Нулевая долгота - Валерий Рогов

— Что с тобой, Тамил? — спрашиваю как можно ласковее.

А он крутанул кресло и умчался. Надо же! Совсем обезумел. Очень жалко его. Какой он все же несчастный…

* * *

У меня так спокойно на душе, и чувствую себя совсем здоровым. Врачи обещают через неделю отпустить из этой богадельни. Бесконечно беседую с Варенькой. Вечерами прихожу в беседку, сажусь, закрываю глаза, и Варенька уже рядом, со мной.

— Опять появился англичанин, — рассказываю я. — Приезжала Антонина. Что им все-таки от меня надо? Ну зачем мне известность там, в Англии, когда она мне и здесь не нужна?

— Нет, нужна, — говорит Варенька. — Как ты не поймешь? Люди всегда ждут откровений в искусстве. Чтобы лучше понять свою жизнь, весь мир. Надо, Алешенька, с новой верой работать.

Резко дохнул холодный ветерок, пробежал мелкой рябью по глади пруда. Появился бледный месяц. Я встаю, чтобы уходить. И вновь закрываю глаза. Варенька улетает, махнув мне рукой. Туда, в поднебесье, к звездам.

— Прощай, Алеша. До встречи.

— До встречи, — шепчу я.

Глава VII

Ветлугин выбирает прямую

I

Ветлугину мучительно не спалось перед визитом к мистеру и миссис Стивенс. До двух часов ночи он читал и перечитывал бумаги, присланные в посольство Грудастовым и Потолицыным, а также записи Купреева, и все размышлял над тем, что же нужно сделать, чтобы вернуть картины художника на Родину.

«Да, за них надо бороться, — твердил он себе. — Во что бы то ни стало и до конца! Талант должен принадлежать Родине. Да, Родине!»

Он забылся коротким тревожным сном и пробудился в начале пятого. Уже совсем рассвело. Небо было чистое, нежно-голубое, ярко-солнечное. Субботний день начинался безмятежно и тихо. Ветлугин прошел в кухню, закурил, поставил чайник. Он пребывал в мрачнейшем состоянии. Чашка крепкого душистого чая несколько взбодрила его.

Ветлугин вспомнил, как вчера обрадовался, когда раздался звонок из посольства: «Приезжайте, тут срочные бумаги для вас». Он помчался, уверенный, что там есть ответы на главные вопросы. Ведь недаром он все затеял на свой страх и риск! Там действительно были ответы, однако не было неопровержимых доказательств.

Он размышлял.

Итак, все ясно. Злой фурией, погубившей Купреева и похитившей его картины, была нынешняя миссис Стивенс, а тогда, пять лет назад, Антонина Наметкина, приятельница Баркова, которую тот, между прочим, боялся. Через него она разыскала Купреева, явилась к нему в санаторий.

Но нет никаких доказательств! Нет доказательств, что кража совершена ею, или с ее участием, или с участием Стивенса. И доказать это теперь почти невозможно!

Как же все было?

Судя по всему, почуяв неладное, Купреев помчался в Москву. Кража уже была совершена, потому что он умер от потрясения, от разрыва сердца.

Как раз в этот день к вечеру явился беззаботный и веселый Эдуард Александрович. Он получил телеграмму Купреева и прилетел в Москву, на встречу с «другом огненных лет» Хью Стивенсом. Прямо из аэропорта он явился к Купрееву, но на бесконечные звонки никто не ответил. Эдуард Александрович сидел на чемодане на лестничной площадке, размышляя, что ему делать. Он надеялся, что Купреев, как записано в его милицейских показаниях, вскоре вернется. Потом он начал беспокоиться. Он позвонил в квартиру напротив. Милая пожилая соседка удивилась: оказывается, она видела из окна кухни, как Купреев входил в подъезд. Она удивлялась тому, что Купреев до сих пор не зашел к ней за ключами, которые ей оставил высокий мужчина лет тридцати пяти, живший в купреевской квартире дней десять. Соседка видела, как три дня назад он уехал на «Москвиче», который все время стоял у подъезда.

Соседка — ее звали Ольга Кирилловна — и Эдуард Александрович опять долго звонили в купреевскую квартиру, стучали, думая, что он спит. Но никто не открывал. Тогда они решили, что он куда-то вышел, возможно, в магазин, за продуктами, и надо ждать.

Ольга Кирилловна, как записано в ее милицейских показаниях, и не подумала открыть квартиру Купреева и не дала ключи незнакомому человеку — Эдуарду Александровичу. Она предложила ему оставить в ее прихожей чемодан, а самому погулять, пока Купреев вернется. Но через час он не вернулся. Тогда Ольга Кирилловна и вернувшийся с работы ее муж Владимир Матвеевич пригласили симпатичного Эдуарда Александровича, который дожидался Купреева на подоконнике лестничной площадки, в свою квартиру; они пили чай на кухне, а потом, около одиннадцати часов, решили все-таки открыть квартиру Купреева. «О ужас! — пишет Ольга Кирилловна. — Он лежал на полу около дивана и был уже мертвый…»

Эдуард Александрович оказался главным распорядителем на похоронах.

