Мятеж реформаторов: Когда решалась судьба России - Яков Гордин

Штейнгель, самый старший по возрасту из деятелей 14 декабря — ему было сорок три года, — сформировался в 90-е годы XVIII века. И таково было обаяние простых и ясных идей того века, что он, как это ни странно, остался верен этим идеям и в 1825 году. То, что он предлагал, было несколько модернизированным вариантом идеи верховников в 1730 году — приглашение государя на определенных условиях, не подкрепленных, однако, ничем, кроме бумажного договора.

Известно, чем кончилась попытка верховников довериться Анне Иоанновне. И Рылеев сразу понял эту опасность. "Рылеев, не опровергая доводов, говорил только, что, может быть, возникнет партия совсем с другими побуждениями и тогда еще хуже нельзя будет успеть ни в чем". Не исключено, что Рылеев вспомнил партию сторонников самодержавия, которая возникла сразу же по приезде Анны Иоанновны и пресекла возможности реформ.

Штейнгель упорно пытался убедить Рылеева принять его идею — до 11 декабря, когда понял, что кандидатура Елизаветы в данный момент не решает проблем захвата власти или сильного давления на Николая и его приближенных. Но Штейнгель, страшно опасавшийся безначалия и кровопролития, обдумывал и другие варианты "безмятежного" переворота.

Подполковник Батеньков был не только приятелем Штейнгеля, но и его единомышленником. Хотя идеи свои разрабатывал он более подробно и с большей политической основательностью. Как и Штейнгель, он был сторонником бескровного переворота. Не столько революции, сколько "силовой реформы", перемен, достигнутых давлением, но не уличными боями. 27 ноября он высказывался прежде всего в поддержку кандидатуры Елизаветы.

В Батенькове, как я уже говорил, уживались трезвый, целеустремленный политик и честолюбивый мечтатель.

Его тянуло к рылеевскому кругу, к людям, которые готовились к действию, к мятежу, к перевороту. Но, с другой стороны, его трезвый ум не допускал, что нечиновный литератор Рылеев и штабс-капитан Александр Бестужев могут представлять реальную опасность для самодержавия. Однако держались они очень уверенно. Присматриваясь к этим людям, Батеньков пришел к мысли, что за ними должен стоять кто-то более влиятельный.

Когда в октябре приехал Трубецкой и Рылеев их с Батеньковым познакомил, то подозрение Батенькова еще более подкрепилось: "В разговорах Трубецкого, кои во второе свидание были уже свободны, приметил я самонадеянность и как бы человека с способами что-нибудь сделать. Сообразив слухи, кои носились о неудовольствиях, я стал подозревать, что Трубецкой должен принадлежать к сильной партии недовольных в армии. При сей мысли о нем вовсе уже не думал о прочих, считая их вне самого дела". Любопытно, что у Рылеева и Александра Бестужева такого же рода предположения были относительно самого Батенькова. "…Рылеев подозревал, — говорил Бестужев, — не принадлежал ли он к какому высшему обществу; мы его на этот счет часто пробовали…" Все они понимали организационную ограниченность своих сил, и им хотелось иметь союзников среди либеральных сановников и генералов.

Простой логический расчет приводил математика Батенькова к мысли, что офицерство, в том числе и высшее, не может мириться с тупым движением к пропасти. Впрочем, в чем-то подобном уверен был и Александр I, написавший в 1824 году памятную записку о заговоре, охватившем армию, и перечисливший в ней популярных генералов — Раевского, Михаила Орлова, Ермолова, Киселева — как лидеров оппозиции…

После своего знакомства Трубецкой и Батеньков встречались регулярно и обсуждали проблемы острые, но общие. И Батеньков пытался выведать у князя Сергея Петровича, кого же он представляет в действительности, ибо Рылеев и Бестужев не казались ему фигурами политически крупными. "…Мне казалось совершенно невероятным, чтоб в Петербурге могло скрываться центральное место какого-либо важного союза с политической целью, и вовсе уж невозможным, чтоб сии люди могли быть из числа первых. Я все относил к армии и, чтоб удостовериться в том, старался показать в себе Трубецкому человека, исполненного желаний другого порядка; но сие ни к чему не служило. Он не объяснил мне ничего, кроме того, что на юге, особенно в Киеве и Бобруйске, много людей, желающих перемены. Мне казалось, что он от меня тщательно скрывает настоящее дело и желает только ложною откровенностью собрать разные сведения и мнения. Посему я, с своей стороны, ограничился только разговорами без связи и совершенно необдуманными, соображаясь только с его словами… Трубецкой также говорил, что должно желать республику, но я не верил сему, ибо он легко уступал всякому возражению".

