Повседневная жизнь Египта во времена Клеопатры - Мишель Шово

Большинство жанров, которые появились в демотическом языке, являются достоянием древней культуры фараонов. Поразительно, что неизбежное столкновение с греческим алфавитом имело такое незначительное влияние на эту молодую письменность, как если бы образованное местное население сознательно игнорировало новый источник вдохновения. Однако существует множество косвенных доказательств, позволяющих установить, что египтяне знали греческий язык, по крайней мере, поверхностно. Можно было бы сослаться на то, что утверждение культурного египетского самосознания отрицало любое соприкосновение с культурой правящей нации. Но, возможно, все обстояло намного проще: демотическая литература существовала в общих чертах еще до македонских завоеваний, даже если мы знаем о ней из поздних копий. Выбор повествовательных тем, развитых во множестве рассказов, написанных на демотическом языке, свидетельствует о желании возродить великое прошлое. Часто речь идет об эпических или фантастических произведениях, выводящих на подмостки повествования великие исторические фигуры. Мы уже видели, как Нектанеб II, последний египетский фараон, стал героем рассказа, переведенного на греческий язык. Интересно, что тот же самый Нектанеб II появится позднее в Романе об Александре в роли земного отца Александра Великого.

Этот невероятный сюжет, разработанный, правда, в римскую эпоху, писался с целью польстить национальным чувствам египтян, благодаря чему македонский захватчик превратился в наследника древней династии фараонов.

Египетские рассказы и романы

По правде говоря, любимые герои египетской литературы не всегда служили интересам национальной гордости. Например, случай с известным Хемуасом, одним из сыновей Рамзеса II, которого демотический текст называет Сатни. Рассказы с его участием родились, несомненно, в Мемфисе, где исторический Хемуас исполнял обязанности верховного жреца Птаха.

Папирус Каирского музея, датируемый II веком,{254} представляет нам его как некоего мага, который покинул мемфисский некрополь в поисках самого могущественного источника магической власти Книги Тота. В конце концов жрец нашел ее в гробнице принца одной из древних династий, но появился призрак жены покойного принца, стоящий на страже драгоценного папируса. Женщина рассказала Сатни, как ее супруг украл эту книгу у бога Тота и как божество отомстило ему, утопив всю его семью. Однако рассказанная история не убедила Сатни, который был вынужден сыграть с принцем в шахматы. Хотя Сатни и проиграл первую партию, в конце концов он сумел завладеть папирусом. Таким образом, ему открылась божественная магия; но вскоре он страстно влюбился в женщину по имени Табуба, которая согласилась удовлетворить его желания только после того, как заставила его посвятить все свое добро и даже жизнь ее детям. В тот самый момент, когда они были вместе на ложе, Табуба исчезла и он оказался абсолютно голым перед фараоном и его свитой. Понимая, что он стал игрушкой во сне, посланном богами в качестве наказания, он согласился вернуть книгу в гробницу и почтить покойного принца.

Структура рассказа со вставными эпизодами, мало связанными с основным сюжетом, была типична для жанра, который стремился только к чистому развлечению. Такие истории были предназначены, скорее всего, для чтения перед неграмотной публикой, как и восточные рассказы Тысячи и одной ночи, что, естественно, было предпочтительным способом для передачи национальной культуры. В равной степени в подобных повествованиях проявлялись характерные национальные черты. Лукавство, юмор в этих живых заклинаниях, невероятных злоключениях персонажа высмеивали больше зависть героя, нежели прославляли магические таланты. Такой герой появляется и в других известных приключениях в папирусах более позднего периода, где он сталкивается с подозрительными ведьмами или с мстительными призраками. По ходу одного из таких приключений его страсть узнать предназначенную беднякам и богачам после смерти судьбу толкает персонаж на посещение ада. Сюжет напоминает «Божественную комедию» Данте. Там он встречает прóклятых, терпящих самые различные муки, среди которых можно узнать героев, напоминающих персонажей из греческих мифов: как, например, Тантала или Окноса.{255}

