Третий шимпанзе - Джаред Даймонд

По поводу факторов, вызвавших это замечательное сходство, лингвисты до сих пор не пришли к согласию. Все выглядит так, как если бы мы пятьдесят раз вытягивали двенадцать карт из хорошо перетасованной колоды, и почти всякий раз среди них не оказывалось ни червей, ни бубей, но при этом всегда был один король, один валет и два туза. Наиболее убедительной интерпретацией мне кажется версия лингвиста Дерека Бикертона, который рассматривает многие аспекты сходства креольских языков, как проявление генетически заложенного в человеке «шаблона языка».

Бикертон составил это мнение на основе проведенных им исследований креолизации на Гавайях, куда на сахарные плантации в конце XIX века привозили работников из Китая, Филиппин, Японии, Кореи, Португалии и Пуэрто-Рико. Из этого лингвистического хаоса, после того как Гавайи были аннексированы США в 1898 году, пиджин, основанный на английском языке, развился в полноценный креольский язык. Сами работники-иммигранты сохранили родные языки. Они также усвоили пиджин, который слышали вокруг, но никак его не совершенствовали, несмотря на свойственные пиджину недостатки в качестве средства общения. Это стало большой проблемой для рожденных на Гавайях детей иммигрантов. Даже если детям повезло слышать у себя дома нормальный язык, поскольку их отец и мать принадлежали к одной и той же этнической группе, на этом нормальном языке было невозможно общаться с детьми и взрослыми из других этнических групп. Многим детям повезло меньше, и они слышали только пиджин, в том числе и дома, поскольку их мать и отец происходили из разных этнических групп. У этих детей также не было возможности в достаточной степени освоить английский, поскольку их и их родителей отделяли от англоговорящих владельцев плантаций социальные барьеры. Имея в своем распоряжении неоднородную и обедненную модель человеческого языка в форме пиджина, дети гавайских работников в течение одного поколения стихийно «расширили» пиджин до стандартного и сложного креольского языка.

В середине 1970-х годов у Бикертона имелась возможность проследить историю этой креолизации с помощью бесед с представителями рабочего класса, рожденными на Гавайях в период 1900–1920 годов. Как и все мы, эти дети впитывали языковые умения в раннем возрасте, а затем стали придерживаться только привычных вариантов, так что в старости их речь по-прежнему отражала тот язык, на котором говорили в их окружении во времена детства. (Скоро и мои дети будут удивляться, почему отец продолжает говорить «ящик со льдом», а не «холодильник», хотя уже много десятков лет нет тех шкафов со льдом, которые были у моих родителей во времена их, а не моего детства.) Таким образом, пожилые люди разного возраста, которых опрашивал Бикертон в 1970-е годы, оказались для него по сути застывшими изображениями различных стадий произошедшего на Гавайях перехода пиджина в креольский, — год рождения определял то, какую из стадий можно наблюдать в речи этих пожилых людей. И в итоге Бикертон пришел к выводу, что креолизация началась до 1900 года, завершилась к 1920 году, и совершили ее дети в процессе освоения речи.

Можно считать, что в жизни гавайских детей имела место несколько видоизмененная версия эксперимента Псамметиха. В отличие от детей, отправленных Псамметихом к пастуху, гавайские дети слышали речь взрослых и имели возможность осваивать слова. Но, в отличие от обычных детей, гавайские дети слышали очень мало грамматики, а та, которую им все же случалось воспринять, была нестабильной и неразвитой. Тогда они создали собственную грамматику. То, что они именно создали ее, а не заимствовали из языка китайских работников или англоговорящих плантаторов, ясно из многих особенностей, отличающих гавайский креольский язык от английского и от языков работников с плантации. То же самое можно сказать и о неомеланезийском: словарь его по большей части английский, но грамматика включает многие особенности, в английском отсутствующие.

