Карточный домик - Майкл Доббс

Его сарказм ошеломил ее.

— Ты мне был очень нужен, Джонни. Мне нужен был мужчина, а не обязательство верности на всю оставшуюся жизнь. Мне было необходимо вновь почувствовать себя женщиной. Уже так давно…

— Замечательно! Из миллиона членов по воле случая ты выбрала именно этот. Мне и в голову не могло прийти, что все так просто, Матти. И надо же было случиться, что выбор пал на меня! — Он говорил страстно, в голосе его звучали неприкрытые горечь и гнев.

— Джонни, прекрати! Не надо приписывать мне того, чего не было. Ты мне очень и очень нравишься. Вот в чем проблема.

— Это для тебя проблема? В таком случае я рад, что ты легко перешагнула через нее и теперь она для тебя уже в прошлом. — Он невесело усмехнулся, уставившись в потолок.

Матти зарылась головой в подушку. Она не собиралась делать ему больно, но как заставить его понять? Еще никому в Лондоне она не рассказывала об этом, но, может быть, настало все-таки время сделать это?

— У меня был мужчина, — начала она сбивчивым голосом. — В Йоркшире. Мужчина, с которым я была очень близка. Мы знали друг друга с самого детства, и все были уверены, что наши отношения… как бы это сказать… останутся всегда неизменными. Вот где была беда. Никто меня не спрашивал, просто все полагали, что должно быть все так, а не иначе. Мне самой, однако, хотелось большего, и, когда он заставил меня выбирать между ним и моей карьерой, я выбрала карьеру. Это единственная возможность оставаться самой собой, Джонни! — Ей было страшно, что он не поймет ее и не одобрит. Выражение его лица подтвердило правильность ее предположения. — Но… он буквально сходил с ума, посылал умоляющие письма, звонил по ночам. Он часами стоял в конце улицы, поджидая меня, и бывало, что выстаивал так всю ночь. — Она судорожно глотнула воздух. Эти воспоминания были ей мучительны. — А потом произошла эта автомобильная катастрофа. Совершенно прямой отрезок шоссе, никаких встречных машин, тем не менее его машина влетает в придорожное дерево. Им удалось вытащить его, только вырезав автогеном кусок кузова. Когда я об этом услышала, то во всем обвинила только себя, как если бы это я разбила его машину. Я чувствовала себя такой виноватой! И вместе с тем злилась на себя за эту реакцию. Я же не сделала ничего, в чем меня можно было бы обвинить!

Ей отчаянно хотелось оправдаться, хотелось убедить его, что здесь не было ее вины, но слезы страданий и угрызений совести покатились по щекам.

— Мне потребовалось собрать в кулак всю силу воли, чтобы поехать в больницу, и часы, которые я провела там, были мучительны: никогда в жизни я не чувствовала такого абсолютного одиночества. Потом подошла медсестра и сказала, что он не хочет меня видеть. Что он больше никогда не хочет видеть меня. И ушла, оставив меня посреди больницы совершенно одну. — Матти изо всех сил пыталась избежать истерики. — Понимаешь ли, Джонни, для него это был вопрос принципа: все или ничего. Я действительно любила его, но, что бы я ни делала, все вызывало у него боль и превращало любовь ко мне в ненависть. Это… это чуть не убило его. Вот почему я уехала из Йоркшира, Джонни, решила в работе похоронить это чувство своей ненужности и вины. И вот я вижу, что начинаю любить тебя. Неужели это повторится снова?

Глаза их встретились. Пока он слушал, гнев его постепенно испарялся, но заговорил он жестко и решительно.

— Поверь, я знаю, что переживает человек, когда теряет того, кого любит, и видит, как рушится вокруг него весь мир. Я знаю и эту боль, и это чувство одиночества. Но ты не вела ту машину и не можешь изменить факты, убегая от них, а именно это сейчас ты и делаешь — бежишь от них!

Она отрицательно закачала головой, но он не остановился.

— Когда ты приехала в Лондон, — продолжал он, — ты, наверное, искренне надеялась, что найдешь здесь свое будущее, но ты ведь приехала сюда и для того, чтобы спрятаться здесь от своего прошлого, о котором больно было вспоминать. Но неужели ты не понимаешь, Матти, что из этого у тебя ничего не получится? Нельзя спрятаться, с головой уйдя в журналистику — занимаясь расследованиями, разоблачениями, выкручивая и высвечивая и так и эдак людские слова в поисках правды, если ты после всего этого не готова смотреть этим людям прямо в глаза и переживать вместе с ними их боль.

— Ты не прав… — запротестовала она, но он опять не дал ей говорить.

