Литературная Газета 6271 ( № 16 2010) - Литературка Литературная Газета

Век пройдёт – не вырастет быльё.

Трижды брали мы деревню Буду,

Трижды умирали за неё.

А под Будой – малые курганы,

А под Будой – выбились травой

Алексеи, Викторы, Иваны…

Глина скользкая,

Подзол сырой.

Проросли травой и горицветом,

Тянутся куда-то в синеву.

И стоит Иван по-над кюветом,

Головой кивает,

«Вот… живу…

Не дивись, что словно обагрённый,

Восемь пуль… Я кровью весь истёк.

Скоро осень. Каркают вороны.

Пожелтел в ногах моих листок.

Хочешь – угостимся нашим чаем,

Я теперь навеки водохлёб».

– Бог с ним, с чаем, – тихо отвечаю, –

Нам теперь махорки – хорошо б.

Мы цигарку скрутим по-былому,

Пустим сизый дым на провода.

Первая затяжка мне – живому:

Горечь на душе да маята…

Цвет мой красный – ясность, правота.

Перевод Наума КИСЛИКА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Когда я слышу эту музыку

Совместный проект "ЛАД"

Когда я слышу эту музыку

У каждой семьи есть свои любимые праздники. У нас их два: День Победы и Новый год. Но если последний праздник является в равной степени общим, то День Победы – праздник в первую очередь бабушкин.

Когда началась война, бабушке было 13 лет, когда она окончилась – 17. Война для бабушки – это смерть двух старших братьев. Самого старшего убили под Ленинградом, младшего – одного из руководителей подпольной молодёжной организации «Смугнар» – расстреляли у неё на глазах. Потом был партизанский отряд, а затем год немецкого плена…

О войне бабушка рассказывать не любит, вообще она человек молчаливый. Любит рассказывать о послевоенных годах, причём, как правило, о хорошем: «Голодные были – ну и что ж, зато могли пойти и всю ночь на санях кататься!» Рассказывала, как ставили в клубе «Молодую гвардию», где она играла Любку Шевцову, и какое платье василькового бархата купила она себе к двадцатилетию. Как потом встретила дедушку и сразу влюбилась. Трудно было устоять: с четырнадцати лет сын полка, в семнадцать уже лётчик в звании капитана. К тому времени, когда познакомился с бабушкой, он уже работал инструктором райкома и был капитаном минской команды по мотокроссу.

В двадцать пять лет бабушка осталась вдовой, об этом она тоже не любит рассказывать. Но иногда сквозь рассказанные ею истории проступают ужасы войны, которые она видела: как в Калинковичах, где она жила, закопали живыми в землю всех евреев, среди которых было много её друзей, и как на этом месте «земля дышала»; о том, как после расстрела брата в Калинковичах полицаи из бывших местных стреляли на улице вслед бабушке; как немецкие солдаты просто от нечего делать палили в группку бегущих детей; как после, в партизанском отряде, приходилось лежать на снегу не шевелясь, и сперва снег под тобой тает, а потом снова замерзает. А в плену бабушка за одну булочку в неделю должна была вязать дополнительно к принудительной работе ещё и пару чулок. Уже после возвращения на Родину её вызвали к следователю, который настойчиво расспрашивал, как её завербовали, а она, прямо как Мартин Лютер в чёрта, запустила в этого следователя чернильницей. И что самое удивительное – её после этого выпустили!

А затем бабушка засобиралась на встречу к ветеранам, надела свои медали, подошла ко мне, поцеловала и сказала: «А тебе желаю, чтобы твои ордена были заработаны только трудом, но ни в коем случае не войной».

…Она так и осталась в моей памяти красивой, статной, яркой, не согнувшейся. Она хотела – говорила об этом не раз, – чтобы на её похоронах играли не похоронный марш, а мелодию из фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Конечно же, всё сделали «как полагается», без учёта её желания. Но когда я слышу эту музыку, она – та девушка, которая по велению небес станет в дальнейшем моей бабушкой, – чернокосая, в ярко-синем бархатном платье, бежит через майский лес…

Татьяна АРТУС, 9-й класс

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Ваш, любимый

Совместный проект "ЛАД"

Ваш, любимый

Рассказ

Известный белорусский языковед и писатель Фёдор ЯНКОВСКИЙ (1918–1989) участвовал в советско-финской войне, во время Великой Отечественной войны был начальником разведки партизанского отряда «Грозный». Награждён орденами Отечественной войны I степени, Красной Звезды и медалями.

