Бабур (Звездные ночи) - Пиримкул Кадыров

Бабур привел самому себе еще один довод: нельзя, недостойно оставлять Айшу-бегим в городе, который, он уверен, в скором времени захватит его смертельный враг Шейбани.

— Судьба жестока к нам. Мы не смогли уберечь Ханзоду-бегим. Ее жертвы с избытком хватает для моей страдающей совести, жена… Я должен увезти вас подальше от приближающейся беды, от Шейбани-хана!

— Для меня самое спокойное место — Ташкент.

— Временное спокойствие, бегим! Поверьте, Шейбани готов нагрянуть и сюда!

— Под крылом сестры я никого не боюсь! Только здесь я снова ожила.

— Увы, это — правда. Но… ведь были у нас и хорошие дни! Помните?

Ничего хорошего не помнила она сейчас.

— Хорошие дни? У вас, мирза?.. Походы, опасности, лишения — вот что у вас. И еще — бессердечие ваше ко мне!

Такая несправедливость была уже оскорблением… Когда он взял Самарканд в первый раз, не она ли вышивала на мешочке с алмазами — «спасителю»? А кто после второй его победы шептал: «Я горжусь, великий шах…» Напомнить? Нет, это значит уронить свое достоинство.

— Вы все забыли, бегим?

— Нет, страдания и муки не забуду вовек!

— Только страдания и муки были у нас с вами?

— А что еще?.. Ах да, еще горькие рыдания мои, отвергнутые вами просьбы мои! Теперь я живая и благодарю в молитвах свою сестру! Хватит мне мук! Хватит унижений! Я тоже — дочь венценосца!

Дрожащими руками Бабур открыл кожаный кошелек, висевший на поясе, поискал в нем что-то, не нашел и молча вышел наружу. В помещении, отведенном для его слуг, увидел, как досторпеч вытаскивал из сундука пышные его одежды, перетряхивал, подутюживал их. Шелковые одежды, украшенные золотом, драгоценными камнями… Бабур догадался: для завтрашнего пиршества, вместе с этим жирным послом Шейбани ему предстоит завтра «пировать» и скрепя сердце выслушивать пренебрежительные намеки и обидно-несправедливые упреки, вроде тех, что позволили себе жена и свояченица.

— На завтрашнем тое, — услышал Бабур голос верного своего Касымбека, — этого степного посла, Джанибека Султана, намереваются посадить выше вас! Как они смеют, повелитель?

Э, досточтимый Касымбек! Он все еще чувствовал себя главным визирем в государстве Бабура-венценосца и как визирь считал себя вправе быть не только первым советчиком, но и первым защитником знатного имени Захириддина Мухаммада Бабура. Но… но ведь нет у Захириддина Мухаммада Бабура своего государства. И визиря нет!

И не будет Бабура-приживалыцика и Бабура-венценосца!

— Хватит! В самом деле хватит! — яростно закричал вдруг Бабур. — Я от всего отказываюсь! Господин Касымбек, я больше не венценосец. Все это — вон, вон…

И Бабур вырвал из рук досторпеча чапан с золотыми украшениями, швырнул на иол; схватил со столика роскошную, в дорогих каменьях, чалму, содрал с нее два алмаза, подаренных некогда Айшой-бегим, и выбросил чалму за дверь. Чалма размоталась, один ее конец белой змеей свился на пороге.

Растерянный Касымбек положил руку на плечо Бабура.

— Мой повелитель, что с вами?.. Мой повелитель! Успокойтесь!

Без кровинки в лице, задыхаясь, Бабур продолжал кричать:

— Все кончено! Навсегда! Хочу жить дервишем!.. Господин Касымбек, скажите об этом моей матери! Я тотчас уезжаю в Ура-Тюбе! Отказываюсь притязать на трон! Кто согласен со мной — едем вместе, немедля! Остальные — свободны!

Зажав в руке два алмаза с чалмы, Бабур почти бегом пересек крепостной двор. В ушах у него стучали слова: «К чему жена, которую не любят?!» Правда, правда! Ни он не любит Айшу, ни она его, их звезды не сошлись. Надо теперь предоставить бегим ее собственной судьбе. Злая несправедливость этой женщины, ее мелкая забота о себе, только о себе, глубоко уязвили душу, причиняли нестерпимую боль. Бабур круто повернулся, так же бегом зашел в свою комнату, со дна сундука, в котором хранились его тетради, взял кисет, некогда вышитый шелком одной самаркандкой с плохой памятью. С годами белая материя кисета чуть пожелтела — словно стала грязнее, — но вышитое узорами слово («Избавителю»!) по-прежнему выделялось четко и ясно.

К Айше-бегим Бабур явился почти спокойным:

— Когда-то вы считали меня своим спасителем и дарили алмазы. Вы просили передать мне свое пожелание — взойти на трон и украсить ими корону. Сейчас у меня нет ни трона, ни короны… Я хочу уйти в горы, жить дервишем. Вы — дочь венценосца… Возьмите свои алмазы обратно… Их можно подарить… какому-нибудь новому спасителю!