Другие рассказы с повторяющимися героями напоминают поэмы Гомера, по крайней мере, своим развитием сюжета. В подобных произведениях мы встречаем жестокие рукопашные схватки между героями или жаркие битвы между вражескими армиями. Самый древний из папирусов такого типа рассказывает о борьбе за обладание священным имуществом великого жреца Амона.{256} Этот эпизод был написан во время правления некоего Петубаста, царька из дельты реки Нила, жившего между VIII и VII веками. Он стремился добиться законности своей власти над Фивами в обход другого претендента, молодого жреца, который, заключив союз с двенадцатью азиатскими наемниками, захватил священную лодку бога. Сюжетные перипетии перемешиваются вместе с многочисленными персонажами, но основной контекст и обозначенные темы носят отпечаток круга интересов священного египетского класса. Совсем другого рода приключения происходят в рассказах, где главным героем является некий Инар.{257} Он сражается то с фантастическими животными, как, например, с грифоном, появившемся из Красного моря, то с иноземными захватчиками, например, с ассирийцами. После смерти героя идет бесконечная война между египетскими принцами за обладание его доспехами. Другие войны велись между египтянами и племенами женщин-солдат (которые явно указывают на заимствование из греческой мифологии — на амазонок) или же с вавилонянами. Эти тексты, одновременно разнообразные по своему сюжету и скучные по принципу повествования, практически все известны из папирусов римской эпохи. Даже если сюжетная канва и персонажи принадлежат к египетской культуре, психология и ситуации, с которыми сталкиваются герои, носят неоспоримый след влияния Илиады или Одиссеи.

Сатира и притча

Мы уже приводили один демотический пример в жанре притчи. Это была одна из самых древних литературных египетских традиций, восходящих к Древнему царству. Основное произведение этого жанра, написанного на демотическом языке, — «Поучение Анхшешонка»,{258} очень близкое по своему стилю и содержанию к уже ранее упоминавшейся притче, написанной на папирусе из Серапеума. Это произведение содержит длинный рассказ, повествующий о злоключениях их предполагаемого автора. Заключенный в тюрьму по ложному обвинению в заговоре, он представляет собой образ типичного «безвинно пострадавшего» персонажа, как Иов в Библии или ассирийский Ахикар.{259}

В конце концов, второе из этих произведений, известное как «Папирус Инсингер»,{260} оказалось оригинальным текстом эрудированно построенного повествования. Так же как более поздние притчи, оно противопоставляет умного человека, который контролирует себя и уважает божественные законы, безумцу, рабу своих собственных инстинктов, чьи неизбежные преступления должны быть наказаны неминуемым правосудием. Но в противовес этой классической схеме автор предлагает другую, парадоксальную и новую для египетского представления сюжетную линию, которая усиливает значительное превосходство божественных начал: будучи зависимой по своей природе от прихотей непредсказуемой судьбы, мудрость может так же привести к несчастьям, как и безумие к процветанию. Так «не мудрый человек, который, экономя всю жизнь, должен, наконец, получить богатство, не безумец, который всю жизнь тратит и в конце становится бедняком»,{261} и даже «не тот, кто заботится о будущем», — никто из них не достигнет своей цели. Только «беспечный человек находится под покровительством Фортуны», ибо «Судьба и Фортуна приходят и уходят по божьему усмотрению».{262} Это определение непроницаемой божественной воли, которой даже мудрость может бездумно подчиняться, удаляется от египетских традиционных представлений об отношениях между человеком и божеством, основанных на духовном взаимодействии и поощрении. Настоящий трактат национальной теологии — «Папирус Инсингер» — одно из наиболее завершенных творений египетской мысли, свидетельствующее об интеллектуальном и моральном уровне, которого достигла, по крайней мере, часть местных жрецов в эпоху Птолемеев.

Множество других текстов свидетельствует об этой величайшей интеллектуальной деятельности, которая продолжала развиваться и в римскую эпоху до II века нашей эры. К сожалению, определить точную дату некоторых произведений, которые дошли до нас только в позднейших по отношению к их создателям копиях, невозможно. Некоторые из этих произведений принадлежат к новым жанрам египетской литературы, как, например, сатирическая поэма,{263} рассказывающая о преступлениях похотливого и бесталанного арфиста-пьяницы. Он зарабатывал себе на пропитание, оживляя свадьбы и деревенские праздники, сея вокруг ссоры и раздор. «Он спорит с гуляками, крича во все горло: „Я не могу петь, когда я голоден, и не могу носить свою арфу для восхвалений, если я вдоволь не напился вина!“ И он выпил вина за двоих, мяса съел за троих, в общем, пообедал за пятерых!»{264} Стиль поэмы тяжелый, изобилующий редкими словами и метафорами. Можно подумать, что эта поэма напоминает греческий хулительный жанр, иллюстрированный между прочим Архилохом и Гиппонактом, а также имеет некоторое сходство с тирадами Аристофана, но высмеиваемый персонаж был классической фигурой культуры эпохи фараонов, и многие намеки на египетских богов (Мут, Хора, Сета и Арсафеса) подтверждают национальное происхождение этого героя.