Детство Понтия Пилата. Трудный вторник - Юрий Вяземский

Вар выслушал, не глядя на центуриона, а грустно разглядывая лица возлежавших против него германцев. А после вызвал начальника охраны и почти шепотом не то чтобы отдал приказ, а словно попросил об одолжении:

«Этому, который стоит впереди и который во время боя не подчинился приказу легата, отруби, пожалуйста, голову. Двух остальных высеки и возьми под стражу. Объяви в войсках, показав отрубленную голову, что за всякое неподчинение приказам и за малейшую дерзость в отношении к легатам и трибунам я буду теперь примерно наказывать».

Центурионов увели, а члены совета стали утолять голод и жажду.

Вар пил только воду. Арминий, Ингвиомер и Сезитак пили германское пиво. Легаты выпили немного вина.

Три чаши разбавленного вина выпил Сегест, тесть Арминия.

(3) Историки утверждают, что на пире-совете долго и убедительно говорил Арминий и коротко и сбивчиво – Сегест.

На самом деле, как мне удалось выяснить, было как раз наоборот.

Арминий заявил, что надо идти по ущелью на запад.

«А что, к дороге уже не пробьемся?» – капризно спросил полководец.

Не отвечая на его вопрос, Арминий повторил, что, по его мнению, надо идти на запад, к истокам Эмса-Амизии. А там, по обстановке, принять решение и либо свернуть к Ализону и к Лупии, либо по берегам Амизии возвращаться в Кельтику.

«По Амизии?!» – обиженно воскликнул Публий Квинтилий.

Но Арминий на его восклицание не ответил.

И тогда заговорил Сегест.

Историки, как правило, приводят лишь заключительные его слова. А он сперва нарисовал впечатляющую картину. И говорил приблизительно так:

«Восстание давно готовилось, и я об этом не раз предупреждал тебя. Под Миндоном на тебя напали никакие не казуарии и не ангриварии, а твои прежние союзники – бруктеры и марсы. На обратном пути они же – бруктеры и марсы, – следуя за тобой по пятам, уничтожали твои продовольственные отряды. Сегодня к ним присоединились еще и хатты.

Вожди их покидали тебя один за другим. Первым исчез Вальмар, князь бруктеров. И мне теперь ясно, зачем он исчез – чтобы подготовить засаду возле Миндона. Предводитель марсов, Малловенд, вовсе не погиб в сражении, как тебе доложили, а переметнулся к восставшим, чтобы возглавить свое племя. Вчера вечером Арп был направлен к хаттам, и думаю, именно сегодня построил свои отряды и руководил избиением Девятнадцатого твоего легиона. Сегимер, брат мой, ускакал якобы для того, чтобы усмирить бруктеров. Но есть у меня подозрение, что он от лица херусков управляет восставшими племенами.

А теперь приглядись к любимцу твоему, зятю моему Арминию. Разведчики его доставляют тебе ложные сведения. Конница его бездействовала сегодня и при Миндоне. Когда она прикрывала фуражиров, никто из херусков не пострадал, хотя несколько других отрядов было перебито. С Сегимером Арминий отправил турму. Три турмы дал в сопровождение Арпу. И целую тысячу всадников зачем-то отправил к восточным херускам. Неужели не ясно, что он, Арминий, бережет своих всадников для предстоящего сражения?

Тебе ведь уже отрезали путь к Ализону. У тебя разгромили десять когорт. Тебя толкают в леса и болота, где римским легионерам сражаться намного труднее, чем германцам. В лесах и болотах твой ненаглядный Арминий тебя уничтожит».

Так говорил Сегест, брат Сегимера, зять Арминия и отец Туснельды.

А Публий Квинтилий Вар смотрел на него, будто пьяный – хотя, повторяю, он пил только воду, – и долго молчал, а потом закричал визгливо и хрипло:

«Замолчи!.. Что позволяешь!.. Немедленно прекрати клевету!.. Сейчас, когда нам… когда нас… Как смеешь?! Злобный глупец!» – У Вара не хватало слов, и вместо слов он взмахивал руками.

Сегест не смутился. Сегест ответил именно теми словами, которые приводят почти все историки.

«Если не веришь мне, – скорбно и торжественно произнес Сегест, – если не веришь тому, что я говорю, то брось в оковы меня самого, Арминия и других германских вождей. Простой народ ни на что не осмелится, если будут изъяты его предводители. И вместе с тем будет время разобрать, на чьей стороне вина и кто ни в чем не повинен».

А дальше историки опять умалчивают. Дальше Вар посмотрел на Арминия и тихо спросил:

«Что думаешь по этому поводу?»

Арминий, сохраняя невозмутимость, в то время как дядя его, Ингвиомер, побагровел от гнева, а Сезитак побледнел и дрожал от страха, – Арминий покачал головой и, усмехнувшись, ответил:

«Ты знаешь, мы не позволяем ввозить к себе вино, так как, по нашему мнению, оно изнеживает человека и делает его неспособным выносить лишения».

