Дело Уичерли - Росс Макдональд

— Но ты ни с кем не поделилась своей догадкой?

— Нет, не решилась. Я всегда побаивалась тетю Элен, она ведь такая самоуверенная, такая строгая, добропорядочная. К тому же я сама была во всем виновата: я же знала, что делала, когда доносила на них тетке, знала, чем все это кончится. Разводом и смертью. — Последние слова Феба произнесла каким-то не своим, хриплым голосом.

— Значит, твою мать убила тетя Элен? — спросил Шерилл.

— Нет. В смерти мамы виновата и она, но в основном — я.

— Во всяком случае, ты не сама ее убила?

Девушка покачала своей светлой растрепанной головкой. У нее опять изменилось выражение лица: теперь ей явно хотелось поскорее все рассказать.

— Когда я приехала, мама уже умирала. Дверь дома была открыта, и я услышала ее стон. — Феба всхлипнула. — Мне не хочется об этом говорить... — Однако девушка справилась с собой и продолжала: — Она лежала в гостиной, в луже крови. Я положила ее бедную разбитую голову себе на колени. Она узнала меня. По голосу. Перед тем как умереть, мама произнесла мое имя.

— А еще что-нибудь перед смертью она сказала?

— Я спросила, кто ее ранил. Она ответила — отец, и тут же умерла. А я еще долго, боясь пошевелиться, сидела на полу в гостиной, положив ее мертвую голову себе на колени. Я ведь никогда не видела покойников — если не считать дедушки, но это было очень давно. Однако вскоре страх сменился жалостью: я жалела маму, я жалела их обоих. — Феба подняла голову, глаза ее сверкали. — У них ведь искалечена жизнь.

— Твой отец когда-нибудь угрожал убить мать? — спросил я.

— Много раз.

— А в тот день, на корабле?

— Да. — Феба тяжело дышала, ноздри у нее раздувались. — Между ними вспыхнул скандал. Мама сказала ему, что он уезжает, оставляя ее без гроша за душой. На это отец заявил, что она промотала все деньги и больше от него не получит ни цента. Тогда мама стала кричать, что если он ей не поможет, то она его опозорит на всю Калифорнию. Тут он и пригрозил, что убьет ее, а затем вызвал нескольких моряков и распорядился, чтобы ее увели с корабля.

Мне стало маму ужасно жалко, и я позвала ее к себе в такси, сказав, что вместе ехать веселее. Она хотела, чтобы я поехала с ней в Атертон, но я не могла — в отеле меня ждал Бобби. Я обещала, что приеду вечером, но меня опередил отец.

— Ты его в Атертоне видела? — спросил я.

— Нет, все остальное я знаю со слов мамы, ее последних слов. Эти слова я запомнила на всю жизнь. «Это сделал отец», — сказала она и умерла. Бобби же я сказала, что маму убила я, — иначе бы он не стал мне помогать. Нехорошо, конечно, было обманывать Бобби, но ведь отец есть отец, надо было его выручать. Когда же появился Мерримен, я обманула и его, и он мне тоже поверил.

Феба подалась вперед, уткнулась локтями в колени и обхватила голову руками, как будто у нее болели зубы. Мы с Шериллом обменялись глубокомысленными взглядами.

— Я до сих пор не понимаю, — опять заговорила Феба, — каким образом отец оказался в Атертоне. К тому времени он уже должен был выйти в море. Он что же, на вертолете прилетел?

— Нет, вертолет ему не понадобился. Отплытие отложилось из-за неполадок в машинном отделении.

— Что с отцом будет? Его казнят?

— Не волнуйтесь, людям с деньгами газовая камера не грозит.

— Но ведь тюрьмы ему все равно не избежать, да? Отец — человек чувствительный, он этого не перенесет.

— Не такой уж Гомер Уичерли чувствительный, раз он зверски убил трех человек.

— Этих двух мерзавцев отец не убивал. Я уверена, что это не его рук дело.

— Откуда же у тебя такая уверенность? — усмехнулся я. — Ты вообще все принимаешь на веру — поэтому, наверно, и попыталась взять на себя вину за все три убийства?

— Но зачем отцу было их убивать? — ответила девушка вопросом на вопрос. — Он даже не знал их. Отец с такими проходимцами вообще не имеет ничего общего.

— Ему, вероятно, пришлось с ними в последние несколько дней познакомиться, — возразил я. — Думаю, они попытались его шантажировать — точно так же, как до того шантажировали тебя, а еще раньше — твою мать.

— Понятно. Значит, и это тоже моя вика.

— Но почему? Объясни нам, Феба, — удавился Шерилл.

— Не могу, есть вещи, о которых говорить нельзя.

— А по-моему, таких вещей нет, — сказал Шерилл.

Феба искоса посмотрела на него:

— Вы же не знаете, что я сделала, что я действительно сделала.

— Пока не знаю, но едва ли что-нибудь очень уж страшное.

