Ночью все волки серы - Гуннар Столесен

Все в этой комнате было коричневым: старые, замызганные обои, вытертый ковер, обеденный стол с облезшей полировкой. Лицо Харальда Ульвена в этом интерьере тоже казалось неживым, как на фотографии.

— Чертова дура! Ты все испортила! — Он перешел на крик, не предвещавший ничего хорошего ни для меня, ни для Элисе.

Тогда я и заговорил, и сказал первое, что пришло в голову:

— Что у тебя болит, Ульвен?

— Откуда тебе известно мое имя? — Его глаза сверкали, и я понял, что мое дело плохо.

— Ему надо к врачу, — вмешалась Элисе. — Я ему все время говорю об этом, давно уже. Так нельзя, это очень… — по ее щекам потекли слезы, но она упрямо смотрела ему в глаза. — У него внутреннее кровотечение. Он истекает кровью. Это медленная смерть, и все из-за того, что… что когда-то… он решил… решил…

— Перейти на сторону врага? — спросил я.

Ульвен поджал губы.

— Да, — икнула она. — И вернуться обратно он уже не может.

— Этим проклятым бюрократам для того, чтобы лечить меня, понадобилось мое имя — для страховой кассы, видите ли. Нет у меня имени. Я мертв.

— И все-таки ты жив, — сказал я. — Пока жив.

И, только сказав это, я наконец осознал самое главное.

— Выходит, тебя не убили в семьдесят первом?

Откровенная насмешка показалась в его глазах и послышалась в его голосе:

— Нет, в семьдесят первом я остался жив.

Стало неожиданно тихо. Элисе Блом закрыла лицо руками и плакала, тихонько всхлипывая. Опять все карты спутались, мне предстояло раскладывать новый пасьянс. Прежде всего выяснить обстоятельства вокруг пятьдесят третьего.

— Меня сбили с толку эти неожиданно свалившиеся деньги.

— Какие деньги? — прорычал он.

— Те деньги, что она получила в 53-м и позднее. Те самые деньги, на которые и был куплен этот дом. А ее коллега, фрекен Педерсен смогла даже поселиться в Испании. И вот что получается: Хольгера Карлсена нет в живых, Хагбарт Хеллебюст не заинтересован в обсуждении этой темы; остаешься ты один из тех, кто там был и кто знал обо всем случившемся.

— О чем знал? — спросил Ульвен.

Элисе Блом перестала плакать. Ее ладони опустились к уголкам рта и прикрывали теперь дрожащие губы. Огромные заплаканные глаза, не отрываясь, смотрели на меня.

Я осторожно переминался с одной ноги на другую.

— О том, что Хольгер Карлсен сообщал об утечке газа в производственном цехе и требовал соблюдения правил.

Не говоря ни слова, они разглядывали меня. Теперь эта люди перестали быть призраками. Призраком скорее был я и вызванный мною дух Хольгера Карлсена, явившийся к ним в эту минуту.

— Разве это было не так? А через несколько дней произошел взрыв. Но ты был парень не промах и отлично понимал, что в случае удачи Хеллебюст будет у тебя в руках. И во время пожара ты провернул блестящую акцию — ведь это ты позаботился, чтобы Хольгер Карлсен живым оттуда не вышел. А потом, когда все было кончено и Хеллебюст вернулся из Осло, ты предъявил ему счет. С того момента тебе была обеспечена безбедная жизнь до конца дней. Но тебе были нужны сообщники. Одного ты нашел в Элисе Блом, а вторым стала фрекен Педерсен — ослепленная той преданностью, которую раньше секретари питали к своим шефам. Не исключено, что деньги способствовали ее слепоте. Единственное, что мне остается до конца непонятным, что связывало вас, молодую красивую женщину и мужчину весьма почтенного возраста, с сомнительной репутацией, осужденного за измену родине?

Облик Элисе Блом менялся на глазах. Только что пылавшие на лице красные пятна исчезли, уступив место матовой белизне и спокойствию. Она взглянула на Ульвена, и в голосе ее послышалась удивительная нежность:

— Я любила его. И ради него была готова на все, — и, немного помолчав, добавила: — А потом мы привыкли друг к другу. Так сроднились, как это бывает всегда, когда люди любят друг друга и долго живут вместе. К тому же тайна, известная нам обоим, связала нас прочными узами.

— Ничто не связывает людей прочнее, чем совершенные сообща преступления, — сказал я. — Промолчав вместе несколько лет, вы оказались связанными навечно. Тебя как цепью к нему приковали, и если бы тебе захотелось разорвать эту цепь, то не миновать бы тюрьмы. Хотя вряд ли тебе бы поверили спустя столько лет. Да и что, собственно, ты могла доказать?

Неожиданно Харальд Ульвен расплылся в улыбке — отвратительной широкой улыбке, обнажив длинные желтые зубы.

