Ислам и Запад - Бернард Луис

Столь же инстинктивный традиционный взгляд видит мир разделенным на две группы: община мусульман и община неверных, а подразделения внутри второй не суть важны.

Поучительна реакция на внешне светскую борьбу националистов и коммунистов в Ираке. 17 марта 1959 года в египетских мечетях была прочитана опубликованная затем на первых полосах газет молитва за тех, кто погиб, сражаясь с коммунистами в Мосуле:

«Бог велик! Бог велик!.. Да укрепит Он мучеников своею милостью и дарует им вечную жизнь в Своем милосердии и погрузит их врагов в позор и бесчестие!.. Всякого, кто сбивается с пути истинного, Бог сокрушит; того, кто отличается в прегрешениях, Бог унизит! Считайте павших за дело Божие не мертвыми, но живыми, пребывающими с Господом, придающим им силы…

Боже Всемогущий, Всесильный, укрепи общину Твоего Пророка своим благоволением и уготовай поражение врагам их… С верой почитаем мы Тебя, искренне мы взываем к Тебе, Тебе вверяем мы кровь наших мучеников… Ради торжества Твоей веры пролили они свою кровь и умерли как мученики: веруя в Тебя, они блаженно приветствовали день жертвоприношения. Потому помести их, Боже, как товарищей, вместе с добропорядочными, мучениками и праведниками».

(ср.: Коран 4:69).

Эта религиозная страсть и пыл, знаменовавшие новый всплеск исламских чувств, не могли не вселить тревогу в христианские меньшинства в Ливане и других странах.

С тех пор режимы во многих мусульманских странах стали еще более открыто исламскими. Это затронуло и доморощенные радикальные и революционные государства, и, иногда даже в большей степени, политически консервативные. Самая что ни на есть народная революция в исламском мире, иранская, пошла дальше всех по пути восстановления традиционных исламских норм в таких областях, как уголовное право, вменяемое в обязанность соблюдение религиозных обрядов, положение женщины дома и в обществе и статус неисламских меньшинств. Для иудеев и христиан, адептов признанных исламом религий, находящихся под его покровительством, это статус подчиненности с предоставлением некоторых, хотя и не всех, прав, которыми пользуются их соотечественники-мусульмане. Что же касается адептов непризнанных религий, вроде бехаитов в Иране, ахмадитов в Пакистане и последователей африканских культов в Южном Судане, то при строгом применении законов шариата им предоставляется выбор между обращением в ислам и смертью, которая может быть заменена обращением в рабство.

Тревоги немусульманских меньшинств Ближнего Востока усугубили Иранская революция и подъем исламского фундаментализма — иногда народного, иногда упреждающего — в других странах. Частично их тревожило растущее чувство конфессиональной спайки и религиозной страсти, которое неизбежно ставит тех, кто не исповедует господствующую веру, в деликатное положение. После долгого периода господства светских, либеральных и националистических идеологий и программ немусульманские меньшинства Ближнего Востока не готовы вернуться в прежнее приниженное состояние. Некоторые ищут решение своих проблем в эмиграции; некоторые обратились к радикальной политике, а кое-кто все с меньшей надеждой ждет помощи извне.

Формальное аннулирование Турецкой Республикой Османского халифата и отказ от его панисламской политики и деятельности оставили на его месте пустоту. Османский панисламизм просуществовал недолго и мало чего добился, но он отвечал психологическим потребностям осажденного исламского мира. Чувство опасности и стремление к единству никуда не делись, и целая вереница претендентов на опустевший трон постаралась соответствовать оному стремлению. Четверо из них были арабскими королями, а пятый — незаурядным религиозно-политическим лидером, но все они потерпели неудачу. Дважды в Аравии — хиджазский король Хусейн в 1924 году и король Абд ал-Азиз ибн Сауд в 1926 и дважды в Египте — король Фуад в 1926 году и король Фарук неоднократно — правящие монархи пытались подготовить почву для своего признания халифом всех мусульман. Их мало кто поддержал, зато многие выступили против. Больше поддержки снискал Великий муфтий Иерусалима Хадж Амин ал-Хусейни, который призывал мусульманское общественное мнение поддержать палестинских арабов, а после бегства в 1941 году в Германию пытался создать союз ислама и держав Оси. Но мусульманскиий мир, уже разочаровавшийся в османском джихаде made in Germany и в арабском восстании made in England, не оправдал его надежд, и даже немцы, у которых были другие планы и обязательства, повели себя крайне осторожно. Они нашли Великому муфтию применение в качестве пропагандиста куда более деятельного в то время арабского национализма, а также попытались с его помощью заручиться поддержкой мусульман в оккупированных Балканских странах и среди советских военнопленных, но, наученные опытом западных держав, чье место они собирались занять, скупились даже на обещания.