Прилетела Зинаида Павловна. Из Ростова приехала тетка Купреева с сыном. Она оказалась единственной наследницей.

Похоронили Алексея Купреева в могиле с матерью.

«Почему около смерти всегда много случайных людей?» — подумал Ветлугин.

Он расхаживал по кухне.

«Как все запутано! Как все бестолково запуталось! Как трагически все запуталось! — сокрушался он. — Каков рок! Как все помогало преступнице!»

Ни Грудастова, ни Потолицына, ни Баркова не было на похоронах. Они еще долго не знали о смерти Купреева. Грудастов путешествовал на теплоходе «Абхазия» вокруг Европы. Потолицын был в Ленинграде, Барков — в Риге. Из тех, кто хоронил Алешу Купреева, никто и не подумал о краже. Полотно «Курская битва» стояло во всю стену. В мастерской, во второй комнате, много оставалось незаконченных картин, этюдов, рисунков. Правда, Эдуард Александрович и Зинаида Павловна искали портрет Вареньки, но не нашли — были лишь акварельные пробы. Они решили, что он на выставке или в одной из галерей.

Эдуард Александрович ходил в Союз художников прежде всего для того, чтобы сообщить о смерти Купреева, но натолкнулся на вежливое равнодушие: Алексей не был членом Союза. Это озадачило, возмутило и опечалило его и Зинаиду Павловну, но они тогда были заняты устройством похорон. Однако после визита Эдуарда Александровича в Союз художников в квартиру наведалась молодая женщина-искусствовед. Она подробно расспрашивала об обстоятельствах смерти художника, о похоронах, искренне сокрушалась о его безвременной кончине. Она расхваливала творческую манеру Купреева, его мастерство, фантазии, мистицизм. Эдуард Александрович поддакивал, рассуждал, соглашался, что у нас еще не могут по-настоящему оценить талант. Они с Зинаидой Павловной решили, что справедливость в оценке творчества Купреева будет восстановлена, и со спокойной совестью уехали в Алупку. Они, правда, взяли слово с «женщины-искусствоведа», которую звали Татьяна Васильевна, что она им сообщит, где находится портрет Вареньки. Все это они вспомнили потом, через полгода, когда их разыскали для милицейских показаний.

Эдуард Александрович еще вспомнил, что Татьяна Васильевна тогда захватила с собой дневники Купреева. Она сказала, что будет писать о нем большую статью и ей «исключительно важно заглянуть во внутренний мир художника». «Но она нам ничего не сообщила», — сокрушался Эдуард Александрович. Данный им и Зинаидой Павловной словесный портрет «женщины-искусствоведа» не совпадал с внешним обликом Наметкиной.

«Видно, она серьезно позаботилась о том, чтобы ее потом не опознали», — сердито подумал Ветлугин.

Следствие, начатое постфактум, велось вяло, незаинтересованно. Оперативные дела отвлекали, отнимали энергию и время. Следствие сразу пошло по ложному пути и на этом пути зачахло. Получилось так, что подозрения пали на Костю Баркова. Он тогда много пил, и решили, что он «пропил картины друга». Бесследно исчезнувшую «женщину-искусствоведа» записали в соучастницы. По причине его гибели следствие официально прекратили.

Барков вернулся в Москву в конце ноября. Он приехал из Риги на своем стареньком «Москвиче», с которым стал неразлучен. Бесприютный и одинокий, он сразу поехал к Алеше Купрееву проситься на ночлег и на жительство. В квартире тишина, на звонок никто не вышел. Костя — к соседке Ольге Кирилловне. А она — похоронили! Нет, не может быть! «Схватился за стену, ноги не держат, сел прямо на грязный пол, спиной к стене, и плачет, как ребенок». Ольга Кирилловна объяснила ему, что квартира пустая, тетка все погрузила в контейнер и увезла в Ростов. «Как, а картины?!» Взял теткин адрес и сказал, что прямо на «Москвиче» к ней поедет…» (Из показаний Ольги Кирилловны.)

Тетка рассказывала следователю: «Приехал художник из Москвы на своем «Москвиче». Сразу — где Алешкины картины? А мы контейнер только получили. Вот, говорю. А он возмущается: остальные-то где? Так вот все, говорю, а он не верит. Стал допытываться: кто забрал остальные? А откуда я знаю, что Алешка-то рисовал? После смерти Клавдии, его матери, ведь и с праздником не поздравит. А вот художник хотел Алешкину большую картину забрать, на которой смерть отца, Клавдия молодая в войну и сам Алешка, маленький, и еще фашист безголовый, вернее, голова оторвана и на земле, у сапог, лежит. Впечатлительная картина. Ну, вот, этот художник, Костей его звали, хотел все картины забрать. Но мы люди простые, в искусстве не шибко понимаем — сын-то у меня на заводе работает. Но мы ни в какую не соглашаемся. Однако согласились снести картины в музейное хранилище, чтобы не портились. С тем он и уехал. Правда, плакал в последний день, уж больно горько плакал и все себя винил. Они с сыном тогда крепко выпили, и он ему всю свою нескладную жизнь рассказал. А теперь я вот от вас узнала, что по дороге в Москву разбился. Надо же такому случиться. Жаль их, дружков-то, как же нелепо поумирали…»