«К чему эти слова?» – удивился Вар.

«Во всяком случае, германцы к вину не привыкли, – продолжал красавец Арминий. – Они от него дуреют. А пиво действует на нас благотворно».

«Говори яснее! Ничего не понимаю!» – Вар опять рассердился.

А его любимец прижал руки к сердцу и трепетно воскликнул:

«Великий полководец! Прошу тебя, умоляю – не сердись на моего дорого тестя! Он не со зла сказал. Он пьян и сам не понимает, о чем болтает».

Вызвали батавов и увели Сегеста.

Пир продолжался.

Спать легли за полночь.

(4) А утром Вару сообщили, что Арминий, Ингвиомер, Сезитак и Сегест исчезли из лагеря. И вместе с ними растворились в окрестных лесах почти две тысячи херусских конников.

В войсках объявили, что Арминий с херусками отправились за подмогой. Публий Квинтилий Вар двинулся на запад, в глубь лесистого прохода – именно туда, куда ему советовал его любимец Арминий.

XVII. Представь себе: лесистые холмы с двух сторон, а между ними – проход не более мили шириной, который в некоторых местах сужается до нескольких стадий. Дорога, скажем, проселочная. А села и хутора покинуты обитателями и некоторые дотла сожжены.

По этой местности мы двигались в сторону Амизии три дня.

Уже в первый день, за одиннадцать дней до октябрьских календ, пошел дождь. Но дорога еще не успела испортиться. И германцы нас не тревожили.

Как мне потом удалось узнать, Арминий собирался напасть на нас с тыла и с флангов, но женщины сказали, что надо дождаться следующего дня. У них, у германцев, да будет тебе известно, существует давний обычай, по которому замужние женщины на основании предсказаний определяют, выгодно дать сражение или не выгодно.

Стало быть, в первый день нас оставили в покое.

(2) Однако начался голод.

Ни мы с Лусеной, ни конники моего отца от голода не страдали, потому что в нашей телеге оставалось еще много сухарей. И этими сухарями, представь себе, отец стал делиться с голодными убиями – теми галльскими конниками, которых сперва презирал, но после второго сражения отметил и стал привечать.

(3) Шли так:

Боясь нападения с тыла, в арьергарде Публий Квинтилий Вар поставил Семнадцатый Великолепный. В середине двигался объединенный обоз. А в голове походной колонны – остатки Девятнадцатого и Восемнадцатого, слитые теперь воедино и объявленные Сдвоенным Восемнадцатым. Причем когорты бывшего Девятнадцатого шли впереди, а когорты бывшего Восемнадцатого двигались позади них, и Первая и Вторая когорты, руководимые Лелием и Курцием, составляли как бы арьергард Сдвоенного Восемнадцатого.

Семнадцатым по-прежнему командовал Секст Вар, сын полководца. Сдвоенным Восемнадцатым – зять Публий Кальвизий.

Сам главнокомандующий со своими батавами поместился между обозом и шедшим в арьергарде Друзовым Великолепным.

XVIII. На следующий день – десятый до октябрьских календ – произошло третье сражение, а вернее, случилось еще одно избиение Варова войска.

Когда Сдвоенный Восемнадцатый вошел в одну из теснин между холмами, на него с обеих сторон стали падать огромные деревья, заранее подпиленные германцами.

«Немедленно вперед!» – скомандовал легат Публий Кальвизий, и восемь когорт легиона ринулись в ущелье. Но Лелий и Курций, то ли не расслышав приказа, то ли и на этот раз решив действовать по собственному усмотрению, свои когорты повернули назад и, пока проход еще не был окончательно завален деревьями, преодолели препятствие и отступили к обозу.

Таким образом, Сдвоенный Восемнадцатый был рассечен обвалом деревьев на две неравные части. И что произошло с восьмью устремившимися вперед когортами, мне лишь потом стало известно.

Немногие уцелевшие рассказывали, что бруктеры заманили их в близлежащее болото и, дав им вполне увязнуть в грязи, заставив сбиться в кучу, приведя в смятение, оглушив криками, так что уши уже не воспринимали приказания, великими толпами набросились с четырех сторон, подкалывая лошадей командиров, топя легионеров в их собственной крови и в болотной жиже… Ну, что тут описывать?! Сам можешь представить себе гибельную картину.

Когорты были разгромлены.

Публий Кальвизий, как пишут историки, геройски погиб и, якобы восхищенный его героической смертью, великий Тиберий уже тогда обратил внимание на его младшего брата, Гая Кальвизия, пригрел его и позже сделал консулом (в год своего отъезда на Капри, то есть в семьсот семьдесят девятом году от основания Города). – Но врут историки, милый Луций. Бросив своих солдат на произвол судьбы, растерянный и испуганный Кальвизий сдался в плен. А орел Восемнадцатого легиона уже тогда оказался у германцев и именно – у бруктеров.