Меня зовут женщина (сборник) - Мария Арбатова

Два милых парня в пабе обиженно спрашивали у нас с Сашей, почему мы тратим столько денег на вооружение. В ответ на попытки объяснить суть тоталитарного режима они возмущенно требовали, чтоб мы передали их мнение лично Горбачеву. Если любой русский знает, что Шерлок Холмс и лорд Байрон принадлежат английской культуре, то для основной массы англичан Россия – это бутылка водки и автомат Калашникова.

– О! Как можно приехать в Англию и спать до двенадцати! – наконец раздается на первом этаже.

Я кубарем скатываюсь по лестнице. Пнина разгружает сумки на кухне. Дама возится в столовой.

– Кто это? – недоумеваю я, потому что Пнина не спешит нас знакомить.

– Где? – теперь уже недоумевает она.

– Леди в столовой.

– Это? Это же Ингрид!

– Кто такая Ингрид?

– Ну, как это сказать, она мне помогает.

– В каком смысле?

– Она чистит. Понимаешь, не убирает, а только чистит. Ковры, стеклянные двери, витражи, ванны и туалет. Но если я оставлю грязную посуду, она не притронется ни за какие деньги.

– Так это домработница?

– Да. Помощница. Ингрид наш друг, она столько лет нам помогает. Она ужасно бестолковая, я часто все за нее переделываю, но я к ней привыкла.

– И сколько вы ей платите?

– Три фунта.

– Три фунта? Зачем ей три фунта, если она приехала на «мерседесе»?

– Да, у нее богатый муж, очень богатый. И взрослая дочь занимается серьезным бизнесом.

– Так зачем она чистит ваши ковры?

– Как это зачем? – Глаза у Пнины становятся круглыми. – Ей скучно. Она любит нас. И потом, человек должен работать. Это так приятно.

– А какой у нее дом?

– У нее роскошный дом.

– А кто там чистит ковры?

– Не знаю. – Пнина застывает. – Я как-то об этом не задумывалась. Ингрид! – кричит она и спрашивает по-английски: – Дорогая, она говорит, что вызывает из фирмы. Конечно, это может показаться смешным.

Я чувствую себя турком, помещенным в ткань европейского романа, чтобы оттенять несуразности западных представлений.

– А почему она убирает в бархатном комбинезоне и босиком?

– На шпильках убирать трудно. А что касается комбинезона, дорогая, у нее всегда было плохо со вкусом.

Пете лучше, мы оставляем его на Пнину. Вспомнив о прелестях советской легкой промышленности, находим благотворительный магазин для слепых. Деньги из этого магазина идут в фонд лондонских слепых. Люди приносят в магазин все, что им не нужно, и это оценивается по символическим ценам. Здесь можно найти новую одежду, старую обувь, партии бракованных товаров, бывшие в большом употреблении игрушки и пластинки. За прилавком не продавцы, а дамы из благотворительного общества. В магазин ходят самые бедные, самые скупые, желающие помочь слепым, и советские туристы.

В атмосфере подчеркнутой предупредительности посетители долго рассматривают вещи, которые стоят в соседних магазинах в сто раз больше, выбирают какой-нибудь газовый шарфик или ремешок, по цене которого рядом висит вечернее платье, и уходят с торжественным лицом и красивым пакетом фирмы.

Бросаюсь к прилавку с советским темпераментом, и когда на нем вырастает гора отобранных вещей, дамы за прилавком буквально по слогам переспрашивают, действительно ли я буду все это покупать или просто чего-то не поняла в условиях работы магазина. Они подозревают меня в чрезмерном благотворительном усердии по отношению к слепым, но после того как Паша покупает себе небьющуюся чашку и самодельное ожерелье из речных ракушек, которое на самом деле ничего не стоит, а олицетворяет высокий благотворительный порыв такого же английского Паши, они понимают, что имеют дело с семьей сумасшедших, и, как истинные леди, становятся еще вежливей.

– Это отличные вещи, – говорит Пнина, рассмотрев покупки.

– А почему же вы ничего не покупаете в этом магазине?

– Это не совсем прилично. Кто-нибудь может увидеть, что я вошла в этот магазин. Англичане, даже самые бедные, предпочитают дорогие вещи. Дорогая вещь – это дорогая вещь.

– Пнина, а вы помните, как я вас водила на экскурсию в «Детский мир»?

– Не напоминай, ради бога. Я старый человек, я с трудом осталась жива. Я еще могу понять, что можно отстоять двухчасовую очередь, хотя, конечно, сама никогда не пробовала. Но я бессильна понять, как можно надевать на детей то, за чем они все стояли. Мы с Петей так хорошо провели время. Я его все время кормила, он был такой счастливый. Как хорошо, когда в доме дети. Я так редко вижу своих внуков.

