Мотивация и мотивы - Евгений Ильин

Блестяще описал состояние своей влюбленности А. С. Пушкин в стихотворении «Признание»:

Я вас люблю, – хоть я бешусь,

Хоть это труд и стыд напрасный,

И в этой глупости несчастной

У ваших ног я признаюсь!

Мне не к лицу и не по летам…

Пора, пора мне быть умней!

Но узнаю по всем приметам

Болезнь любви в душе моей……

Когда я слышу из гостиной

Ваш легкий шаг, иль платья шум,

Иль голос девственный, невинный,

Я вдруг теряю весь свой ум.

И как серьезно больной человек, он готов обманываться любой утешающей его ложью:

…Алина! сжальтесь надо мною.

Не смею требовать любви.

Быть может, за грехи мои,

Мой ангел, я любви не стою!

Но притворитесь! Этот взгляд

Всё может выразить так чудно!

Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад!

В. С. Дерябин (1974) отмечает, что влечение заключается в длительном состоянии напряжения, связанном с тяготением к определенному объекту и имеющем тенденцию проявляться в ряде действий, направленных на овладение этим объектом. Отсюда он, вслед за Н. Н. Ланге, рассматривает влечение как двухкомпонентный феномен, включающий в себя потребность в чем-то и двигательную тенденцию к удовлетворению этой потребности (побуждение). При этом В. С. Дерябин рассматривает слова желание, хотение, влечение, потребность, вожделение как синонимичные, выражающие лишь различные стороны и оттенки одних и тех же переживаний, и поэтому предпочитает пользоваться только одним термином – влечение. Он выделяет органические влечения (потребности) – голод, жажду, половое влечение и психические влечения – к труду, к организаторской или научной работе и т. д. Первые связаны с неприятным ощущением недостатка чего-то, вторые – с положительным чувственным тоном (очевидно, за этими влечениями скрываются интересы, склонности).

Влечение как целенаправленную потребность понимает и П. В. Симонов (1981). Однако с физиологической точки зрения осознания цели для целенаправленного поведения вовсе не требуется, так как целенаправленность определяется механизмом инстинкта. Неслучайно некоторые авторы употребляют слово «инстинкт» в смысле «влечение»; разница лишь в том, что влечение обозначает более сильный аффективный процесс, а инстинкт – специально «твердо отчеканенную» форму действия. Так, А. Н. Лук (1972) в качестве первичного феномена рассматривает не потребности, а врожденные влечения, унаследованные от предков и генетически закрепленные: стремление к сохранению своей жизни (пищевой и защитный инстинкты), стремление к продолжению рода (половой и родительский инстинкты), стремление к активности (рефлекс цели, рефлекс свободы, ориентировочный рефлекс), стремление к общению с себе подобными (инстинкты подражания и самовыражения).

Перечисленные влечения, пишет А. Н. Лук, отражаются в человеческой психике в виде тех или иных чувств (эмоциональных переживаний), а последние конкретизируются в форме желаний. Врожденное влечение неотчетливо, оно не облекается в слова. Желание же всегда конкретно, выражено словами, пусть не вслух, а посредством внутренней речи, даже свернутой. Желание возникает из взаимодействия врожденного влечения с приобретенным опытом. Оно является психологическим мостом от чувства к мысли. Как видим, трактовка желания А. Н. Луком существенно расходится с сеченовской: у того желание – это сама мысль, а не мостик к ней.

Своеобразно понимание А. Н. Лука и отношений между влечениями и потребностями: последние, отражая социальный опыт, формируются на основе влечений, но, будучи сформированными, воздействуют на поведение наравне с влечениями и даже приобретают главенствующую роль. В итоге отношения между влечениями, желаниями и потребностями у него выглядят так:

А. Н. Лук пишет, что человек, как правило, не осознает всей этой цепочки. На последнем этапе ее он с помощью мышления устанавливает для себя цель. И в дальнейшем ему самому именно этот момент осознания цели кажется отправной точкой, побуждением к деятельности. При этом чувственная мотивация этой деятельности остается нераскрытой. Между тем, заключает автор, поступки человека вытекают из его потребностей (что справедливо), а не из мышления (с чем трудно согласиться, если учесть роль «внутреннего фильтра» в формировании намерения). У А. Н. Лука мышление – лишь промежуточный этап между потребностью и достигнутым результатом.

Вообще, трудно представить себе, чтобы человек не осознавал ни влечения, ни потребности личности. Поэтому в справедливости утверждения этого автора об осознаваемом только желания можно усомниться. В то же время он правильно подметил подмену в сознании человека потребности целью, о чем я говорил в главе 2.

