Медвежатник - Евгений Сухов

Аристов мгновенно поднялся и, молча поклонившись, вышел.

* * *

— Видите, какую неправду рассказывают про уголовную полицию, — с веселым смехом произнес Аристов. — Говорят о том, что у нас здесь избивают, держат в камерах, даже пытают. Вот скажите, милейший человек, — обратился он к заросшему щетиной мужчине лет тридцати пяти с пугливым взглядом, — по правде только, вас тронули хоть пальцем?

Мужчина на мгновение оторвался от миски с наваристыми щами и с чувством произнес:

— Ваше высокоблагородие, да как же можно… да меня в участке как родного приняли… Да меня мать родная так не привечала, как господин пристав.

Глядя на его патлатую голову, перепачканную физиономию, на ногти, под которыми собрался фунт грязи, трудно было поверить, что у него когда-то имелась предобрая матушка, которая с умилением подтирала у него под носом сопли. Скорее всего, у малого отродясь не существовало ни отца, ни матери и заговорил он о родне для красного словца.

— Вот и я о том же, — задушевно пропел Аристов. — А наговаривают на наше ведомство только те люди, которые незнакомы с методами нашей работы и кто не желает с нами дружить. Вы же не из таковых, уважаемый Алексей Ксенофонтович?

Мужчина громко отхлебнул с ложки и смачно зажевал попавшийся кусок мяса, отчего его прокопченное лицо покрылось морщинами удовольствия.

— Господин начальник, да я душу положу ради сыска.

Алексей Ксенофонтович Сиваков представлял из себя классический образец хитрованца. В драной одежде, которая наверняка была ровесницей египетских пирамид, в обувке, перетянутой обыкновенной металлической проволокой, он представлял из себя весьма колоритную личность и больше смахивал на африканского туземца, чем на представителя европейской расы. Его кожа уже многие месяцы не ведала мыла, и в этом он больше напоминал отшельника, давшего обет не мыться до тех пор, пока на землю не спадет Божья благодать.

Аристов мужественно сидел рядом и старался не замечать смрада, исходившего от его подопечного.

— Вот ты это и докажи!

Сиваков старательно отер рукавом рот и, торопливо крестясь, заверил:

— Истинный Бог, правду говорю! Да как же мне иначе-то быть, если вы по-людски! И накормили меня, и напоили, и добрым словом приветили, да я ради вас, господин начальник, в доску расшибусь!

Аристов незаметно сделал жест рукой, и тотчас в комнату внесли тарелку с жареной уткой.

— Из «Яра», знаете ли, — как бы между прочим заметил Аристов и продолжал чуть с пафосом: — А вот в доску расшибаться, уважаемый Алексей Ксенофонтович, не стоит, вы еще очень нужны России. А поэтому здоровье свое нужно будет поберечь.

Сиваков, ввиду важности момента, слегка оторвался от утицы, всем своим видом давая понять, что только на таких молодцах, как он, и держится матушка-Россия. А потом вновь, с еще большим рвением, принялся уплетать жаркое. Наверняка за всю свою жизнь он не едал более отменной пищи. Видно, оттого он взирал на прожаренную птицу, как на произведение искусства.

— Стараюсь, господин начальник, как говорится, чем могу, тем и помогу.

Алексей Ксенофонтович числился у Аристова тайным агентом с неприглядной кличкой Смердячий. Раз в неделю он встречался с ним на одной из конспиративных квартир в Москве и подробнейшим образом выспрашивал у него обо всем, что происходит на Хитровом рынке. Генерала интересовали храпы, возвращавшиеся с очередного разбоя; он внимательно изучал катраны, на которых делались немыслимые ставки, сравнимые разве что с карточными салонами, куда любят заявляться сибирские миллионеры.

За свои услуги Смердячий получал от Аристова еженедельно полтину. Вполне сносная сумма, чтобы прикупить табачку и смочить глотку горькой.

Смердячий был искусный агент, в этом ему не откажешь. В нем присутствовала авантюрная жила и любовь к риску, и Аристов всерьез удивлялся его неуязвимости. Только благодаря стараниям Алексея Ксенофонтовича он сумел отправить на каторгу не менее дюжины храпов и громил, закрыл с десяток картежных притонов, несколько сотен неблагонадежных выгнал из Москвы, раскрыл не менее двух десятков грабежей. Оставалось только удивляться везучести агента: менее одаренных уже через пару месяцев такой напряженной работы находили с проломленными черепами в канализационных люках.

— Может, ты хочешь вина? — неожиданно спросил Аристов. — Например, могу предложить французское вино, марочное, оно очень крепкое. О «Наполеоне» слыхал?

— Приходилось.