Фёдор ЯНКОВСКИЙ

В деревне Лекаревка, наз­вание которой – сама материнская заботливость и жизнеутверждающая сила, партизанский отряд ждал ночи, чтобы сесть в засаду, чтобы до рассвета спокойно и незаметно занять облюбованную разведкой позицию и встретить оккупанта. В хату, где мы отдыхали, вбежал разведчик и сказал, что меня хочет видеть хлопчик. Я вышел навстречу. Это был мой довоенный ученик Алик.

Алик старался сдержаться, сдержаться, но...

– Маму мою...

– Я знаю...

Я знал, что фашисты схватили его мать, вывезли на машине в чистое поле и натравили на неё целую свору разъярённых овчарок.

– Слышал. Всё, Алик, слышал...

– У меня... у меня никого... кроме вас...

Встреча была при десяти разведчиках, отважных, суровых мужчинах. Все они онемели, кажется, перестали дышать. У кого скатилась, у кого только набежала она, тяжёлая мужская слеза.

Пятнадцатилетний, он стал партизаном.

В отряде он был из тех, о ком пели тогда: «Ни сестра, ни жена нас не ждёт у окна, мать родная на стол не накроет...»

Через какое-то время Алик уговорил меня взять его в разведку.

– Ладно, нас двадцать четыре, будешь двадцать пятым разведчиком, – согласился я.

Алик всегда готов был идти хоть в пекло.

Под самыми Радошко­ви­ча­ми, где остался только фундамент сожжённого оккупантами хутора Кубичихи, была наша засада. Всем – строгий приказ: стрелять только по моторам и кабинам грузовиков, чтобы группа смельчаков смогла захватить неповреждённую поклажу: немцы порожняком машины не гоняли.

Алик рвался в эту спецгруппу. Не хотелось пускать его. Но я возражать не стал.

Машина была подбита. Легко и ловко Алик добежал до неё первым. Он оборвал брезент, которым сзади был завешен кузов, хлестнул автоматной очередью слева направо и справа налево и вскочил в кузов. Через десять минут, отходя, мы рассматривали трофеи. У Алика были четыре новеньких, не успевших ещё понюхать пороха, удобных, старательно воронённых немецких пистолета.

Алик с гордостью на ходу протянул мне подарок. У меня был свой пистолет, удобный, проверенный (в отряде, кстати, было неписаное правило: тот, кто добыл оружие в бою, мог подарить его любому бойцу из своего отряда).Что? Не взять? Надо не взять? Можно не взять?..

Однажды, выехав в дозор, Алик Свирский долго наблюдал из перелеска за местечком Радошковичи, где стял немецкий гарнизон с комендатурой и управой. Двое других дозорных с пригорка увидели, что Алик один поехал в гарнизон.

На своём худом и неказистом коньке, с подседёлком вместо седла, с верёвками вместо стремян, юный разведчик направлялся в местечко.

Возле комендатуры стояли привязанные к столбу два высоких, стройных, с белыми носками почти до колен ухоженных рысака-скакуна, один – коменданта, второй – ординарца. Привязав своего нерысака к столбу, разведчик выбрал лучшего, сел на него и тихим шагом, даже не переходя на рысь, уехал из гарнизона.

Вернулся в штаб разведки и стал рассказывать о своём «рейде», демонстрируя послушность и быстрый бег рысака, его выучку.

Я только взглянул на Алика. Рядом стояли разведчики, шныряли мальчишки, а сбоку несмело поглядывали на героя девчата, такие же подростки. Надо было бы обязательно отругать смельчака за этот визит во вражеский гарнизон...

Как-то недавно, отправляясь в отпуск, полковник Александр Свирский заглянул ко мне. С ним были ещё трое Свирских, сыновья: офицер, рабочий, суворовец. Вошли парадным строем. Но ни у отца, ни у сыновей на лицах не было и намёка на «смирно!».