Лекарство от измены - Кэролайн Роу

— Я не из Жироны, господин, — сказал офицер. — Имена мог бы выяснить один из местных офицеров. Это сбережет время.

— Все местные с Арно, — сказал Элеазар. — Дайте-ка посмотрю. В этом деле замешаны слишком многие из священников. Его преосвященство и каноник сейчас с его величеством. — Он прикинул, кто еще есть в здании. Есть некий Йохан, но от него мало толку. Девушку следует отослать домой вместе с отцом. Но парнишка, их слуга, может помочь. Он повернулся, чтобы уйти. — Он очень испуган, — добавил он. — Спрячьте его и не показывайте. И возьмите моего писца. Он будет вам полезен.

— Ребенок? — удивленно сказал офицер. — Ладно, лучше честный мальчишка, чем мужчина, который лжет. Спасибо.

Вот так, подкрепившись фруктами и скудной пищей, Юсуф отправился, все еще вздрагивая, вниз в комнату, где допрашивали заключенных. Один за другим они вставали перед писцом, который записывал их имена, род занятий и причины, по которым они оказались на площади. И так же одного за другим Юсуф внимательно рассматривал их из темного угла, где он сидел, почти скрытый спиной офицера.

— Они будут знать, что я был здесь? — спросил Юсуф.

— Никто не знает, что ты здесь, кроме дона Элеазара. И меня, — сказал молодой человек. — И он не сказал мне твое имя.

Родриго был первым, кто оказался перед писцом. Он указал свое имя, занятие, и с убежденным возмущением рассказал о своих действиях вечером. Он был в таверне, обслуживал гостей.

— Хотя, Бог знает, — сказал он, — возможно, я тоже закрыл заведение. Я продал так мало вина, что в нем можно было утопить муху. Затем я пошел на площадь, потому что услышал барабаны.

— Это действительно его имя? — пробормотал офицер.

— О да, — сказал Юсуф. — И его не было на встрече.

Вот так Юсуф помогал отделять «козлищ», бывших в банях на сходке, от «агнцев», которые пришли позднее. Осталось только трое мужчин. Юсуф осторожно потянул офицера за рукав.

— Он лжет, — сказал он, кивая на человека, стоящего перед писцом, улыбающегося и потеющего. — Его зовут Санч, и он из Внутреннего Совета.

— Превосходно, парень. А что с остальными двумя?

— Этот — Мартин. Он входит в Совет, — сказал Юсуф. — Другого на сходке не было.

— Тебе пора в постель, парень, — сказал офицер. — Это тебе. — Он сунул Юсуфу монетку в руку и пошел разбираться с Санчем.

Юсуф поклонился и ушел. Он бросил монетку нищему, выбрался из дворца и тихо побежал по ночному городу к дому лекаря.

Схватить удалось только Санча, конюха, и Мартина-переплетчика. Те двое, кто выступали перед толпой на сходке, и писец Раймунт исчезли. Всю остальную часть ночи Мартин покрывался липким потом страха и клялся, что Братство — это всего лишь группа почтенных, опытных торговцев, стремящихся улучшить свои дела и испытывающих особое почтение к своему небесному покровителю, святому Михаилу.

Больше от него ничего не удавалось добиться.

Санч, конюх, рассказал бы больше — много больше, — если бы только мог. Он рассказал им все, что знал, и приплел дополнительно несколько выдумок, но он понятия не имел, кто были эти два незнакомца.

— Они никогда ничего не говорили про себя. Они не были Мечом, — сказал он. — Мы были Мечом. Меч — это группа.

— Кто был человеком, который последним говорил на сходке?

— Последним? — спросил Санч.

— Да. Тот, кто помешал вам забить ногами лекаря.

Санч уставился на него, как будто увидел призрака.

— Вы там были? — прошептал он.

Офицер улыбнулся.

— Я не знаю, кто он, — ответил Санч, и его голос повысился до жалкого писка. — Вы имеете в виду высокого человека, который говорил как господин? Темноволосый, худой? Хромой? — добавил он, как будто, чем больше деталей он мог привести, тем чище могут показаться его намерения. — Возможно, Раймунт знает, он писец, ученый человек. Я не вижу его здесь, — коварно добавил он.

Из-за спины офицера донесся голос:

— Скажи мне, Санч конюх, какова была цель вашей группы? — И дон Элеазар включился в допрос, встав возле писца.

Когда офицер ушел, чтобы проведать своих людей — с благодарностью, поскольку подобная работа была ему не по вкусу, — звук голосов упал до шепота, а имена и слова, которые он услышал, когда уходил, заставили его задрожать.