Оглядываясь назад, мы понимаем, что арабский национализм в период между двумя войнами был безнадежным предприятием. Всего две мусульманские страны, Турция и Иран, были по-настоящему независимы, и во главе обеих стояли вестернизированные модернизаторы, решительно отказавшиеся от всяких авантюр за пределами собственных границ. Они предлагали модель и подавали пример опирающегося на собственные силы современного национального государства, намеренного вступить в современную западную цивилизацию, а не противостоять ей.

Такова была политика Турции и, до 1979 года, Ирана. Но при послевоенной реорганизации Ближнего Востока возникли новые государства, и амбиции некоторых из них простирались далеко за пределы их границ. Преследуя эти зачастую противоречащие друг другу цели, они взывали как к националистическим, так и к религиозным чувствам.

Попытки создать межисламский конгресс и организации начались в конце XIX века и ни к чему не привели. Первой серьезной послевоенной инициативой был Исламский Конгресс, созванный в 1954 году в Мекке. С самого начала первую скрипку в нем играли египтяне. Намерения президента Насера были ясны уже из его брошюры «Философия революции»:

«Остается третий круг [первыми двумя были арабский и африканский] — круг, обнимающий континенты и океаны, который, как я сказал, есть круг наших братьев во исламе, тех, кто, где бы ни было их место под солнцем, поворачивается вместе с нами к одной и той же кибле, чьи губы торжественно произносят те же молитвы.

Моя вера в величие положительной действенности, которая могла бы явиться результатом укрепления исламских уз, связывающих всех мусульман, усилилась, когда я сопровождал египетскую миссию, посланную в Саудовскую Аравию выразить соболезнования в связи со смертью ее великого короля.

Когда я стоял перед Каабой, а мысли мои витали во всех краях земли, которых достиг ислам, я полностью осознал, что необходимо коренным образом изменить наше представление о Паломничестве.

Я сказал себе: «Путь к Каабе нельзя более толковать как входной билет в рай или неприкрытую попытку купить отпущение грехов после разгульной жизни.

Паломничество должно обладать потенциальной политической силой. Мировая пресса должна следить за ним и описывать его не как увлекательные картины обрядов и ритуалов ради удовольствия читателей, но как периодическую политическую конференцию, на которую собираются главы всех исламских государств, те, кто формирует общественное мнение, ученые, крупные промышленники и видные бизнесмены, дабы определить в этом всемирном исламском парламенте основные контуры политики, которую должны вести их страны, и установить принципы, обеспечивающие их тесное сотрудничество на то время, пока они не соберутся опять на следующей сессии».

Они собираются, скромные и благочестивые, но могущественные и сильные; не алчущие власти, но деятельные и исполненные энергии; покорные Божественной воле, но непоколебимые в трудностях и безжалостные к врагам.

Они собираются, твердо веруя в Загробную жизнь, но точно так же убежденные, что есть место под солнцем, которое они должны занимать в этой жизни.

Помнится, я частично изложил эти взгляды Его Величеству королю Сауду.

Его Величество согласился, сказав: «Воистину такова подлинная цель Паломничества».

Сказать по правде, я лично не могу представить себе никакого иного понимания.

Когда я созерцаю восемьдесят миллионов мусульман в Индонезии, пятьдесят миллионов в Китае, несколько миллионов в Малайе, Таиланде и Бирме, сто миллионов в Пакистане, почти сто миллионов на Ближнем Востоке, сорок миллионов в Советском Союзе и миллионы других в отдаленных и затерянных уголках земли, когда я размышляю о сотнях миллионов мусульман, спаянных в единое целое общей Верой, я все больше осознаю, какие потенциальные возможности таит в себе сотрудничество этих миллионов, сотрудничество, которое, не покушаясь, конечно, на их верность родным странам, обеспечит им и их братьям во исламе неограниченную власть».[127]