Короче говоря, они играли в поддавки. Хотя и не совсем. Если Батеньков все же высказал много своих сокровенных идей, то Трубецкой, конспиратор с девятилетним стажем, старался понять, что за человек перед ним, и внешне соглашался с вещами, с которыми внутренне был вовсе не согласен. Так он вел себя перед междуцарствием, так он вел себя и в первые дни междуцарствия. Он соглашался с кандидатурой Елизаветы и с кандидатурой Александра Николаевича. Он соглашался и с другим проектом Батенькова: если гвардия откажется присягнуть Николаю в случае отказа Константина, то можно будет договориться с ним, Николаем, и предложить ему купить трон, заплатив конституцией. А там убедить полки присягнуть ему как конституционному монарху. Трубецкой не возражал, хотя прекрасно понимал, что это невозможно тактически и пагубно стратегически.

Батеньков же, который столь недавно с восторгом слушал слова Александра Бестужева о двадцати отчаянных головах, которые увлекут солдат, и поощрял кровавые декламации Якубовича, теперь, когда надо было выбирать способ действий, настойчиво очерчивал "безмятежную" позицию.

Уже во время междуцарствия он говорил Штейнгелю: "Молодежь наша горячится, так ли они сильны, чтоб могли что-нибудь предпринять?" Его позиция складывалась из соображений принципиальных и неверия в силу "молодежи".

Они с Трубецким продолжали встречаться с глазу на глаз и во время междуцарствия. Их тянуло друг к другу — они понимали значительность друг друга. Трубецкой отнюдь не забывал, что Батеньков очень близок к Сперанскому. Теперь это приобретало особое значение.

В смутный период между 27 ноября и 6 декабря Батеньков сказал Трубецкому, что надо "остановить все замыслы по крайней мере на 10 лет и обратить все внимание на то, чтобы составить собою аристократию и произвести перемену простым требованием, а не мятежом". Во-первых, в этом предложении так много от XVIII века, а далее — от идей Мордвинова и "Ордена русских рыцарей", вышедших из этого века. Во-вторых, отсюда идет линия к идеям Пушкина 30-х годов. Но мысль эта была мгновенна. Обстоятельства требовали новых идей. Они стремительно менялись, отречение Константина становилось реальностью, и нужно было к этим обстоятельствам применяться.

"Около 8 декабря", то есть 6-го или 7-го числа, Батеньков имел с Трубецким очень важную беседу. Он уже знал, что младшие соратники князя Сергея Петровича готовят войска для выступления, и думал сообразно с этим. Выпасть из действия он не хотел.

Батеньков уже обсуждал эти материи с Рылеевым, но он почитал Трубецкого, как мы знаем, не только главным, но и единственным политически значимым в группировке Рылеева, а потому хотел найти общую с ним позицию.

В эту встречу они договорились: в случае победы тайного общества — любым способом, мирным или немирным, — принудить Сенат создать временное правительство, "которое бы распорядило в губерниях избирательные камеры и собрало депутатов… от дворянства, купечества, духовенства и поселян". Речь шла, таким образом, о созыве подобия Земского собора. Собор этот, в свою очередь, должен был решить вопрос о будущем правлении. Батеньков предлагал создать двухпалатный парламент с наследственной верхней палатой, но при этом сохранить — в случае отказа Константина — императором Николая Павловича.

Трубецкой против наследственного принципа верхней палаты возражал, и Батеньков согласился на принцип пожизненного места. "Я уступил на время". И вообще союз их носил временный и вынужденный с обеих сторон характер. И если заинтересованность Батенькова в Трубецком понятна — он видел в гвардейском полковнике силу, то о стремлении Трубецкого во что бы то ни стало иметь Батенькова хотя бы временным союзником мы еще будем говорить.

6-7 декабря, в момент, когда начались активные приготовления к восстанию, они приблизительно выработали общую стратегическую позицию.

Из проблем тактических обсуждались только две: Батеньков настаивал на том, чтобы части, отказавшиеся от присяги, выведены были за город, на Пулковскую гору, и оттуда вели переговоры с Николаем. А кроме того, Батеньков предложил свою кандидатуру для переговоров с Сенатом в решающий момент. Трубецкой не возражал.