Русь против Хазарии. 400-летняя война - Владимир Филиппов

Но тогда возникает закономерный вопрос: а откуда данное прозвище вообще взялось, и неужели Прозоров опять все выдумал? Вовсе нет, на сей раз Лев Рудольфович фантазию особенно не напрягал, поскольку упоминание имени Святослава с таким прозвищем один раз в летописи встречается. В Галицко-Волынской летописи мы читаем – «Святославъ Хоробры». И можно бы было махнуть рукой и пойти на поводу у Льва Рудольфовича, согласившись с тем, что имелось у киевского князя при жизни такое прозвище, если бы не одно НО. Дело в том, что писатель истолковал это прозвище так, чтобы оно полностью вписалось в его концепцию, и в этом искаженном виде преподнес читателям.

Так вот сам текст Галицко-Волынской летописи датируется XIII веком и охватывает события 1201-1291 годов, которые происходили в землях юго-западной Руси. Большая его часть посвящена княжению Даниила Романовича Галицкого, а на походы Святослава там даже нет намека. Князь-воин лишь упоминается в том смысле, что не ходил войной против чехов, и не более того. Вот как звучит эта знаменательная фраза целиком: «не бе бо в земле Русцей первее, иже бе воевал землю Чьшьску; ни Святославъ Хоробры, ни Володимеръ Святый». Смысл этой фразы прост – повезло чехам, поскольку ни Святослав, ни Владимир на них войной не ходили, обошла их эта беда стороной.

К тому же рядом с бравым воителем упоминается его сын Владимир, и если Прозоров на основании этой фразы делает вывод о том, что Святослав носил прозвище Храбрый при жизни, то тогда он должен сделать следующий шаг и признать за Владимиром прозвище Святой. Причем в дальнейшем летописец снова вспоминает сына Святослава и уже под другим прозванием, как «Володимера Великаго, иже бе землю крестилъ». Правда, князя Владимира Великим и Святым Лев Рудольфович признавать отказывается, запрещая это делать даже летописцу. Но обижаться за это на писателя не имеет никакого смысла.

Потому что князь Владимир при жизни себя ни Великим, ни Святым не называл, ему это даже и в голову не приходило. Так же, как и Святославу величать себя Храбрым. Великий Воитель Земли Русской считал проявление воинской доблести на поле боя делом не просто обыкновенным и будничным, а обязательным, не видя в этом чего-то выдающегося и уникального. Это только Лев Рудольфович все квохчет: Храбрый, Храбрый, так и прозывался! Упустили зловредные летописцы-чернецы сие прозвище, а то и вовсе сами вымарали его из текста в угоду таинственному незнакомцу, переписывающему историю Киевской Руси.

Даже завидуешь невольно уверенности «ведущего историка»!

Значит, надо разобраться, в чем же здесь дело. А дело в том, что подобные прозвища летописцы обычно давали задним числом, уже после смерти исторического персонажа. Как отметила в своей работе Т.Л. Вилкул, «для древнерусской эпохи нехарактерны княжеские прозвища. В летописях XI—XII вв. встречаются не прозвища, а так называемые «некрологические характеристики». Если князь умер, так и не совершив ничего в жизни выдающегося, то уж летописец обязательно награждал его каким-то прозванием, которое характеризовало отошедшего в мир иной с самой лучшей стороны. Ярким примером здесь служит Мстислав Храбрый, отец небезызвестного Мстислава Удатного. Вот уж у кого не было никакого повода явить свою храбрость, поскольку все крупные военные конфликты эпохи благополучно миновали этого князя стороной. Но тем не менее – Храбрый. И в свете этого довольно парадоксальным выглядит тот факт, что Лев Рудольфович пошел на поводу у столь ненавистных его языческому сердцу «иноков-летописцев последующих веков» и наградил своего любимого героя тем прозвищем, которое эти самые летописцы придумали. Как всегда, логики в рассуждениях писателя нет никакой.

А мы вновь обратимся к работе Т.Л. Вилкул: «Прозвищами наделяют преимущественно бояр, которых было гораздо больше, чем князей, и которых необходимо было как-то различать. Из князей док. XII в. известны только Владимир Мономах и Изяслав Ярославич Меньший. Кроме того, редко встречается само слово «храбрый». Таким образом, если летописец и отмечал, что князь был храбрым, то он просто подчеркивал эту черту его характера, и не более того, прозвищем здесь и не пахло. Однако наиболее показательным является случай с Ярославом Мудрым, который такого прозвания не имел до тех пор, пока его им не наградил Н.М. Карамзин: «Ярослав заслужил в летописях имя Государя мудрого». С тех пор и пошло.

Но Лев Рудольфович не Николай Михайлович. Ведь было бы гораздо лучше, если бы «ведущий историк языческой Руси» работу Т.Л. Вилкул почитал вдумчиво и внимательно, а не занимался тем, что прозвищами, слух его ласкающими, князей да бояр награждал, а потом сие дело летописцам русским приписывал. Ведь в работе той черным по белому написано: «Слово «храбръ», да и княжеские прозвища вообще не характерны для древнерусского периода».

