За Русь святую! - Николай Андреев

— Все-таки я считаю, что многие из партии Вас поддержат, — а это уже Мануйлов. Педантичный, въедливый, нередко занудный. — Не по земельному, так по конституционному вопросу. Вы предлагаете то, на что храбрости у Николая не хватило. А эта реформа просвещения, университетское управление, создание на новой основе цензуры, когда произведение будут оценивать не только чиновники, но и редакторы, писатели, журналисты… Я поддерживаю Ваше начинание.

В похожем плане высказался и обер-прокурор Синода Владимир Николаевич Львов. Что ж, большинство все-таки оставалось за Кириллом. Но вот-вот должен был выступить Шульгин, голоса националистов еще не прозвучало.

Виталий Васильевич, кашляя, поднялся на трибуну, окинул взглядом Думу, прищурился.

— Когда на этом же месте стоял Петр Аркадьевич, великий человек, не боявшийся ни оппозиции, ни царя, ни врага. Да, многие считали его палачом и убийцей, создателем "столыпинских галстуков". Но пуля террориста не дала миру увидеть другое его лицо, лицо реформатора, масштаба не меньшего, чем великий Александр Освободитель! Во многом то, что предлагает Кирилл Владимирович, является продолжением задумок Петра Аркадьевича, которые, будь они продолжены, подарили бы России место величайшей державы мира! Верные сыны нашей Родины вот уже почти шесть лет ходили по городам и весям с диогеновым фонарем, надеясь увидеть нового Столыпина, того, кто сможет остановить разрастающийся хаос. Но теперь их работа окончена, новый Петр Аркадьевич совсем недавно вещал с этого места, — Шульгин повернул голову в сторону Сизова-Романова. Кирилл заволновался. Судьба страны решалась в эту минуту. — И я призываю Думу поддержать Великого князя, всецело доверившись его скрытому до сего дня таланту и прозорливости государственного деятеля величайшего масштаба. Да, может быть, ему стоило разогнать ко всем чертям Думу, как прежде делал Николай. Но Кирилл Владимирович поступил мудро, заручившись нашей поддержкой, попросив проголосовать в поддержку своих проектов и будущей Конституции Российской империи. Да, мы проголосовали, не прочтя ни строчки из этих бумаг! — Шульгин положил правую руку на кипу листов с текстами Конституции и указов о проведении реформ. — Но ни война, ни революция не терпят пустой болтовни и траты времени. Пустой — потому что я считаю, что предложения Кирилла не могут быть не одобрены нами! Мы в ответе за ужасную ситуацию в стране, в ответе за критику правительства, в ответе за волнения народа и солдат, мы в ответе за все это, не меньше, чем отрекшийся император, и я признаю! Но мне не хочется, чтобы кто-то обвинил Думу в преступном бездействии! Я призываю к вашему разуму, судари, и прошу вас всем сердцем поддержать реформы Кирилла Владимировича! Я призываю немедля объявить о нашем одобрении действий Великого князя и регента по наведению порядка в столице и всем государстве! Я призываю дать Кириллу Владимировичу беспрепятственно вести нашу Родину к победе над врагами, внутренними и внешними, и сегодня же подчиниться указу уже отрекшегося царя о роспуске Думы! Война не терпит болтовни, она требует действий! Так покажем всему миру, что мы способны действовать, и как действовать! Пусть все народы узнают, на что способна наша Родина!

— Гимн, господа, гимн, гимн! — призывы шли и с мест националистов, и либералов, и немногочисленных левых.

Это было невозможно, немыслимо, непостижимо — но это было. Кирилл едва удержался от того, чтобы не заплакать от счастья.

Депутаты Думы поднимались со своих мест и пели, пели гимн. Лишь немногие сперва сидели, насупившись, но постепенно общее настроение передалось и несогласным, и все новые голоса вступали в хор. Гучков и Георгий Львов бесновались: они просто не верили своим глазам. Снова, как в четырнадцатом году, не стало ни либералов, ни черносотенцев, и социалистов — только русские патриоты, желавшие победы и счастья своей стране врагам назло…

Маннергейм зачитывал на заседании Финского Сейма текст проектов Кирилла, который по нескольким телеграфам передавали в Гельсингфорс из Петрограда. Сизов-Романов просил, чтобы депутаты Финляндии услышали его указы на родном языке: пришлось засадить нескольких знающих и русский, и финский за перевод.

