Нестор Летописец - Андрей Михайлович Ранчин

в 1230-х годах печерский инок Поликарп, другая была знакома писцу Хлебниковского списка, который и восстановил указание на авторство Нестора[380]. Однако это объяснение вызывает сомнения: если спустя сто с лишним лет в обители имелась рукопись Несторова труда, то с еще большей вероятностью она должна была храниться в монастыре спустя несколько лет после завершения работы Нестора. Да и устная память о том, кто именно составил «Повесть…», была еще жива. Между временем, когда была окончена Несторова редакция, и годом завершения новой версии прошло всего несколько лет. Если бы слова о печерском черноризце внес составитель так называемой редакции 1118 года, было бы логично, чтобы он вернул в заглавие также имя того, кто «Повесть…» написал. Догадка исследователя, что составителю так называемой редакции 1118 года «имя черноризца пришлось опустить» и «причиной были, быть может, соображения политические, ибо это имя было связано с представлением о своде, враждебном Мономаху», неубедительна[381]. Во-первых, Несторова редакция, если и была «просвятополковской», едва ли при этом являлась «антимономаховской»: никаких свидетельств, подтверждающих эту мысль, не существует. Во-вторых, представлять себе Мономаха или его сына Мстислава (якобы «курировавшего» составление «редакции 1118 года») мелочными цензорами, готовыми вымарать имя неугодного книжника, нет никаких оснований.

Впрочем, имеется гипотеза, согласно которой всё выражение «Нестера черноризца Феодосьева манастыря Печерьскаго» было вставлено в заглавие летописи только в ее поздней редакции, сохранившейся в Ипатьевском и Хлебниковском списках. Автор этой научной концепции М. И. Жих считает, что Нестор был редактором более раннего текста «Повести…», работал он над ней вплоть до 1124 года{92} — этим годом датируется последняя запись, ему принадлежащая. Радзивиловская и текстуально почти совпадающая с ней Московско-Академическая летописи, хотя и сохранили в целом ту же редакцию «Повести временных лет», что и Лаврентьевская, испытали влияние текста — источника Ипатьевской летописи. Из этого источника якобы и попало в заглавие Радзивиловской и Московско-Академической летописей упоминание о печерском монахе. Версию, что слова «черноризца Феодосьева манастыря Печерьскаго» находились в первоначальном тексте — архетипе «Повести временных лет», ученый отбрасывает: доказательство для него — отсутствие этого известия в Лаврентьевской летописи.

Действительно, в Радзивиловской и Московско-Академической летописях, с одной стороны, и в Ипатьевском и Хлебниковском списках — с другой, содержатся общие известия, разительно отличающиеся от тех, что имеются в Лаврентьевской[382]. Однако отнюдь не все такие известия вторичны и впервые появились в их общем источнике — поздней редакции «Повести временных лет». В отдельных случаях подобные сообщения более исправны, более верны, чем уникальные варианты Лаврентьевского списка «Повести…». Очевидно, в таких местах в этих четырех списках ее текст сохранился в исконном, неискаженном виде. А главное: если какой-то книжник позаимствовал некогда из источника — архетипа списков ипатьевской редакции «Повести…» известие об авторстве печерского летописца, то почему он при этом опустил его имя? Ведь то, что древняя летопись велась в Печерском монастыре, было и без того очевидно: об этом свидетельствовали содержащиеся в ней рассказы из жизни обители, в том числе от первого лица.

Итак, «ужели слово найдено»? Неужели можно успокоиться и признать авторство Нестора? Увы, всё намного сложнее. Во-первых, неясна роль Сильвестра: наряду с теми, кто считает его простым переписчиком[383], есть ученые, убежденные, что выдубицкий игумен был создателем или второй редакции «Повести временных лет», или даже первой[384]. (Является ли текст с припиской Сильвестра в летописях лаврентьевской группы первой, изначальной редакцией этого исторического сочинения — тоже предмет споров.) Авторству Сильвестра как будто бы противоречит тот факт, что в летописи ничего не говорится о событиях, связанных с Выдубицким монастырем, зато много раз сообщается о жизни Печерской обители[385]. Сторонники гипотезы о Сильвестре предполагают, что до поставления в выдубицкие игумены он подвизался в Печерском монастыре[386]. Возможно, это так и было. Но никаких документальных подтверждений этой догадки нет. И тем не менее некоторые ученые стали ничтоже сумняшеся называть авторство Нестора мифом[387], а одна исследовательница, Т. Л. Вилкул, вынесла приговор, на мой взгляд, поспешный: «Атрибуция Начальной летописи Нестору устарела, однако поддерживается устойчивой традицией. Вопрос авторства Сильвестра вызывает живую полемику»[388].

М. И. Жих попытался примирить память о Несторе как составителе «Повести временных лет» с известием Сильвестровой приписки, которую он считает свидетельством об авторстве выдубицкого игумена, а не о труде заурядного копииста. Сильвестра исследователь признал автором первой редакции, сохранившейся в составе летописей лаврентьевской группы, а Нестора — его соавтором, создателем второй редакции, содержащейся в списках Ипатьевской летописи. Нестор был «спасен», но какой ценой! От грандиозного, величественного ансамбля «Повести временных лет» ему достались рожки да ножки: все его дополнения занимают лишь около десяти страниц печатного текста стандартного формата[389], тогда как вся «Повесть временных лет» в таком же формате занимает примерно двести страниц. Несторова работа потеряла весомость, скукожилась… Получилось, что Нестор дополнял «Повесть временных лет» в 1118–1124 годах, а отдельные записи вел вплоть до 1132 года. Главными критериями для разделения основного, сильвестровского пласта и вставок Нестора оказались использование выдубицким книжником редкой датировки по пятнадцатилетним отрезкам — индиктам и датирование его редактором событий по мартовскому году. (После этого в повествовании о событиях XII века в Ипатьевской летописи начинает использоваться ультрамартовское начало года{93}.) Поскольку автор «Чтения о Борисе и Глебе», родившийся, видимо, в середине XI столетия, к 1132 году должен был быть дряхлым стариком, если вообще дожил до этого времени, М. И. Жих «своего» Нестора объявил тезкой нашего героя. Конечно, многое необычное случается на этом свете, хотя и редко: в одной обители могли жить в одно или примерно в одно и то же время целых два Нестора. И правда ведь жили: в некрополе Киево-Печерского монастыря кроме автора «Чтения о Борисе и Глебе» и Жития Феодосия Печерского упокоился еще один Нестор. Но только монастырская традиция запомнила его как «Нестора Некнижного»[390] — то есть, очевидно, не только не проявившего литературных дарований, но и, похоже, неграмотного. Два Нестора в одном месте и почти в одно и то же время — это ладно. Но чтобы еще и два писателя — это уж перебор…

Кроме того, напомним: печерский инок Поликарп в рассказе о затворнике Никите, называя нашего героя «Нестер, иже тъй написа Лѣтописец»[391], упоминает его уже как почитаемого инока в одном ряду с прославившимися в 1070–1080-х годах монахами: игуменом Никоном, его преемником Иоанном, будущим ростовским епископом Иоанном и другими. Описанное событие — выведение Никиты из пещеры — относится ко времени до кончины Никона, то есть произошло не