— Так вот, его сам Бонапарт попивал. Знаешь что, голубчик, — обратился Аристов к секретарю, застывшему столбом у порога кабинета.

Вольдемару было невдомек, отчего такая честь оказывается простому мужлану, каких на Сухаревке да на Хитровом рынке навалом. Однако он скорчил пресерьезную физиономию и живо отреагировал:

— Слушаю, Григорий Васильевич…

— Принесите нам марочного…

— Вы бы, господин начальник, не шибко беспокоились, — встрял в разговор Алексей Ксенофонтович. — Не наше это дело — винишко-то попивать барское, а мы привыкли к горькой. С водочкой как-то повеселее будет.

— Ну, тогда «Смирновки» нам, — небрежно распорядился Аристов, — да чтобы холодной была, чтоб стеклянные бока запотели, — пожелал в спину удаляющемуся секретарю Григорий Васильевич.

Через минуту стол украшала граненая бутыль с белой головкой.

— Так вы не будете возражать, если я с вами выпью? — спросил полицейский генерал, глядя в самые глаза Смердячему.

Секретарь, стоявший рядом, уверенно отвернул пробку и умело разлил водку в обыкновенные граненые стопки.

Смердячий слегка смутился.

— Да что вы такое говорите, господин начальник… за честь сочту! — потянулся он пальцами к стопке.

— Так что будь здоров, — Аристов взял свою стопку с водкой и в три глотка выпил. Прищурив один глаз, заглянул в самое донышко и картинно крякнул: — Хороша, мерзавка! Особенно с таким собеседником.

Смердячий пил водку обстоятельно, как бы не торопясь. Достойно, без всякой спешки поставил стопку на место, слегка стукнув толстым донышком.

По взгляду Смердячего было заметно, что стопки «Смирновки» мазурику явно недостаточно, и он, как бы невзначай, посмотрел на початую бутыль.

— Недурна водка, — сдержанно согласился Алексей Ксенофонтович.

Угощать дальше генерал не торопился. В душе Сиваков злился на Аристова за то, что тот не желал понять бродяжьей души. Пропущенная порция сгодится разве что для затравки, но уж никак не для утоления алкогольного голода.

Аристов слегка пошевелил пальцем, и секретарь мгновенно наполнил стопки водкой. Смердячий ждал продолжения, нетерпеливо проглатывая слюну, но вместо этого Григорий Васильевич заботливо поинтересовался:

— Про награду-то не позабыл, соколик?

— Как же можно, ваше высокоблагородие?! Десять тысяч рублев! Разве возможно про такие деньжищи позабыть?

Аристов довольно хмыкнул:

— Верно, не позабудешь. Только хочу тебе сказать, что десять тысяч рублей ты все-таки не получишь. Но тысяча твоя!

— Отчего же, господин начальник? — почти обиделся хитрованец.

— Ты как-никак жалованье государево получаешь, а потому, можно сказать, числишься человеком казенным.

— Так-то оно так…

— Вот и сговорились. Тысяча рублей деньги тоже немалые. На эти деньжищи ты можешь года полтора без просыпу пьянствовать. Так что будем считать, что торг завершен, рассказывай.

Смердячий со значением откашлялся и выразительно взглянул на стопку с водкой.

— Ладно, пей, — смилостивился генерал, — только не свались тут у меня. А то мигом на улицу выброшу.

Если кто и умеет пить на Руси красиво, так это бродяги. Опорожнить наполненную стопку для них такой же святой обряд, как для набожного человека поклониться у дверей храма.

— За ваше здравие, — слегка приподнялся Смердячий и картинно выпил, задирая высоко подбородок. — Знаю, кого вы разыскиваете.

— Как знаешь? — ахнул Аристов. — Имя говори!

— Не о том вы говорите, господин начальник. Имечко его не ведаю, а вот видеть приходилось близко. Ну вот как его, — показал он пальцем на Вольдемара, застывшего в дверях.

— Послушай, любезнейший Алексей Ксенофонтович, не стоит мне говорить загадками, — нахмурился Аристов. — Водку, что ли, с ним пил?

— Водку с ним пить не доводилось, — несколько обиделся степенный хитрованец, — а только за час до того, как вы Хитров рынок обложили, я видел, как он к Парамону зашел. И вошел в дом, как хозяин. А храпы перед ним шапку ломали. Прежде подобного подобострастия я за ними не наблюдал. Они народ гордый и чужаков не признают. А следовательно, он не только у них за своего, а еще и в старших ходит, — обстоятельно заключил Смердячий.

— Интересненькое дельце. И как же он выглядел? — сдержанно, стараясь скрыть нетерпение, поинтересовался генерал.