ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

czeсslwa zatraciи wojsko...*

.

173

объяснили, чти> заставило коронного гетмана отступить от Корсуня, где он хотел

было сидеть в осаде. По их словам, козаки, в одной миле от Еорсуня, у Стеблева, стали

отводить воду, так что река Рос вдруг начала мелеть. Об этом записал в дневнике своем

и литовский канцлер. „Козаки и Татары" (говорит рн), „облегши наше войско и воду

куда-то спустивши, привели наших к решимости отступать". Но козаки не облегли еще

панов, и панам рано было приступать к таким чрезвычайным действиям. Козаки могли

пустить между Ляхов только молву о своей гидравлике, чтобы маскировать свое

пионерство в Крутой Балке.

По рассказу войскового стражника, у Хмельницкого было 12.000 Козаков, у Тогай-

бея 40.000 Татар; в том числе Астраханских, никогда не бывавших в Польше, 4.000,

Ногайцев 12,000, Белгородских и Буджацких 20.000. Неприятелю достались и те

деньги, которые привез Потоцкому Будзынский для уплаты Запорожскому Войску,—

более 70.000. Недоставало все-таки 280.000.

Орда (писали слуги Потоцкого) расположилась у Белой Церкви. С одной стороны

Татары, с другой—козаки. У Татар набралось уже более 200.000 ясыру, но они

продолжают еще брать. Тогайбей хвалился перед своим знаменитым пленником, что

теперь они заключили с козаками договор на сто лет; что теперь им не страшно воевать

не только с польским королем, но и с турецким султаном, и что не выйдут из пределов

Польши до тех пор, пока им не доплатят гарач, а козакамъ—жолд, итого

800.000

злотых.

Интереснее всего рассказ шляхтича Собеского, которого козаки схватили на пути из

Кодака и привели в Хмельницкому. Не знал еще тогда Хмель о смерти короля, и

отпустил Собеского под условием, чтоб он объявил панам „некоторые puncta".

Собеский рассказывал на конвокационном сейме оффициально, что Хмельницкий

желает мира и просит помилования, с тем чтоб его оставили при его правах. Он

говорил Собескому, что на челны дал ему деньги король, а на вопрос: зачем вы (козаки)

так поступили с Речью Посполитою? отвечал: „Я, с моим товариством!, был очень

огорчен, притеснен и обижен (utrapiony, uciњniony и ukrzywdzony), а правосудия найти

не мог. Набрался б (у нас) прошений к его королевской милости огромный короб, да

король его милость хоть бы и хотел явить правосудие, никто его у вас пе слушает (nikt

go u was nie sиucha): поэтому он велел нам добывать свободы саблею".

174

Собеский находился в плену у Хмельницкого пять дней и слышал между козаками,

что он сперва держал с асаулами своими тайную раду, а потом объявил пленникам, что

„вы, бедняки, называющиеся теперь шляхтою (wy, chudzi pachoиcy, со siк teraz њlacht№

chrzcicie), будете боярами, а только паны ваши будут шляхтою^ а король единою

главою, которого одного будем слушать и вы и все мы“.

Но Собеский не все еще высказал: остальное сохранил для более секретного

заседания (ad secretiorem sessionem), и до нас не дошла его тайна.

Так отразилось в центре Королевской Республики событие, повернувшее круто

судьбою Польши. Герой этого события, Хмельницкий, долго не двигался от Белой

Церкви. Неизвестно, с каким чувством смотрел он на беззащитную родину, кругом

пылавшую пожарами, кругом представлявшую сцены пленения, насилия, убийства. Но

она была беззащитна до такой степени, что Татары открыли в ней повсеместно базары,

на которых смелые купцы, и в особенности налетевшие из Московского Царства, вели с

ними и с их друзьями, козаками, обширную и разнообразную торговлю. Добытые без

труда изделия фабрик, ремесл и продукты сельского хозяйства продавались

добычниками за бесценок; а забираемые в ясыр люди вздешевели до такой степени, что

за одного коня Татарин давал шляхтича, или несколько мужиков. Окрестности

Махновки, Бердичева, Белополья, Глинска и Прилуки над Собом первые испытали

разницу между панским и козацким присудом^.