Капитаны кораблей и офицеры гарнизона, борясь с волнением и душевным трепетом, читали в казармах и на палубах кораблей. Многие плакали, от счастья или злобы, трудно было понять: Россия менялась. Точнее, должна была измениться: понадобится гигантская работа, чтобы воплотить в жизнь все начинания. Но начало было уже положено: Дума поддержала Кирилла, причем — дважды. Поддержал и народ…

Москва. Первопрестольная, мещанская, купеческая. Листовки висели повсюду, в газетах были только проекты реформ и первой настоящей Конституции империи. Лавочники и рабочие, клерки и офицеры, священники и дворники, те, кто умел читать, плохо ли, хорошо ли, но с изумлением и вопросом "Что будет-то?" сейчас читали то, чему только суждено было стать реальностью.

Киев. Киево-Печерская лавра и площадь вокруг нее была полна народа. Здесь довелось зачитывать сразу и манифест об отречении Николая II, и текст реформ и Конституции, которые Алексей даже не подписал. Люди ликовали, они вдруг почувствовали, что во главе страны стал достойный человек, который знал, что нужно его народу. Да, не было в этом чувстве логики, но разве может быть логика в надежде на лучшее будущее. У могилы Столыпина уже собирались те люди, что некогда поддерживали душой начинания Петра Аркадьевича…

Были, конечно, и в Москве, и в Киеве, и во многих других городах волнения, попытки создать свои Советы. Но вовремя удалось ослабить их влияние, быстро справиться с восставшими. Не было ведь здесь таких манифестаций, не было буйных голов и стотысячных гарнизонов из запасников, не было смертельной близости "вотчины" германской разведки — Финляндии и Балтийского флота.

На Черноморском флоте волнений практически и не было. А когда бунтовать, если с утра до ночи ждешь в Босфоре "дружеского визита" турок и германцев, а до того тоже не скучал никто.

В Риге и офицеры, и команды вообще плюнули на немногочисленные известия о волнениях в столице, и тоже — некогда было. Боевые матросы вообще с презрением отнеслись к мятежу в Кронштадте.

"Ет им трудно? Ет им вены режут "драконы" и немчура? Так они ж там как в Кисловодске, отдыхают, пороху не нюхают, не знают, с какой стороны к орудию подойти! Их бы сюда, итить, мы бы им всыпали!" — так выразился один из матросов, услышав разговоры офицеров о взбунтовавшемся Кронштадте, продолжив драить палубу.

В губернских городах и некоторых уездах, в деревнях и селах, на хуторах и в казачьих станицах, всюду, куда успели дойти тексты "Программы Кирилла" и манифест Николая, как реформы уже успели прозвать, царило нечто неописуемое.

Сам Николай с замиранием сердца знакомился с тем, что вот-вот хотел начать воплощать в жизнь. Кириллу хватило решительности на то, чего не смог сделать сам отрекшийся самодержец. А еще Великому князю просто повезло…

Особенно радовались крестьяне, уже подумывая, как бы распорядиться землицей, правда, только обещанной. Некоторые, к сожалению, уже недобро поглядывали на помещичьи усадьбы, проверяя топоры на остроту и подумывая, как бы посноровистей устроить "красного петуха". Но многим остудило пыл "Обращение императора и регента к крестьянам"…

"Зачем жечь, зачем гробить то, ради чего ваши деды да прадеды кровь лили и пот ручьями проливали? Зачем в золу обращать не чужой, но ваш труд, труд ваших предков. Разве вы бы сами добром помянули сына или внучка, который сожжет вашу избу, потравит ваше поле, разломает вашу соху да убьет коня-кормильца, без которого вы бы никогда не вспахали родную землицу? Но если кто посмеет все-таки тронуть усадьбу либо дома отрубных крестьян, либо хутор подожжет, того ждет кара за свое дело, не только наша, но и небесная, родительская!"

— Поздравляю, Кирилл Владимирович, Вы все-таки одержали победу, — заметил Виталий Васильевич Шульгин после того, как депутаты стали покидать Таврический дворец. — Быть может, самое время провести первое заседание правительства, как Вам кажется? Думаю, что именно регент, то есть Вы, должны начать его, а не господин Родзянко. Боюсь, он несколько против Ваших начинаний…

— Первое заседание пройдет никак не Петрограде или в пригороде. Через несколько часов все министры и товарищи министров отбывают в Ставку, именно там с завтрашнего дня будут проводиться заседания правительства.

— То есть Вы переносите центр государственной власти в Могилев? — Шульгин даже закашлял от осознания этого. — Что ж, резонно, резонно. Думаете, что сможете оказать большее давление на правительство при помощи солдат?

У Кирилла было едва ли мгновение, чтобы взвесить все "за" и "против", "pro et contra": откровенничать ли с Шульгиным или нет. Все-таки монархист, а не либерал, говорил это без страха в глаза любому человеку.