Но, может быть, Прозоров черпал информацию в другом источнике? Может быть, он нашел сведения о Святославе Храбром в народном творчестве? Может, в сказках, былинах и легендах кто-то именовал таким образом киевского князя? И вновь мимо. Опять придется огорчить поклонников творчества неистового Льва, поскольку на этот счет есть компетентное мнение академика Б.А. Рыбакова: «Летописная запись о Святославе хорошо сохранила эпический строй дружинной поэзии, близкой к былинам, но не тождественной им; как уже говорилось, в народном эпосе имени Святослава нет». И в итоге картина получается такая: чернец-летописец в XIII веке придумал Святославу прозвище Храбрый, а Лев Рудольфович эту идею подхватил и творчески развил. И теперь на каждой обложке книги о Великом Воителе Земли Русской обязательно красуется надпись – Святослав Храбрый. Озар Ворон Прозоров старательно проводит свои идейки в жизнь.

Но чтобы языческая душа Льва Рудольфовича не мучилась, можем ему сообщить информацию, которая строго засекречена и доступна далеко не каждому. Лежит она за семью замками, укрыта семью дверями, кои и запечатаны на семь страшных глиняных печатей. И нет туда ни пути, ни дороги. Мало кто из историков отважится заглянуть в столь опасное место. Но кто решится на подвиг сей, тот и получит информацию заветную, которая и перевернет его взгляд на мир, а может, и на Российскую историю в целом.

Лишь один человек в отечественной истории стал при жизни носителем прозвища Храбрый, причем не от «иноков-летописцев последующих веков», а действительно от современников и по заслугам. Это герой Куликовской битвы серпуховский князь Владимир Андреевич, двоюродный брат Дмитрия Донского. Однако что примечательно, князь умудрился получить даже два прозвища, а не одно, поскольку, как и его знаменитый родственник, был также прозван Донским. Оба этих прозвища выбиты на гробнице князя Владимира Андреевича в Архангельском соборе Московского Кремля, и если есть у Прозорова желание, то он может приехать и сам все увидеть. Своими собственными глазами. Здесь даже выдумывать ничего не надо.

Но вернемся к Святославу. Князь не был тем наивным дурачком, который воевал за идею, не подозревал о пользе торговых путей и думал, что княжеская казна наполняется сама по себе. А именно такой образ Великого Воителя и навязывает в массовом сознании Лев Рудольфович. Отметим еще раз – с реальным Святославом этот образ, кроме имени, не имеет ничего общего. Настоящий киевский князь был прежде всего и воином, и политиком. Он нес личную ответственность за судьбу громадного государства, и ему некогда было забивать себе голову идеологическими бреднями в стиле Прозорова, которого он, к сожалению, не смог прочитать. А уж рассуждать о смысле бытия, как Гамлету, ему было просто некогда. В вопросе быть или не быть Святослав всегда быстро приходил к ответу – быть, на этом, собственно, и построен весь принцип его княжения. Хазарский каганат, можно сказать, одним из первых ощутил такую постановку вопроса на своей шкуре. И именно в войне с ним Святослав продемонстрировал все свои лучшие качества. Он показал себя и дальновидным политиком, и блестящим стратегом, и великолепным тактиком. Стремительным, безжалостным, не ведающим сомнений полководцем. В этом мы сейчас убедимся.

Готовясь к большой войне на Востоке, Святослав идеально выбрал момент для атаки на Хазарскую державу – каганат был сильно ослаблен как внутренними распрями, так и постоянной борьбой с внешними врагами. Орды кочевников волнами накатывались на его границы, и лишь благодаря напряжению всех сил хазарам удавалось до поры до времени отбиваться от степняков. И именно в этот момент Святослав повел свои дружины на Хазарию, твердо решив «искусить неведомого края».

Правда, прежде чем отправиться в поход со Святославом, мы должны немного отвлечься, для того чтобы выслушать точку зрения на этот вопрос Вещего Льва. Пусть он обозначит причину, по которой Святослав двинулся именно на каганат, а не куда-то в иную сторону. Его версия традиционно подразумевает отсутствие всякого здравого смысла, зато в ней эмоции бьют ключом, а пафос переходит все допустимые грани. Итак: «Но и здесь герой нашего повествования вступает в противоречие со «здравым смыслом» древних и нынешних робичичей. Он воин – и выбирает наиболее опасного врага, опасного настолько, что войну с ним можно уподобить поединку с драконом, исполином-людоедом или другим чудищем из древних легенд. Он князь – и направляет оружие против смертельного, старого недруга Руси. Он жрец – и поднимает меч на воплощенную Скверну, земное подобие бесовни Кромешного мира, ожившее оскорбление Северных Богов». Насчет здравого смысла писатель подметил очень точно, как говорится, не в бровь, а в глаз, а вот в том, что касается остального…