– Но почему?

– Не забывай, мои невестки – англичанки. Здесь не принято возиться с внуками. Их видят на праздники. Невестки считают, что я порчу детей. Нам их дают только, когда мы едем отдыхать в экзотические страны. Это такой праздник, когда мы вместе с ними!

Когда Петя выздоравливает, вчетвером отправляемся на рынок «Пети колейн». Лондонцы зовут его «рынком нижней юбки», считается, что в начале рынка с вас незаметно снимают нижнюю юбку, которую в конце рынка вам же и продают. Однако это тоже миф. После рынка Ружевича английский рынок – просто институт благородных девиц. Целый город лотков, киосков и магазинчиков, чем только не украшенных, населенный физиономиями всех рас, мастей и типов, возгласами всех тембров и акцентов, предлагает вам то же, что и магазины, только подешевле. Душераздирающей экзотики, если не считать продавцов, нет. Похоже на балаган и динамично, как мультфильм. Особенно трогает терпимость и восторженная нежность любой безупречной леди к любому безработному, национальность и возраст которого трудно определить, потому что последний раз он мылся в детстве.

Никакой санскрит не нужен, потому что все прикидываются иностранцами, чтоб подороже продать и подешевле купить. Диалог происходит на пальцах и фунтах. Грохот, как на птичьем базаре. У входа беснуется ансамбль латиноамериканцев в свекольных пончо. Пожилой человек в таком же пончо собирает для них деньги. Подходит и обнимает одной рукой меня, другой – толстую веселую вьетнамку или японку.

– Как тебя зовут? – спрашивает он ее.

– Мария, – отвечает она.

– Откуда ты приехала?

– Из Индонезии.

– А тебя? – спрашивает он меня.

– Тоже Мария.

– А откуда ты приехала?

– Из Советского Союза.

– Я всегда говорил, что Мария – самое красивое женское имя, – говорит он и идет дальше со своей шляпой, полной разных, разных денег.

Во всей праздничной неразберихе есть огромная неправдоподобность сочетаемости всех со всеми. Начинает казаться, что, когда весь мир устанет от игры в государственность, он превратится в рынок «Пети колейн», в котором под предлогом торговли люди будут собираться, чтоб улыбаться друг другу.

Вдруг начинается ураган. Настоящий ураган. Англичанам к этому не привыкать, но мы столбенеем, видя мгновенно поднявшиеся в воздух пестрые футболки и рекламные плакаты. Торговцы вцепляются в еще не улетевшие вещи, народ, визжа, бросается в рукава лабиринта, гудя, врываются фургоны, падают складные металлические ставни витрин и пристегиваются к асфальту замками. На глазах происходит немедленная эвакуация, за десять минут рынок пустеет (у нас бы так реагировали хотя бы на землетрясения), остаются только скелет, остовы тентов, жерди и доски прилавков, пестрые пластмассовые ящики и вешалки, непарная обувь, ленты, цветастые обертки, фрукты, которые нельзя будет продать завтра, и хмурые нищие, прибирающие это к рукам в фирменные пакеты.

Мы убегаем, хлещет сумасшедше холодный дождь, ребенок после болезни, мы очень боимся за него, но не можем сообразить, как добраться до места, к которому за нами подъедет Рональд. Надо позвонить, но нет мелочи. Молодой человек, продающий билеты в метро, ослепительно улыбаясь, предлагает обратиться за помощью к прохожим. Человек пять прохожих, ослепительно улыбаясь, извиняются, объясняя, что у них нет с собой денег для такого крупного размена. Ничего себе крупного – речь идет о пяти фунтах. То ли это квартал нищих, то ли квартал психов. Неловкость ситуации растет с каждой минутой, чтобы справиться с ней, мы берем такси, которое в переводе на джинсы стоит… лучше не вспоминать.

– Понимаешь, Маша, – объясняет Рональд, – англичане не любят менять деньги на улице. Только в банке. Они боятся, что им подсунут фальшивые деньги.

– Неужели мы, стоящие с промокшими детьми, похожи на фальшивомонетчиков?

– Англичане бережливы.

– Хорошо, если они так трясутся за свои пять фунтов, неужели нельзя просто так дать монетку позвонить, это же не деньги.

– У нас не принято давать деньги.

Как-то вечером я, Саша и Рональд отправляемся в паб.

Паб – такая уютная пивная, где можно поиграть в шахматы, посмотреть телевизор, почесать языки. Пожилые джентльмены и панки, дамы и студенты мирно соседствуют за столиками, а чучела птиц – с поп-артом на стенах.

– Извините, – обращаются к нам с соседнего столика два дюжих молодца, – на каком языке вы разговариваете? Мы поспорили.