* * *

В одном из подвальных помещений зажгли свечи и положили там тело Меча. На полу около него положили кучу почерневших осколков.

— Что это? — спросил Беренгуер.

— Глина. Куски какой-то фляги — возможно, кувшина с маслом, ваше преосвященство. Они валялись повсюду вокруг тела, — сказал солдат. — И впились в тело. Я думал, что это могло бы быть важно.

— И это действительно важно, — заметил епископ, подбирая один осколок. — Полагаю, что видел именно эту флягу, стоящую около этого человека вчера вечером. — Он понюхал осколок, который держал в руке. — Пахнет ямой, где дьяволы содержат грешников, — заметил он.

— Это пахнет громовым порошком, при помощи которого мавры Альгсира обычно стреляли в нас железными шарами, — заметил солдат. — Все, кого они ранили, умирали в течение семи дней. Это было ужасно, ваше преосвященство. Я был там. И я не видел ничего подобного до сегодняшнего вечера.

— Что мы знаем о том, кем он был? — спросил Беренгуер.

— У него слишком изуродовано лицо, чтобы можно было опознать его, ваше преосвященство, — ответил солдат.

Сильные руки помогли аббатисе Эликсенде, донье Исабель и Ракели слезть с военных коней, посланных, чтобы привезти их из монастыря. Было уже позднее утро. Любопытные горожане уже столпились в соборе, и площадь почти опустела. За исключением почерневшего куска в южной части площади, гроза смыла все следы насилия и беспорядка прошлой ночи, и теперь площадь блестела под ярким солнцем. Однако вооруженные офицеры, составлявшие их эскорт до города, передали их вооруженной пешей охране, и они двигались через площадь во дворец в окружении восьми сильных мужчин и офицера. Соблюдались все необходимые меры предосторожности.

После нескольких часов беспокойного сна, рано утром Ракель вернулась в монастырь. Ни она, ни донья Исабель не могли заставить себя даже притронуться к позднему завтраку. Вызов во дворец епископа — без причин, объяснений, извинений — был подобен вспышке молнии.

— Что они хотят с нами сделать? — нервно спросила Ракель.

— Кто знает? Возможно, еще один невинный человек должен быть осужден за измену, — горько сказала Исабель. — За то, что произошло прошлой ночью.

Аббатиса остановилась в центральных воротах, выражая в ожидании крайнюю степень нетерпеливости, словно что-то предчувствуя. К тому времени, когда они достигли площади, живот Ракели скрутило от любопытства и опасения. Донья Исабель, с ввалившимися глазами и бледная как смерть, шла к дворцу дяди с таким смиренным видом, будто первохристианский мученик, выходящий на арену, полную особо голодных львов. Ракель подобрала юбки и смело последовала за ней.

Девушку пробил озноб, когда из залитой солнцем прихожей она оказалась в просторной, но до крайности унылой комнате. Здесь было темно и холодно. Внутри стояла тяжелая мебель, покрытая мастерски выполненной резьбой. Отец Исабель и ее дядя сидели в дальнем конце комнаты и были погружены в беседу. Справа от короля находился его секретарь, он просматривал пачки документов и раскладывал их на несколько стопок. Около него сидел писец с листом бумаги, пером и чернилами. Рядом стояло несколько незанятых стульев.

Тщедушный слуга, похожий на монаха, сопроводил аббатису Эликсенду к скамье у стены под большим гобеленом с изображением падения Иерусалима. Ракель замешкалась в нерешительности. Однако Исабель взяла ее за руку и смело пошла вперед, пока не остановилась прямо перед отцом. Она упала на колени и попыталась говорить, однако слезы ручьем бежали по ее щекам и голос прерывался рыданиями.

— Ваше величество, — прошептала она. — Отец. Я…

— Ну, моя дорогая. Встань, — мягко укорил ее отец. — Сядь здесь, около меня. Твой дядя ненадолго уступит тебе свое место, не так ли? Мы все здесь друзья..

— Спасибо, отец, — пробормотала она, поднялась и торопливо заняла освобожденный дядей стул.

— Теперь, дочь моя, — сказал дон Педро, успокоительно гладя ее по руке, — еще раз расскажи мне все, что случилось с того момента, как вы проснулись в той конюшне, и до тех нор, когда наши солдаты встретили вас. Все, даже самые мелкие детали. Вижу, ты привела аббатису и свою замечательную сиделку. — Он поднял руку, и служащий по знаку подтолкнул Ракель к королю.

Все еще безмолвная и взволнованная, она присела в самом глубоком поклоне.

— Превосходно. Присаживайся и поддержи Исабель. У меня и к тебе будут вопросы. Ну, дитя мое, говори, и достаточно громко, чтобы писец мог все хорошо слышать.