— Вы так считаете? — Кажется, она опять готова была повиниться. Чего-чего, а самоуничижения у нее хватало.

— Ты все-таки не выдержала и рассказала Мерримену, что твой отец убил твою мать?

Феба едва заметно кивнула головой.

— Когда ты ему об этом рассказала?

— Когда его в последний раз видела. Три дня назад, кажется... В общем, своего отца я предала. Меня загнали в угол, последние два месяца прошли как в страшном сне. Я сообщила этому негодяю, что сказала перед смертью мама. Как это у меня только язык повернулся!

— Он тебя вынудил говорить силой?

— Нет, у меня нет даже этого оправдания. Избил меня Мерримен уже потом, когда меня домогался, а я не далась. Я его к себе не подпустила.

— Зачем ты рассказала ему о том, что сделал отец?

— Не знаю, по слабости, наверно. Сама не понимаю. В тот раз я ему все от начала до конца выложила. У меня всегда так — сначала сболтну лишнее, а потом люди из-за меня умирают.

В голосе Фебы появились истерические нотки. Шерилл нагнулся к ней и погладил ее по осунувшемуся лицу:

— Не вини себя, Феба. Нельзя же взваливать на себя все грехи человечества. Тебе пришлось пережить чудовищные два месяца, и никто тебя ни в чем не обвиняет.

— Да, — согласилась она, — мне действительно пришлось нелегко, я несколько раз порывалась даже покончить с собой. Если бы не ребенок, я бы решилась. Вместо этого я стала пить и без конца есть — надо же было как-то отвлечься от моей убогой жизни. — Феба скорчила гримасу. — Ведь больше всего меня раздражала именно убогость: эта жуткая квартира, где раньше жила мама и где Мерримен и его шурин установили за мной круглосуточную слежку. Они держали меня взаперти, заставили разучить мамину подпись... Потом, уже в Сакраменто, они велели мне покрасить волосы и носить мамины вещи.

— Чтобы ты могла получать деньги по ее чекам?

— Да, но и не только для этого. Мерримен сказал, что, если я выдам себя за свою мать, никто не узнает, что она убита. Он хотел скрыть всю эту историю до тех пор, пока мы не получим самый крупный чек — вексель на продажу дома. Верней, пока он сам его не получит, — с горечью добавила она. — Мерримен обещал, что, если я буду держать язык за зубами и подпишу продажный вексель на его имя, он даст мне денег, чтобы я смогла уехать из этих мест и спокойно родить. Но своего слова Мерримен не сдержал: он заплатил за мой номер в отеле и дал мне всего несколько долларов на еду. «С тебя хватит, — заявил он мне. — С какой стати я должен давать деньги убийце?» И тут я не выдержала и рассказала ему, что я не убийца. — Феба подняла на нас свои измученные, честные глаза: — Я ведь хотела как лучше.

— Хорошо тебя понимаю, — утешил ее доктор. — А в дальнейшем, надеюсь, буду понимать еще лучше.

— А как же отец? Я же погубила его.

— Он сам себя погубил. И тебе, Феба, придется с этим свыкнуться. Ты не должна отождествлять себя со своим отцом — да и с матерью тоже. К случившемуся несчастью ты имеешь лишь косвенное отношение. — Шерилл привстал с дивана. — Не кажется ли тебе, что на сегодня разговоров хватит?

— Пусть кончит, — сказал я. — Завтра меня уже здесь не будет.

— Да, дайте мне кончить.

И с этими словами Феба умоляюще выбросила вперед руку — первый жест, который она себе позволила. Шерилл снова сел на край кровати и стал кивать головой в такт ее сбивчивой речи.

— Мерримен ушел, а я всю ночь просидела без сна. В местной газете я вычитала, что в тот день из плавания вернулся отец, и решила, что надо поехать в гавань предупредить его. Но видеть его я была не в силах. Меня одолевали воспоминания. Мне вспомнилось, как я, четырехлетняя девочка, лежу у себя в кроватке, а за стеной ссорятся родители. Так я просидела у окна до трех часов ночи — впрочем, не все ли равно, до какого часа: ведь Скотт Фицджеральд говорит, что в потемках человеческой души всегда три часа ночи... Я сидела у окна, и мне казалось, что я слышу громкие голоса — голос моей несчастной убитой матери и моего несчастного убийцы-отца. Сколько себя помню, они всегда ссорились. Даже в день маминой смерти. Мне казалось, я вижу их в темном окне — их обоих и свое отражение. Все смешалось у меня в голове. Где они? В моей фантазии или за окном гостиницы? А может, меня нет, осталось лишь мое отражение? И далекие грубые слова: «Шлюха! Псих! Убью!»? Я несколько раз подряд громко произнесла свое имя: «Феба! Феба! Феба!» В древнегреческой мифологии Фебой звали богиню Артемиду. После этого голоса родителей вскоре пропали.