— Доказать вообще ничего невозможно. До этого дело не дойдет. За последние десять лет никто чужой не переступал порог нашего дома, только… Элисе и я. Я застрелю тебя, и твой труп будет гнить в сундуке на чердаке еще долгие годы. И никто ничего не сможет доказать.

— Но тогда ты тоже скоро умрешь! — воскликнул я. — Если у тебя кровотечение, ты от меня недалеко уйдешь. Тебе ведь нужна медицинская помощь. Ты сам не понимаешь этого? Лучше откройся и обратись к врачам. Учитывая твой возраст и болезнь… Никто не будет…

— Ха! Не смеши меня! Никто из моих единомышленников так легко не отделался. Нас преследуют до самой могилы. И даже после смерти нам еще долго перемывают кости. Вспомни фюрера — каких только гадостей о нем не говорили? А его последователи — чего только о них не писала пресса — да и обыватели так и спешат бросить в них камень. Тебя-то как зовут? — неожиданно прервал он свои рассуждения.

— Веум, — ответила Элисе Блом.

— Варг Веум, — ответил я, сделав ударение на имени.

Он небрежно кивнул. Имя ему ничего не говорило, но, может быть, ему было интересно знать, как зовут тех, кого он лишал жизни.

— А ты знаешь, как называли тебя во время войны?

Ответом мне был лишь холодный взгляд.

— Призрак, — сказал я.

Он опять оскалил зубы.

— Таким я и был для них всех.

— И для Хольгера Карлсена?

— Хольгер Карлсен был красный! — неожиданно зарычал он. — Этот проныра вечно обивал пороги и ругал условия труда только для того, чтобы выслужиться перед профсоюзами и потакать этим бездельникам — им лишь бы не работать. Ты вообще понимаешь, какие убытки понесло бы предприятие, закрыв производство до выяснения причин? Хеллебюст предложил дождаться коллективного отпуска, чтобы тогда этим заняться, и просил меня присмотреть за Карлсеном и доложить ему лично, если что не так.

— Значит, ты убил его с легким сердцем?

— Я не убивал его. Потолок обвалился.

Я шагнул вперед, но он тут же завопил: «Стой!» Пистолет качнулся и теперь был нацелен мне прямо в лицо.

— Не двигайся! Я пристрелю тебя, Веум!

Похоже, он совсем обезумел, и я больше не сомневался в искренности его слов.

Я поднял руки вверх и отступил на прежнее место. «Я не хотел…» Я стоял, опустив голову, как школьник перед строгим директором.

— Просто я разговаривал с одним человеком, который сам был в производственном цехе, когда произошла авария. Он сказал мне, что ты столкнулся с Хольгером Карлсеном за пределами цеха. А потом его не стало. Как это объяснить, Ульвен?

Он презрительно хмыкнул.

— С кем это ты говорил? С этим грязным пропойцей Освольдом? С Головешкой? И сколько ты, думаешь, он продержится в суде?

— Можно проверить…

— Не станем мы проверять. До этого дело не дойдет. Нечего в суде делать ни тебе, ни мне. У нас свой суд, Веум, и судья у нас есть… — кивком головы он показал на пистолет. Судья выглядел достаточно грозно, а осуществлять защиту мог только я сам.

Я перевел взгляд на Элисе Блом и спросил:

— Может быть, тебе удастся его уговорить? Что у него за болезнь? Рак?

Она в ответ только слабо кивнула.

— Сколько раз я пыталась… Заболел он восемь месяцев назад. Началось с расстройства желудка, потом появились боли, теперь вот кровотечение. Каждое утро, когда я убираю постель, я вижу размазанную по простыне кровь, МНОГО крови. Я не сомневаюсь, что он смертельно болен. Но я подумала, что, может быть, к тебе он прислушается теперь, когда нечего скрывать, и согласится лечь в больницу. Ему ведь ничего не грозит, как ты считаешь? Они ведь поймут, как тяжело он болен? — спрашивала она с мольбой в голосе.

Поскольку теперь мы говорили об Ульвене, я невольно перевел взгляд на него.

Что-то произошло с ним, теперь он сидел, согнувшись, как от резкой боли, вцепившись в краешек стола. На болезненно-желтой коже выступили капельки пота, и я увидел, что пальцы, обхватившие рукоятку тяжелого пистолета, побелели. От уголков рта вниз пролегли две горькие складки, а глаза заволокло дымкой, казалось, он вот-вот потеряет сознание.

Но дуло пистолета все так же точно было направлено в мою сторону, и все так же зияло черное отверстие.

Этот новый поворот судьбы, такой же неотвратимый, как и невероятный, поразил меня: неужели мне суждено завершить свой жизненный путь так бесславно, и, может быть, не только мне, но и нам обоим, а может быть, и всем троим. Но это были совсем не те люди, которым я хотел бы составить компанию, даже в смертный час. И не тот дом, все не то…