, убедив, что лучше нее никто не поможет справиться с истерикой.

– Не лезь, больна она сейчас, – сказала царица.

Потап озадаченно посмотрел на захлопнувшуюся перед его носом дверь, тяжело вздохнул и, выпроводив любопытных соседей, вышел на крыльцо. Он присел на ступеньку, прислушиваясь к воплям супруги. Помимо его воли неясные подозрения по поводу царской жены вспыхнули с новой силой. Потап прислушался – рыдания и визг супруги утихли, до него доносились только горькие всхлипы, которые скручивали душу воеводы в тугой узел. Он бы жизнь свою отдал только за то, чтобы его любимая женушка никогда не плакала.

А за дверями опочивальни шел такой разговор:

– Ой, матушка, что же со мной приключилось?! – стонала Елена.

Она не могла поверить, что то уродливое существо с огромным, на все лицо рылом и маленькими глазками – она сама. Раньше зеркала отражали только ее красоту.

– Сглазили тебя, – сказала Кызыма, – но ты не переживай, я сглаз-то сниму, красоту верну. Вот только заплатить за это надобно.

– Все отдам, государыня царица, – прошептала Елена Прекрасная, – только сними с меня эту порчу колдовскую!

– Да все мне без надобности, – проворковала Кызыма, довольно потирая руки, – ты мне узелок с пеплом, что собрала в хрустальном дворце, отдай. Кстати, он цел?

– Да что с ним сделается! – Царевна обрадовалась, что так дешево отделалась, вскочила с постели и, порывшись в большом сундуке, выудила из его недр узелок. – Забирай, – сказала она, даже не вспомнив, что это за пепел и как он у нее оказался.

– Ну теперь садись на постель, колдовать буду, – приказала царица, опуская узелок с прахом Кощея Бессмертного в карман.

Елена Прекрасная села на край постели, по приказу царицы закрыла глаза. Та зашептала что-то на якобы хызрырском языке.

– Вот и все, сглаз сняли, красоту вернули. – Усоньша Виевна вздохнула и, чувствуя, что лютая злоба, что кипела в ее груди, требует выхода, не удержалась. Она набрала полный рот слюны и выплюнула ее на лоб Елены Прекрасной. – Это для закрепления, вытрешь, когда уйду, – сказала она и, злобно ухмыляясь, направилась к выходу.

Когда, услышав скрип двери, Потап вскочил и кинулся навстречу царице, то ее лицо ничем не выдало недавних страстей, а ведь Усоньша едва сдержалась, чтобы не свернуть Елене Прекрасной шею.

– Припадок у твоей жены был, – ответила она на обеспокоенно-вопрошающий взгляд воеводы. – Нервенный припадок. Ей сейчас перечить ни в чем нельзя. Что бы ни сказала, соглашайся. Запомнил?

– Да, матушка царица! – вскричал Потап и, оттолкнув поддельную Кызыму, кинулся в опочивальню.

– Я красивая? – всхлипнула Елена, увидев мужа.

– Очень, Еленушка, – ответил Потап, недоумевая этому вопросу.

Царевна вскочила с постели и, на бегу утирая плевок, бросилась к зеркалу. Отражение было привычным, таким, какое она обычно видела, заглядывая в зеркало раз по десять на дню. Елена радостно рассмеялась, но вдруг ее лицо омрачилось. Она резко обернулась к супругу и с подозрением посмотрела на него.

– Почему ты мне раньше не говорил, какая я страшная? Я ведь такая уродина была!

Потап ошарашенно смотрел на супругу. Он не знал, что ей ответить, но вовремя вспомнил наказ царицы – ни в чем не перечить жене.

– Ну была, – пробормотал воевода.

И рад бы был Потап посидеть рядом с женой, за руку белую ее подержать, да дела государственные отвлекли. Прибежали дружинники и доложили о деле невиданном и никогда ранее не слыханном. В Городище, оказывается, гость редкий пожаловал – лесной хозяин из чащобы вылез, чтобы жалобу царю Вавиле самолично доставить.

Внешне Леший на человека походил, но как-то отдаленно. Руки, ноги, туловище, голова – все деревянное, в сучках и ветках, покрытых листьями. Шел Леший медленно, от собак, воспылавших к нему лютой ненавистью, палкой отбивался.

– Диво-то какое, дедушка Леший! – вскричал воевода, выпучив на странного гостя глаза. – Что из лесу тебя выгнало да в Городище Лукоморское привело?

– Непорядочность ваша да к договорам и соглашениям пренебреженье великое, – сказал Леший, и голос его проскрипел, будто деревья в бурю.

– Нет за нами вины! – воскликнул Потап. – Все соглашения мы блюдем честно и соседям нашим ни докучать, ни потравы какой либо убытку причинять не собираемся. Не обессудь, дедушка Леший, укажи, какое именно соглашение нарушено?

Леший подбоченился, шмыгнул носом, сделанным из еловой шишки, и проскрипел:

– А кто обещался скот в лесу не пасти, потравы грибам, да ягодам, да травам лесным лекарственным не учинять?