Айша-бегим не растерялась, с готовностью взяла кисет, со спокойной злостью ударила в свою очередь:

— Если вы снова, как я вижу, намерены покинуть меня, предоставьте мне лучше полную свободу!

— Вот как? Хотите развода? Тогда… как сказано в Коране: «Да будет отныне твоя спина для меня как спина моей матери». Отрекаюсь от тебя! С сегодняшнего дня ты мне больше не жена! Даю тройной развод!

К подножиям хребтов на юге Ура-Тюбе весна приходит поздно. Только к концу месяца хамал[129] здесь начинается пахота на волах. В кишлаке Дахкат, со всех сторон окруженном горами, что берегут его от ветров, урюк зацветает к месяцу савр[130]. Над горным кольцом поднялся величественный Пирях, чья вершина покрыта вечными снегами.

За околицей кишлака, на западе начинается крутой подъем, взглянешь вниз с его верхней точки на кишлак — и кажется, будто раскинулся он по дну пропасти.

А за тем крутым подъемом на склонах тоже пашут. Вон погоняет пару волов Тахир, босой, как и все дехкане. Высоко засучив штанины, идет следом одноухий Мамат, разбрасывает широкими взмахами правой руки семена; став бабуровским нукером, он держится все время с Тахиром. Поодаль пашут и сеют таджики из Дахката. Земля мягкая, погода ясная, работается легко. У всех хорошее настроение. Тахир в последние годы только и знал, что бои да походы, стосковался по земле, пашет теперь с наслаждением, временами напевает что-то вполголоса.

По крутому склону поднялся и Бабур. Он глядит на молодых босоногих людей, пасущих стада, пашущих землю. Бедняк обувь побережет, на здешних каменистых тропах ее мигом износишь. И одеты бедно, а душой бодры. Ну, а когда уж удается поесть досыта, то и вовсе чувствуют себя прекрасно.

Бабур сравнивает с ними себя: он тоже ведь здоров, крепок телом, полон сил. В чем он, двадцатилетний джигит, уступит молодцам из кишлака? Душевного покоя нет у него, потому и не может он здесь, среди этих величественных гор, наслаждаться жизнью, как живая частица самой природы.

Эх, если б все заботы были только об обуви!

Бабур стянул с себя сапоги, оставил их на меже и босым зашагал по вспаханной земле.

Земля бархатно мягкая, от нее так и пышет запахами весны и молодости. Человека бог создал из праха земного, — видно, из такой вот весенней, ожидающей, податливой землицы.

И нукеры, и дехкане обрадованно следили за доброй шуткой венценосца — походить по мягкой земле босиком. Но Бабур, оставив сапоги на меже, начал спускаться по склону, по острым камням, от которых больно становилось ступням. А он еще подчас и прыгал вниз, сокращая путь — и кровавя себе подошвы. «Зачем это он?» — недоумевали пахари. Стиснув зубы, Бабур продолжал спуск. Тахир кинулся за ним, с сапогами в руках. Догнал уже на середине спуска.

— Повелитель, наденьте сапоги! — Тахир дышал тяжело и учащенно. — Стойте же. Эти камни поранят вам ноги!

Бабур остановился и, взглянув на крупные ступни Тахира, почернелые от земли, сказал:

— А на ваших ногах нет ни ран, ни ссадин.

— Э, повелитель мой, мы привычные.

— Вот и я хочу привыкнуть.

— Зачем?

— Чтобы вам не завидовать, — ответил Бабур и пошел дальше. Тахир, легко двигаясь за ним следом, улыбнулся:

— Шах не завидует простому пахарю.

С легкой обидой Бабур возразил:

— Значит, и ты не поверил мне? Я сказал вам, что теперь я не шах, что отказываюсь от всего прежнего. — Он понимал, конечно, что и Касымбек, и оставшиеся с ним беки, и тем паче нукеры подумали, что сказанное тогда, в Ташкенте, было сказано сгоряча, и все двести пятьдесят человек, и матушка, Кутлуг Нигор-ханум, теперь здесь, в Дахкате. Но он им всем докажет, всем докажет…

Тахир вздохнул и промолвил:

— Мой повелитель, я верю вам больше, чем себе. Но избавиться вам от забот венценосца нельзя.

— Почему? Разве не было тех, кто родились венценосцами, но прожили жизнь без трона? И разве не было шахов, отринувших престол?

— Не знаю, может, были… Но вы не из та ких.

— Я из тех, кто познал обманчивую прельстительность власти, тщету и суету жизни венценосца… Уж если такие властители, как Джамшид[131] и Искандер Зулькарнай, оказались не более чем временщиками, если они, оставив свои несметные богатства, сошли в могилу, имея при себе саван, и только… — Бабур покачнулся, оступившись на тропе, Тахир хотел поддержать его, но Бабур сам выпрямился, устоял.