Я не хочу преувеличивать грамматическое сходство креольских языков, неявно давая понять, что по сути они в этом отношении все одинаковы. Креольские языки отличаются в зависимости от социальной истории, обусловившей креолизацию, — особенно важно первоначальное соотношение количества плантаторов (или колонизаторов) и рабочих, то, как быстро и в какой степени это соотношение изменилось, и в течение скольких поколений пиджин раннего этапа развития мог постепенно заимствовать сложные явления из существующих языков. И все же существует много сходных моментов, особенно между теми креольскими языками, которые возникли из пиджинов раннего этапа развития. Каким образом в случае каждого креольского языка дети так быстро пришли к согласию относительно грамматики, и почему дети, создающие разные креольские языки, вновь и вновь заново изобретают одни и те же грамматические явления?

Это происходит не потому, что они, создавая язык, действовали наиболее простым или единственно возможным способом. Так, например, в креольских языках используются предлоги (короткие слова, предшествующие существительным), как и в английском и некоторых других языках, но существуют и языки, в которых вместо предлогов используются послелоги, идущие после существительных, или же только падежные окончания существительных. Опять же, креольские языки напоминают английский и в том, что в них предложение имеет порядок слов типа «подлежащее-сказуемое-дополнение», но это нельзя объяснить заимствованием из английского, поскольку в креольских языках, возникших на основе языков с иным порядком слов, все равно применяется порядок «подлежащее-сказуемое-дополнение».

Кажется правдоподобным, что такое сходство креольских языков могло возникнуть под действием генетически заложенного шаблона, который имеется в мозгу человека и предназначен для изучения языка в детстве. Предположения о существовании такого шаблона получили широкое распространение с тех пор, как лингвист Ноам Хомский заявил: структура человеческого языка настолько сложна, что ребенок не смог бы освоить ее всего за несколько лет, не располагая при этом некими врожденными инструкциями. Так, например, в возрасте двух лет мои сыновья лишь начинали использовать отдельные слова. Сейчас, двадцать месяцев спустя, когда я пишу эти строки, им еще не исполнилось четырех, а они уже говорят в соответствии с большинством основных правил английской грамматики, которые иммигрантам, взрослыми приехавшим в англоговорящие страны, зачастую не удается освоить за несколько десятилетий. Еще до двух лет мои дети научились разбираться в первоначально непонятном лопотании взрослых, узнавать в группах слогов слова, и понимать, какие сочетания слогов составляют слова, независимо от различия произношения как у разных взрослых, так и у одного и того же взрослого.

Такая сложность стоящей перед ребенком задачи подтолкнула Хомского к мысли о том, что освоение родного языка было бы для детей невозможным, не будь значительная часть структуры языка уже «запрограммирована» в их головах. Отсюда Хомский сделал вывод, что мы рождаемся с заложенной в нашем мозгу «универсальной грамматикой», которая дает целый диапазон грамматических моделей, охватывающих грамматические варианты реальных языков. Эту врожденную универсальную грамматику можно представить в виде панели переключателей, каждый из которых имеет несколько возможных положений. Впоследствии положения переключателей фиксируются в соответствии с грамматикой местного языка, который слышит вокруг себя подрастающий ребенок.

Однако Бикертон идет дальше Хомского и делает вывод, что наша врожденная грамматика является не универсальным набором вариантов с настраиваемыми переключателями, а имеет определенный комплекс настроек этих «переключателей»: именно данные настройки вновь и вновь возникают в грамматике креольских языков. Врожденные настройки могут заменяться, если будут противоречить тому, что слышит вокруг себя ребенок в местном языке. Но если ребенок вообще не сталкивается с особыми местными настройками «переключателей», поскольку растет в среде анархичного, лишенного структуры пиджина, то у него могут сохраниться те самые врожденные настройки, наблюдаемые в креольских языках.

Если Бикертон прав, и мы действительно имеем врожденную программу с «креольскими» настройками, которые могут преодолеваться при дальнейшем использовании языка, тогда можно предположить, что дети будут быстрее и легче осваивать те особенности своего языка, которые совпадают с «креольской» грамматикой, а не те, которые ей противоречат. Возможно, это предположение поможет разобраться в том, почему англоговорящие дети с таким трудом усваивают грамматику отрицания: они настойчиво употребляют креольский вариант типа «Ни у кого этого нет». На основе той же логики можно объяснить трудности англоговорящих детей в освоении порядка слов в вопросах.