Зато другая половина Русского Света, во главе которой стояла Москва, начинала

уже возмещать грабежи, сделанные в ней, со времен оных, шляхетною и козацкою

Русью, натравляемою Поляками,—возмещать, покамест, руками только своих торговых

людей,—так что и сокровища царской казны, и раки московских чудотворцев обещали

вернуться, если не в прежнем, то в превращенном виде на Север, где столько времени

хозяйничала козакошляхетская орда, устремляемая к сердцу вашего расторгнутого

отечества римскою политикою Польши. Сама судьба, повидимому, благоприятствовала

восполнению ущерба, причиненного Полякоруссами Москворуссам. В Козацкой

Украине, как и в Крыму, был тогда голод, и царь Алексей Михайлович повелел

вывозить в единоверную страну хлеб, соль и всякие товары. Таким образом

москворусские драгоценности возвращались теперь домой за москворусские продукты

первой необходимости.

.

175

Когда скончался потаковник беспощадной Самозванщины, Сигизмунд III, Поляки

нарядили его в „привезенную из Москвы тяжеловесную корону®, слишком

тяжеловесную, по слову поэта, даже и для такой головы, которая основала было в

Москве новую династию; а кто может сказать, из чего делались драгоценные панские

ржонды *), которыми щеголяли ренегаты русского элемента Потоцкие, Сенявские,

Собеские? Теперь добыча кровавого меча и жадных рук начала возвращаться вспять,

между тем как Татарокозак „так внезапно, так тяжко растоптал польскую славу и

польское отечество®. Два народа, простиравшие виды на господство между морей и

океанов, вступили в новый период соперничества.

В то время, когда на татарских пограничьях польскорусского государства

происходили действия разрушительные, общественный организм государства

москворусского устремлял все еще свежия сиды свои к целям строительным.

В Польше, как мы знаем, проповедывалось так называемыми даже и в наше время

народными пророками,—что „это дикие звери, которые живут только ночью®**), и

такое определение относилось не столько к Москалям чернорабочим, торгующим,

воинствующим, сколько к правоправящим. Они со своим царем во главе, со своими

архиереями, боярами, думными дьяками и всею низ’ ходящею светскою и духовною

иерархиею, по словам польских просветителей, представляли „фурию, вечно

стремящуюся в Польшу®.***) С своей стороны и те, которые формировали мнения

общества московского, не щадили мрачных красок для изображения Польши, с её

панами, с её светскими и духовными властями В самом ужасном виде, как это делает и

современная нам велико-и малорусская беллетристика.

Но из областей, доставшихся Владиславу IV по Поляновскому миру, беспрестанно

бегали в зверскую Московию не только хлопы, но и шляхтичи, а из-за нового

московского рубежа уходило под власть „безчеловечных пановъ® такое множество

крестьян, что царское правительство нашлось вынужденным объявлять в пограничных

торговых местах, что тем боярским людям, которые вернутся на „старые печища®,

дана будет „воля®, то есть они, с по-

*) Седла, узды и проч.

**) Слова знаменитого проповедника, Фабиана Бирковского. ***) Слова того же

народного пророка.

176

.

томством их, будут жить не за боярами, а за государем. Существует в архивах

обширная переписка, относящаяся к удерживанью барских мужиков от переселения в

панские именья и вызова их обратно из польской Руси в московскую.

Выходит, что не таковы были московские порядки, какими их описывали польские

„народные пророки“ да наши козаки, и не таковы были паны Ляхи и Полякоруссы,

какими их изображают у нас историки да беллетристы.

Сами по себе это предметы мелкие, не удостоиваемые названия явлений

исторических. Но побега крестьян с обеих сторон и сношения по поводу этих побегов

между королевскими, крайне распущенными, и царскими, крайне исполнительными

властями, привели два соседния общества к мысли, которая осуществилась путем

войны, но могла бы осуществиться и без человеко-истребления, путем необходимости.

Королевские шляхтичи, в борьбе с можиовладством и продуктом его—разбойным

элементом, развившимся во всех сословиях и состояниях, завидовали обитателям

Царства Московского, которое наши монахи называли страною тихою, и в особенности

стали завидовать в то время, когда на престоле, поколебленном Иваном Грозным,

Борисом Годуновым и Василием Шуйским, воссел Алексей Михайлович Романов,

получивший от своих подданных прекрасное название Тишайшего Государя.

Хотя Владислав IV был очен популярен и не пренебрегал, во время вечной охоты