Конечно, вопрос о том, что во влечении осознается, а что не осознается, весьма сложен. Если говорить об инстинктивных влечениях, характерных для животных, то формула Н. Н. Ланге: влечения – это чувство плюс некоторая двигательная тенденция, возможно, и верна, и влечение отражает в данном случае лишь чувственную сторону инстинкта. Например, эмоция страха вызывает ряд типичных для животного инстинктивных действий в соответствии с врожденным защитным рефлексом. На основе ощущений, возникающих при осуществлении двигательного рефлекса, у животного возникают двигательные представления, которые, сливаясь затем с чувством страха, придают последнему характер влечения, т. е. чувства, в котором есть уже сознательная импульсивность к определенным движениям. По Н. Н. Ланге, инстинктивное влечение превратилось в «опытное» влечение, связанное с приобретением животным опыта.

Но если уже у животных признается сознательность влечений (правда, в приведенном Н. Н. Ланге примере как-то странно говорить о влечении, поскольку оно обычно связывается с притягательностью объекта, а страх не предполагает таковой), то что же говорить о человеке? Поэтому трудно согласиться с мнением ряда психологов, что влечение – это неосознанная потребность (К. К. Платонов). Кроме того, здесь происходит смещение акцента в рассмотрении сущности влечений: не осознается не предмет потребности, а сама потребность. Сравним, например, понимание влечения П. И. Ивановым (человек при влечениях осознает, что ему чего-то не хватает, что-то нужно, но что именно, т. е. какой объект, он не понимает) с тем, что говорится в «Кратком психологическом словаре» (М., 1974): влечение – это психологическое состояние, выражающее недифференцированную, неосознанную или недостаточно осознанную потребность субъекта. Правда, это противоречие может быть снято, если знать, что под потребностью авторы понимают предмет потребности.

Итак, итогом рассмотрения различных взглядов на сущность влечений может быть констатация факта, что критерий отличия влечений от желаний и хотений (неосознаваемость цели) признается не всеми. Да и сам С. Л. Рубинштейн, между прочим, писал, что осознание влечения совершается через осознание того, на какой предмет оно направлено (заметим, речь идет об осознании не желания или хотения, а именно влечения).

Наличие у влечения осознаваемой цели (объекта) подтверждается многими фактами. Влечение проявляется в симпатии, влюбленности, но ведь не может быть симпатии вообще, ни к кому, не говоря уже о влюбленности. Их объект всегда известен. Да и само слово «влечение» означает, что какой-то конкретный объект (более или менее конкретный или обобщенный) влечет к себе человека, придает его стремлению направленность, целеустремленность. Если бы объект не осознавался, то не было бы и влечения, а была бы просто осознанная или плохо осознанная нужда.

В понимании влечения как потребности с неосознанной целью (неопредмеченной потребности, если пользоваться терминологией А. Н. Леонтьева), хотят того психологи или нет, находит отражение фрейдовское понимание потребности и влечения как инстинкта. Неслучайно в 1949 году П. Я. Гальперин упрекал С. Л. Рубинштейна за использование понятия «влечение». Так, он говорил, что С. Л. Рубинштейн критикует фрейдизм, а сам использует основное понятие фрейдизма – влечение. Конечно, нельзя согласиться с такой критикой и отказаться от этого понятия на том основании, что его предложил 3. Фрейд. Но нельзя не видеть и ограниченности понимания 3. Фрейдом явления влечения.

Понимание влечений как свойств, близких к инстинктам, проявляющееся у разных авторов в той или иной степени, очевидно, не случайно. Над влечениями постоянно «витает дух» невольности, плохой осознаваемости. Как писал А. С. Пушкин: «Когда б не смутное влечение чего-то жаждущей души». Вопрос только в том, что происходит невольно, что плохо осознается или вообще не осознается. В инстинктах непроизвольным моментом является двигательная активность, направленная на удовлетворение потребности. Во влечениях же непроизвольным является появление тяги к объекту, побуждения, но не движение, не реакция удовлетворения потребности. Такая мысль высказывается рядом ученых. В. С. Дерябин (1974) говорит о внутренней, независимой от воли человека силе, движущей к объекту, Н. Д. Левитов (1964) – о непроизвольном или не совсем произвольном состоянии, когда человек чувствует себя как бы прикованным к предмету («Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила», – писал А. С. Пушкин; или в стихотворении «Звуки» у А. Н. Плещеева: «И мнится мне, что слышу я знакомый голос, сердцу милый; бывало, он влечет меня к себе какой-то чудной силой»). Речь, таким образом, идет о механизмах возникновения влечений, которые могут быть связаны и с непроизвольностью («неведомая сила», «какая-то чудная сила»). Однако, понимая это, не следует «перегибать палку» и считать, что влечения имеют наследственное происхождение (В. С. Мерлин,1971). Врожденное, наследственное и генетически обусловленное – это разные понятия. Генетическая обусловленность биологических влечений (например, полового, связанного с гормональными изменениями в организме в период полового созревания) сомнений не вызывает. Но у человека и эти влечения контролируются и не вызывают активности, направленной непосредственно на удовлетворение потребности. Они проходят через «цензуру» личностных образований, т. е. «внутреннего фильтра».