— В самом деле? Я был бы рад за тебя, если бы это было не так. Если ты не хочешь признать тот факт, что твоя работа может причинить многим невинным людям страдания, ты никогда не станешь хорошим журналистом. Ищи правду, Матти, никто не против, но если ты думаешь, что можешь порхать как бабочка от одной статьи к другой, никогда не задерживаясь для того, чтобы посмотреть, какой ущерб, может быть, нанесла твоя версия правды другим людям, то как, черт возьми, можешь ты быть уверена, что твоя работа действительно полезна? Конечно, можно критиковать заносчивых, самодовольных политиков, в конце концов, это твоя работа, но как ты смеешь критиковать других за их приверженность чему-либо, если сама чураешься обязательств? Ты говоришь, что боишься связать себя. Но ведь именно здесь суть всех наших взаимоотношений — в наших обязательствах друг перед другом! Нет, Матти, тебе все равно не убежать от этого!

Но она уже бежала — бежала в ванную, где оставила свою одежду. Через минуту она уже выскочила на улицу, но в его сердце еще долго не замирало эхо ее слез.

Понедельник, 8 ноября — пятница, 12 ноября

В выходные дни пресса подстегнула избирательную кампанию, придав ей некоторую динамичность. Единодушно высказанное органами массовой информации мнение, что пока еще не выявлен достойный претендент, поощрило еще двух членов кабинета. Утром в понедельник с заявлением выступили государственный министр здравоохранения Питер Маккензи и грубовато-добродушный министр иностранных дел Патрик Вултон.

Шансы новых кандидатов на успех были расценены как вполне сносные. Маккензи, например, слыл поборником известной программы развития больничной сети. К этому времени ему уже удалось всю ответственность за сроки ее реализации возложить на казначейство и офис премьер-министра.

Что касается Вултона, то уже после разговора с Урхартом на партийной конференции он развернул бурную закулисную деятельность, за предыдущий месяц успев отобедать практически со всеми редакторами Флит-стрит. Подчеркивая свое северо-английское происхождение, он надеялся выставить себя в качестве кандидата, олицетворяющего идею «единства нации», поскольку большинство других кандидатов имели отношение к центральным графствам Англии. Правда, на шотландцев, например, это не произвело никакого впечатления, они вообще не признавали затею с выборами. Вообще-то, Вултон хотел еще переждать, приглядываясь к своим соперникам по избирательной кампании, но статьи в воскресных газетах прозвучали для него как сигнал «К оружию!». С официальным заявлением о намерении баллотироваться он решил выступить на пресс-конференции, созванной, как он выразился, «на родной земле» в аэропорту Манчестера. Для того чтобы там присутствовать, пришлось лететь самолетом из Лондона. Воскресная пресса подтолкнула к действиям всех кандидатов. Таким, как Майкл Самюэль и Гарольд Ирл, становилось все яснее, что их джентльменская манера ведения кампании с использованием тонких, завуалированных подкалываний и скрытых тычков не давала никакого эффекта — их усилия уходили в песок. С появлением новых соперников возникла необходимость освежить призывы и заново поднаточить мечи.

Затяжной характер кампании действовал на нервы, кандидатам стала изменять выдержка, и пресса наконец получила свое. Когда Гарольд Ирл снова выступил с критическими замечаниями относительно деятельности по охране окружающей среды, предпочитая на этот раз открыто обвинить лично Майкла Самюэля, перчатки были отброшены в сторону.

Самюэль ответил ударом на удар, заявив, что поведение Ирла достойно порицания, несовместимо с его статусом коллеги по кабинету министров и что, как министр образования, он показывает дурной пример молодежи. А Маккензи, отчаянно пытавшийся раскопать свои затерявшиеся родные корни, восстал против высказанного Вултоном в Манчестере мнения о необходимости «возродить чисто английские ценности» и голосовать для этого за чисто английского кандидата, заявив, что он оскорбил пять миллионов шотландцев. Стремясь вырваться вперед, газета «Сан» интерпретировала слова Вултона как злобный антисемитский выпад против Самюэля, и еврейские активисты с ходу бросились сотрясать воздух гневными протестами и заполнять жалобами газетные колонки, отведенные для писем читателей. Раввин избирательного округа, по которому баллотировался Самюэль, обратился в Управление по вопросам расовых отношений, требуя провести расследование, как он выразился, «самой отвратительной со времен Мосли» вылазки высокопоставленного политического деятеля. Вултона не обескуражила эта чрезмерно бурная реакция. «Еще недели две, — сказал он одному из своих единомышленников, — все будут не столько слушать меня, сколько всматриваться в конфигурацию моих ушей.»